– Не суй нос, куда не просят.
– Но невозможно без всякой причины быть настолько поверхностным,- настаивал дроу.- Есть, пить, драться да отпускать шуточки, от которых всех с души воротит, - неужели в этом ты весь?
– Тебе-то почем знать?
– Так расскажи мне, - улыбнулся Джарлакс. Атрогейт покачал головой, стиснув зубы.
– Или мне надо напоить тебя как следует, чтобы вытянуть признание?
– Только попробуй, и я тебе голову кистенем проломлю! - пригрозил дворф.
Джарлакс засмеялся и промолчал, но для себя решил выяснить, в чем все-таки дело: Атрогейт такой неспроста. Что-то когда-то надломило дворфа, и он опустился почти до уровня животного, сделав свое шутовство броней, защищающей его от мира, для надежности укрепив ее задиристостью и страстью к выпивке.
И Джарлакс пообещал себе, что, несмотря на сопротивление и отнюдь не шуточную угрозу дворфа, разгадает его загадку.
* * *
Все вокруг было настолько знакомо Артемису Энтрери, что он помимо воли мысленно перенесся на много лет назад. На широкой площади перед громадным зданием Дома Защитника, самого большого сооружения этой части Мемнона, стоял, сидел и лежал весь сброд из беднейших кварталов города. Это было царство самой страшной нищеты, многие страдали от хворей - неизбежных спутников тех, кто всю жизнь не имеет возможности досыта есть и пить, держать себя в чистоте и прятаться от непогоды.
Однако у всех этих людей оставалась надежда. Ее давали беднякам люди в богатых одеяниях, увешанные драгоценностями, расположившиеся у самого храма. Необычайно красивыми голосами они возносили хвалу Селуне и сулили блаженство ее верным слугам, а их помощники бродили среди толпы, подбадривая несчастных и внушая им надежду на скорое облегчение страданий и боли.
Энтрери с детства помнил, что священники также обещали излечение от болезней и облегчение посмертного пребывания в загробном мире безвременно ушедших близких.
– Разве ты хочешь, чтобы дитя твое провело в Фуге хоть на миг дольше положенного? - спрашивал неподалеку от наемного убийцы юный служитель заплаканную женщину. - Конечно же нет! Иди со мной, добрая женщина. Каждая минута, потраченная нами зря, - это еще одна минута мучений твоего дорогого Тойджо.
Очевидно, этот паренек облапошивает женщину уже не в первый раз, подумал Энтрери, глядя, как он тащит ее за собой сквозь толпу.
– Клянусь Морадином, ты еще называешь меня бесчувственным! - пробурчал Атрогейт, вместе с Джарлаксом пришедший на площадь и пробравшийся к Энтрери. - Ну и народ в твоем городе! Вот бы найти колдуна, который сделал бы меня похожим на человека, я бы им… - Он не договорил, шмыгнул и незаметно вытер глаза.
Энтрери неодобрительно посмотрел на него, но ничего не ответил, поскольку не больше, чем дворф, оправдывал этих людей. Переведя взгляд на Джарлакса, он вздрогнул - никак не мог привыкнуть к его золотистым кудрям и светлой коже.
– Ты знаешь, что здесь происходит? - обратился к нему дроу.
– Индульгенции продают.
– Продают? - фыркнул Атрогейт. - У этих нищих дураков есть лишние деньги?
– Они отдают даже последнюю малость.
Мимо них проковылял очень тощий, изможденный человек.
– По мне, так лучше бы он хлебца себе купил, - проворчал дворф.
– А что, жрецы за эту плату лечат их от болезней? - поинтересовался Джарлакс.
– Облегчение незначительное, к тому же временное,- пояснил Энтрери.- Те, кто надеется навсегда исцелиться, зря теряют здесь время. Служители по большей части продают индульгенции своего бога Селуны. За пару серебряных монет скорбящая мать может избавить своего умершего ребенка от десяти дней мучений в Фуге или, если хочет, облегчить свою будущую участь.
– Они платят за подобные обещания?
Энтрери только пожал плечами.
Джарлакс поглядел поверх голов стада - а это и впрямь было стадо несчастных заблудших овец - на то, что происходит у дверей храма. Там были установлены столы, рядом с которыми ждали своей очереди бедные крестьяне. Друг за другом они подходили ближе и отдавали свои жалкие сбережения сидящим за столами, а те записывали их имена.
– Вот это, я понимаю, выгодное дело: сказал слово в утешение, черкнул строчку… - с некоторой как будто даже завистью произнес Джарлакс, и Атрогейт сплюнул.
И дроу, и Энтрери разом поглядели на дворфа.
– Они чего, врут этим женщинам, что деньги помогут их детям после смерти? - спросил тот.
– Некоторым - да, - ответил Энтрери.
– Просто орки, - пробормотал Атрогейт. - Даже хуже орков.
