– Нет. – Гельд мотнул головой. – Не женюсь. Я для нее недостаточно хорош, потому что не радуюсь, что поубивал столько народу, который мне ничего не сделал. Можешь попрезирать меня заодно с ней, я даже не обижусь. Драли бы их всех тролли – этих знатных ярлов, конунгов, их славные битвы… Славное битье. Мне их башмаки не по ноге. Наверное, я и правда сын рабыни! Как ты думаешь?
– Не знаю. – Борглинда опять дернула уголком рта в такой нехорошей усмешке, что Гельду захотелось потрясти ее за плечи и как-нибудь вытрясти на свет прежнюю Борглинду, пылкую и прямодушную. – Но скоро буду знать. Я ведь скоро стану… хи-хи… валькирией.
Она предпочитала думать о более почетном исходе из двух возможных.
– Что ты несешь? – размеренно осведомился Гельд. Похоже, не он один сошел с ума. – Какой валькирией? Будто их было мало! Видел я этих валькирий… Оставайся лучше как есть.
– Я бы осталась… – Борглинда вдруг сглотнула, ее лицо оживилось и стало отчаянно-горестным. – Ты что, не знаешь? Они же меня хотят… в жертву…
Гельд протяжно просвистел и взял ее за плечи. В последние дни он слишком сосредоточился на собственных делах, но сразу сообразил, почему она так сказала.
– Это кто говорит? – тихо спросил он, надеясь, что все это лишь вздорная женская болтовня.
– Все говорят. – Борглинда всхлипнула, уже не пытаясь сохранить достоинство. – Все говорят… Вот вернется конунг… А я не хочу! Не хочу валькирией! Я же не виновата, что Гримкель…
И она разрыдалась, бурно и горько, уткнувшись лицом в грудь Гельду, единственному, кто остался своим, когда все стали чужими. За одно доброе слово она простила ему его любовь к Эренгерде и пренебрежение ею, потому что ее любовь к нему крепче цепи Глейпнир привязывала ее к жизни.
Гельд обнимал ее, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Это дико, нелепо, жестоко – заставить ее отвечать за предательство мерзавца Гримкеля. Ну, да, ее никто не винит. Спроси любого, считает ли он Борглинду виноватой, и каждый ответит: конечно нет. Просто так принято. Если жалеть заложников, то зачем их брать? А если их не брать, то как заставишь врага повиноваться? Жертвы нужны, чтобы боги были милостивы к оставшимся. За благополучие племени ведь надо платить? И если шестнадцатилетняя девушка должна платить за благополучие чужого племени – значит, так уж ей не повезло.
Судьба! Он сам, Гельд, уже попытался влезть в чужую судьбу, и теперь только и думает, как бы выбраться обратно. Навоевался, хватит! Второй раз его в это безобразие ни один конунг не заманит. Тем более такой, которого как бы и нет. Вон, Бьёрн снаряжает "Кабана" и умоляет плыть отсюда, пока можно. Шагая сюда от Висячей Скалы, Гельд решил прощаться с Аскефьордом навсегда. Но теперь он не мог и подумать уплыть, бросив Борглинду. Что из того, что она ему – никто, заложница одного чужого племени в другом? Она живая, а ее хотят сделать мертвой! А она не хочет! Она хочет жить. И она имеет на это право!
Гельд словно проснулся: тоска и боль разочарования отступили и рассеялись, как туман перед огнем, душа и мысли были заняты новым, живым и необходимым делом. Если позволить подлости расти и процветать, то скоро от нее будет некуда деваться, сказал он когда-то Асвальду ярлу. То, что хотят сделать с Борглиндой, тоже подлость. И не говорите мне ничего про необходимость и обычай. Она должна жить. Мертвых хватит, хватит! И если он позволит им убить ее, то ее заплаканное юное лицо будет преследовать его еще более жестоко, чем те, кого он убил в двух своих битвах.
– Вот что, – сказал Гельд, когда Борглинда стала рыдать немножко потише. – Слушай… Не реви. Я что-нибудь придумаю. Слышишь?
Борглинда несколько раз кивнула, не в состоянии выговорить хоть слово.
– Я что-нибудь придумаю, – повторил Гельд, понятия не имея, что тут можно придумать. Ничего, нужда оборванку прясть научит. – Ты мне веришь?
Борглинда опять кивнула. Гельд Подкидыш был сейчас единственным человеком на свете, которому она верила.
Из усадьбы конунга Гельд направился к Дымной Горе. Бьёрн почти приготовил "Кабана" к отплытию, но ведь надо еще как-то вытащить ее из усадьбы. Ее не выпускают. Одному не справиться. Прикидывая, кто мог бы помочь, Гельд вспомнил только Слагви и его сестру. Они поймут. А если не помогут, то хотя бы не выдадут.
Когда он добрался до усадьбы Стуре-Одда, уже начало темнеть. Сольвейг при виде Гельда ахнула и взглянула на него как-то смущенно. Она уже знала кое-что, чего он не знал. Если он заговорит об Эренгерде, то придется ему сказать…
Но, к удивлению Сольвейг, Гельд заговорил вовсе не об Эренгерде.
– Вы знаете… Это правда, что Борглинду хотят принести в жертву? – начал он, когда Сольвейг и Слагви усадили его на скамью.
– Еще бы! – откликнулся Слагви. – Я уже ей говорил… Ты пока не очень переживай, без конунга ничего не решат и не сделают. А когда он вернется, я его попрошу. Может, он мне ее отдаст.
– И что ты будешь с ней делать? – Гельд вопросительно глянул на него. Ответ им обоим был известен.
– Ну? – Слагви повел плечом. – Мы ее не обидим. Все лучше, чем под нож… Или чем быть проданной неизвестно какой свинье. А она нам всегда нравилась.
– Обоим?
– Ну, что уж ты так сразу…
– Как будто я вас не знаю! Вы же ничего по отдельности не делаете. Ты мне лучше скажи: тебе ее не жалко? Если бы она, – Гельд показал глазами на Сольвейг, которая сидела у него с другого бока, – вот так попала? Тебе бы понравилось?
– А что я могу сделать? Я же как лучше хочу.
– А если ей это не лучше?
– А ты хочешь, чтобы ее зарезали?
Гельд помолчал.
– Просто жалко ее, – сказал он потом. – В жертву Гримкеля надо было. Он куда жирнее, кстати.
– Гельд. – Сольвейг, внимательно за ним наблюдавшая, тронула его за руку. – Чего ты хочешь? Что ты придумал?
– Пока ничего, – сердито сознался Гельд. Но ему стало легче оттого, что Сольвейг уже поняла его. – Но я хочу, чтобы она была свободна. Или ты хочешь приберечь ее для Асвальда ярла?
– Асвальду она уже не нужна.
Гельд повернулся и посмотрел ей в глаза. В светло-серых, чуть голубоватых глазах "альва Аскефьорда" отражалось колебание и раздумье.
– И ты сам больше не вернешься? – тихо спросила она.
– А что мне тут делать?
– Ты клялся конунгу в верности, – так же тихо напомнил с другого бока Слагви.
– Его тут нет. Кари ярлу и Хьёрлейву я ни в чем не клялся. И оставь мне самому разбираться с моей совестью, ладно?
– Понятное дело. – Слагви опять пожал плечом, помолчал, потом добавил: – Ну, как хочешь… Подумаем. Был бы здесь…
– А у тебя без него только полголовы? – беспокойно усмехаясь, спросил Гельд.
Вместо ответа Слагви вздохнул. Без брата он и правда ощущал себя половиной человека.
Сольвейг вышла проводить Гельда; когда он толкнул дверь наружу, за ней что-то странно прошуршало, по темному двору метнулся ветерок, разбросанные щепки зашевелились, как будто под чьими-то ногами. От ветерка веяло тихой жутью. Гельду стало неуютно: рядом бродил кто-то невидимый. Сумерки показались опасными, идти в усадьбу конунга расхотелось: не переночевать ли здесь?
– Не бойся. – Сольвейг прикоснулась к его руке. – Это Слютна. Дочь нашего соседа из Дымной горы.
– Троллиха?
– Ну, да. У него три дочери, они все любопытные. Любят подглядывать за людьми, подслушивать под дверями. Не бойся, они никогда не делают ничего плохого. Ну, разве стянут что-нибудь съедобное.
– А я сам – не съедобный? – опасливо пошутил Гельд. – А то страшно как-то – ее не видно…
– Нет, ты не съедобный. Это Слютна, я же говорю. Она – старшая, а показываться на глаза не любит, потому ее так и зовут – Скрытная. У нее плащ такой, что отводит глаза. В скалах – бурый или серый, в лесу – зеленый. Ее никто не видит, только шаги слышно. У нее один глаз. А у второй, Тюсты, два, а у младшей, Треог, – три. Она у них самая красивая. Ой!
Сольвейг вдруг сама себя прервала и прижала ладонь ко рту.
– Что ты? – Гельд беспокойно поискал глазами опасность.
– Я придумала, – шепнула она и оглянулась, хотя подслушать их, кроме троллихи Слютны, если она еще здесь, было некому. – Скоро твой корабль будет готов?
– Денька через три, – осторожно ответил Гельд. – А что?
– Тогда я успею. Мне нужна хорошая упитанная свинка, и хорошо бы меду… Или моченых ягод…Чего-нибудь вкусненького. И тогда все получится. Она согласится…
– Что получится? Кто согласится?
Сольвейг повернулась и заглянула ему в глаза.
– Увози ее, – тихо и серьезно шепнула она. – Но только постарайся, чтобы она была хорошо устроена. Ты же понимаешь – у нее больше никого нет.
– Понимаю. – Гельд посмотрел в глаза Сольвейг, точно приносил клятву самой норне. – Так получилось…
Через четыре дня вечером "Кабан" отходил от маленького каменистого мыска на юге от Аскефьорда. Возле мачты сидела Борглинда со Свейном на руках. Гельд сидел за одним из кормовых весел и изредка оглядывался. Он полагал, что преследовать их не будут, но мало кто на его месте не оглядывался бы.