Для него ведь не свирель важна. Амаргин к свирели вообще никакого отношения не имеет, просто так оказалось, что ирисов подарок способен открывать скрытое и находить спрятанное. Сам Амаргин входит и выходит из пещеры просто раздвигая камень руками, словно это не камень, а шатровая ткань. Неужели и я так могу? Или мне каждый раз придется нырять в подводную нору?
"Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней"…
Нет. Подводная нора - это только дорога. Одна из дорог. И свирелька моя золотая, бесценная, пропавшая - тоже только одна из дорог. И раздвинуть скалу руками, словно шатер, без заклинаний и других волшебных подпорок - это тоже дорога, просто самая короткая. Почему бы и нет?
Почему бы и нет, черт побери?!
Бомм! Бомм! Бомммм….
Дин-дилин, дилин… дилин…
С высоких серо-розовых башен замка потек медлительный полуденный звон - вниз, через перекаты крыш, через ступени улиц, через пеструю рыночную площадь, по пути подхватывая чаячьи голоса разбуженных колоколен - вниз, вниз, разливаясь по кварталам Козыреи, горячим маслом стекая сквозь бойницы стен, выплескиваясь из распахнутых ворот в порт, на длинные причалы, на корабли и лодки, в зеленую, запертую приливом воду Нержеля.
Белесое слепящее небо подернулось пепельной дымкой. Концом шали я вытерла вспотевший лоб.
- Гроза идет, - сказал Пепел, глядя в мутную даль за громадой Бронзового замка.
- Гроза?
- А ты разве не чуешь? Вон оттуда идет, с юго-востока. До ночи здесь будет.
- Смотри, народ уже впускают. Пора.
С последним ударом толпа загомонила и заволновалась. Большие, усаженные бронзовыми бляхами двери в здание суда неспешно разошлись на две половины - толпа потоком хлынула внутрь.
- Пепел! - Я схватила певца за рукав. - Для тебя осталось одно доброе дело. В этом узелке деньги, передай их ратерову отцу. А если не сможешь передать - заплати за мальчишку сам, хорошо?
Пепел взвесил узелок в руке:
- Ого! Сколько же здесь?
- Шут его знает… не считала. Вообще-то ты прав, Ратер говорил, нужно пятьдесят авр, а здесь значительно больше. