– Чего же ты хочешь? – еле выговорил он, изнемогая от тоски при виде ее прекрасного лица, такого знакомого и такого отрешенного, точно она стоит здесь, а ее душа – далеко-далеко. Он и обращался уже не к ней, а к своей злой судьбе, которая поначалу поманила его так приветливо, но завлекла на такие мучения. – Если я тебе не нужен, зачем ты дразнила меня? Зачем обещала…
– Я… Я не обещала…
– Обещала! Не словами, так… Ты же говорила, что любишь меня!
– Одно дело – любовь, – глядя в землю, тихо и твердо ответила Эренгерда. – А другое – судьба. Это не наша судьба. Не твоя и не моя. Мы в этом убедились…
– У тебя нет сердца, – так же тихо и убежденно ответил Гельд. – Ты боишься… Тебе важно, что о тебе скажут. Ты не можешь никого любить.
Его кипящая боль вдруг выкипела вся и превратилась в равнодушие, в какое-то тупое оцепенение. Эта женщина, которую он так любил и так добивался, внезапно стала пустым подобием самой себя.
– Пусть так, – шепотом бросила Эренгерда и ушла в дом. Она согласилась бы с чем угодно, лишь бы кончить этот разговор раз и навсегда!
Она надеялась, что это все, но облегчения не ощущала. Ей было тяжело почти до слез. Нет сердца! Неправда! Она любила его раньше… даже и сейчас еще помнила, как это было. Но не надо об этом думать. Это невозможно, так же невозможно, как ходить по воде. Она образумилась, тот сладкий хмель не вернется. Но почему так тяжело, точно где-то внутри залег камень? Или это расплата за те дни, когда она не ходила, а летала над землей? Или это тоже – прощание с прошлым, которое никогда не вернется? За мудрость платят радостью, и не поймешь, что лучше… Через сто лет все забудется… Но как жить до тех пор?
Эренгерда шла через гридницу к девичьей, никого и ничего не замечая. Глянув в ее напряженно-отрешенное лицо, Хьёрлейв поймал ее здоровой рукой за платье, подтянул поближе, перехватил за руку и усадил на скамью рядом с собой. Девушка послушно села, но поглядеть на него не могла: этот человек сейчас был для нее воплощением доблести и достоинства, ей было стыдно перед ним за свои прежние глупости.
– Я видел… во дворе, – вполголоса сказал Хьёрлейв, чтобы не задавать лишних вопросов. – Ты можешь, конечно, сказать, что это не мое дело, но все же… Сейчас такое время, что может быть все, чего не бывало раньше. У нас столько народу погибло… Конунг… дал тебе свободу выбирать. Женихов осталось не так много. Он проявил себя неплохо, а у нас теперь много свободных мест за столом у конунга. Ты можешь выйти за него.
Эренгерда бросила на собеседника беглый тревожный взгляд, поняв, кого он имеет в виду. Не конунга.
– Я ведь был при его сватовстве, – напомнил ей Хьёрлейв. Он старательно подбирал каждое слово, и вид у него был такой, будто он говорит на чужом, едва знакомом языке, а одна ошибка может стоить жизни. – И нетрудно догадаться, что он не стал бы свататься, если бы не… Я не хочу сказать ничего плохого, ты понимаешь… Если бы не имел хотя бы маленькой надежды на успех. Я его знаю не первый месяц. Он смелый человек, но не похож на наглеца. Я тебя не обидел?
Эренгерда покачала головой. В первый миг смутившись, сейчас она испытывала облегчение от того, что может поговорить с таким надежным и умным человеком. В самом деле, он же приходил сюда с Гельдом. Больше ничего и не надо знать, чтобы завести такой разговор, и напрасно она чего-то испугалась. Он благодарен за заботы и сочувствие и хочет сам помочь ей…
– Меня же засмеют, – проговорила она, не поднимая глаз. – Я собиралась за конунга, а выйду за безродного… Нам и так хватает несчастий.
– Чужие языки в узел не завяжешь, но нельзя ради них жертвовать своим счастьем, – тихо сказал Хьёрлейв.
Эренгерда снова покачала головой:
– Я не буду счастлива. Я не смогу уважать мужа, который ниже меня родом. Я буду все время чувствовать себя униженной. И ждать упрека от детей: зачем ты не выбрала нам отца познатнее?
– Он хорошо проявил себя в битве. Я сам видел. Теперь он ничуть не хуже меня.
– Нет! – вскрикнула Эренгерда и хотела даже схватить его за руку, но в последний миг отдернула ладонь, так как ближе к ней была его правая рука и она испугалась, что причинит боль. – Не говори так! Он никогда с тобой не сравняется! Ведь ты сделал это не ради меня! А мне не нужен муж, который способен проявлять доблесть только ради жены. Я хочу, чтобы он делал это для себя. Чтобы это было нужно ему самому, чтобы у него были в жизни высокие цели! Боги сделали мужчину сильным, чтобы он стремился далеко и высоко! И тогда я буду гордиться, если он выберет меня!
– Многие женщины гордятся, когда мужчины совершают подвиги или глупости ради них, – заметил Хьёрлейв.
– Это дурочки! Самодовольные дуры, которым приятно чувствовать себя Мировым Ясенем! А мужчину нужно за что-то уважать! Чтобы было за что!
– Конечно, тебе виднее, – задумчиво согласился Хьёрлейв. – Но сейчас, когда многие люди убиты, а остальные… – Он слегка приподнял свою искалеченную руку и не договорил.
– Я предпочту того, кто совершает подвиги по зову своего духа, – твердо выговорила Эренгерда. – И пусть у него будет одна рука.
Хьёрлейв не ответил, и что-то вдруг толкнуло Эренгерду поднять на него глаза. Он смотрел в пол между колен.
– Зачем ты так говоришь? – тихо сказал он, почувствовав ее взгляд.
– А почему мне нельзя так говорить? – осторожно спросила Эренгерда, уже чувствуя, что догадалась.
– Потому что я тоже… не слепой, – с трудом выговорил Хьёрлейв, не глядя на нее.
Эренгерда помолчала. Она вспомнила, что те два года, что он прожил в Аскефьорде, Хьёрлейв Изморозь часто смотрел на нее с каким-то сдержанным, уважительным восхищением. Но она не обращала внимания: на нее многие смотрели так или почти так.
– Тогда почему ты… приходил с ним? – нерешительно напомнила она о сватовстве Гельда. Ей не верилось, что можно сватать для другого девушку, к которой охотно посватался бы сам. – Это что… подвиг Сигурда?
– При чем тут Сигурд? – устало ответил Хьёрлейв. – Даже наш конунг говорит: никто не заставит женщину полюбить. Ты сама должна решать свою судьбу.
– И сейчас ты опять говорил за него…
– Потому что это правда. Он действительно хорошо показал себя и достоин… Не вижу, почему я должен был скрыть это от тебя. Сам я теперь не…
– Молчи! – Эренгерда порывисто схватила его за здоровую руку, пока он не успел ничего сказать. – Молчи! Я выйду за тебя, если ты хочешь. Я сама скажу об этом и отцу, и Асвальду, и конунгу, и кому угодно. Никто не скажет, что я выбрала недостойного! Никто не скажет, будто я чего-то боюсь!
Хьёрлейв наконец посмотрел на нее.
– Не торопись, прошу тебя, – мягко попросил он. – Ты слишком взволнована всем этим… Потом ты будешь жалеть.
– Нет! – Эренгерда засмеялась и сжала его руку в ладонях. – Я не взволнована! Я счастлива! Я никогда не пожалею об этом!
Ей вдруг стало так легко и хорошо, будто она вырвалась из темного леса на простор морского берега. В груди закипело чувство горячей привязанности к Хьёрлейву, точно это он вывел ее из мрака на свет. Он был как скала, на которую она наконец-то сможет опереться. Любовь ее родится из уважения, а не из страсти. Так гораздо надежнее. И сердце ему не противится – смотреть Хьёрлейву в глаза не страшно, как Торбранду конунгу, а приятно, спокойно, надежно… Как она раньше не догадалась? По уму, по нраву, по летам, по всем понятиям он так ей подходит, будто создан богами нарочно для нее… И глаза у него такие красивые – серые, умные… Даже не умные, а понимающие, а это гораздо важнее.
Все кончилось, все ее сомнения, метания, неуверенность, несбыточные желания, тревоги и страхи. Она обрела защиту, и ей хотелось обнять Хьёрлейва, который больше не позволит ей терять саму себя.
Вернувшись в Ясеневый Двор, Гельд заметил на заднем дворе Борглинду. Она стояла, прислонившись к стене дома, на том самом месте, где они прощались когда-то давно, когда он собирался за теми проклятыми мечами… Целую вечность назад. Гельд остановился, глядя на девушку и вспоминая тот вечер и свои тогдашние мысли. Он был счастлив в тот вечер, потому что отправлялся в путь, как ему думалось, к исполнению своих самых дорогих и сладких надежд. Сказала бы Эренгерда сразу, что она никогда не выйдет за него, он ни за что бы не связался со всем этим: с конунгами, с мечами, с битвами… Торговал бы себе, как привык, жил бы в мире с людьми и с собой… И сейчас ему не мерещились бы мертвецы с выпученными глазами, раскрытым ртом и кровавой пропастью вместо горла.
Борглинда не замечала его, а Гельд вдруг сообразил, что она выглядит очень бледной и потерянной. Какое-то очень давнее чувство шевельнулось в глубине души, и он двинулся к ней. Вспомнился еще один вечер: в усадьбе Лейрингов, когда он так жалел ее, юную, одинокую и обиженную на весь свет. Теперь она выглядит гораздо взрослее, но нисколько не счастливее.
– Что ты тут мерзнешь? – спросил он. Весенний вечер выдался теплым, но вид у нее был именно такой – озябший.
Борглинда подняла на него глаза.
– А, это ты! – Она попыталась улыбнуться, но глаза у нее оставались пустые и сумасшедшие от тоски. – Великий герой… Ну, что? – вдруг жалобно спросила она. – Ты на ней наконец женишься?
Хотя теперь ей было все равно… Должно было быть.