Он снова сплюнул и решительно зашагал прочь.
Энтрери с Джарлаксом недоуменно переглянулись, и дроу отправился за Атрогейтом, а убийца, посмотрев им вслед, остался.
Он еще долго стоял на площади, время от времени глядя в сторону улицы, ведущей от площади к докам.
Те места он знал лучше, чем какие бы то ни было.
* * *
– Фуга - место страданий, - внушал благочестивый Гозитек стоящему у его стола маленькому дерганому человечку, который беспокойно мял в пальцах тощий кошелек.
– У меня почти ничего нет, - оправдывался человечек, показывая в разговоре два последних желтых зуба во рту.
– Малая толика бедного человека более угодна богу, - наставительно произнес Гозитек.
И оба благочестивых брата за его спиной хихикнули. Один даже подмигнул второму, потому что благочестивый Гозитек с самого утра, когда в общем зале вывесили список, где напротив его имени было написано, что он назначается одним из двух продавцов индульгенций на ближайшие десять дней, весь день жаловался на судьбу. Теперь десять дней ему каждое утро придется собирать презренные бедняцкие медяки, а днем молиться за усопших на вонючем кладбище для нищих. В Доме Защитника никто не любил исполнять эти обязанности.
– Дело не в количестве денег, - заливался соловьем Гозитек,- а в степени той жертвы, которую ты приносишь Селуне. Поэтому и блаженны нищие, понимаешь? Ты скорее, чем богатый человек, освободишь из Фуги своих близких и сократишь собственное пребывание там.
Грязный бедняк, нервно облизывая губы, помял кошелек, порылся в нем и вытащил серебряную монетку. Потом с кривой улыбкой протянул монету помощнику Гозитека, сидящему рядом с большим металлическим ящиком, в котором была прорезана щель для приношений.
Бедняк подобострастно смотрел на благочестивого, уверенный, что провел его, но взгляд Гозитека был неумолим.
– У тебя в руках кошелек, - веско проговорил он, - набитый монетами, и ты даешь лишь одну?
– Серебряная только одна, - заюлил человечек, - остальное - медяки, и то немного.
Гозитек взирал на него, не мигая.
– У меня в животе пусто, - жалобно простонал бедняк.
– Чего же там не хватает, еды или выпивки?
Бедняк забеспокоился, забормотал что-то, но не нашелся что возразить - от него и впрямь шел тяжелый винный дух.
Гозитек откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
– Ты меня расстроил.
– Но ведь мне…
– Меня не так расстроила скудость твоей жертвы, добрый брат мой, - не дал ему договорить благочестивый, - сколько отсутствие у тебя здравого смысла.
Нищий смотрел на него, ровным счетом ничего не понимая.
– Двойная возможность! - провозгласил Гозитек.- Двойная возможность доказать свою преданность священной Селуне! Ты мог не только принести ей жертву той малостью, что у тебя есть, но и улучшить свою бренную земную жизнь, воздержавшись от нечистых желаний. Пожертвуй свои деньги Селуне, и тебе не на что будет пить, как ты не понимаешь?
Бедняк понурился.
– За каждую монету ты можешь купить двойную индульгенцию, и даже более того, - проговорил Гозитек, протянув руку.
Беззубый человечек положил в нее кошелек.
Гозитек улыбнулся холодной, лицемерной улыбкой и посмотрел на бедняка, как кот на пойманную мышь. Медленно и обстоятельно благочестивый развязал кошелек и высыпал его жалкое содержимое в другую ладонь. При виде еще одной серебряной монеты среди кучки медяков глаза его блеснули, и он перевел взгляд на беспокойно переминавшегося у стола человечка.
– Запиши его имя, - велел благочестивый помощнику.
– Баллиум, - пробормотал бедняк, неловко поклонился и приготовился уйти, но замялся, не сводя взгляда с кошелька и кучки монеток в руке благочестивого и беспрерывно облизываясь.
Пристально глядя на него, Гозитек отобрал несколько монет. Остальное он отдал своему помощнику у ящика с пожертвованиями, а отложенные медяки стал ссыпать обратно в кошель. Однако остановился и протянул помощнику еще и половину того, что осталось. Гозитек возвратил владельцу кошелек всего с тремя монетками, и то не сразу выпустив его из рук.
– Ты останешься должен, Баллиум,- строго проговорил Гозитек. - Индульгенция куплена, и ты освободился от целого года пребывания в Фуге, но такая индульгенция стоит всего содержимого твоего кошелька, потому что жертвовал ты неохотно и утаил вторую серебряную монету. Я оставил тебе три монеты. И пять ты должен пожертвовать Селуне, чтобы выкупить индульгенцию.
Вцепившись в кошелек и без конца кивая, бедняк заковылял прочь. А помощник благочестивого не удержался и хихикнул.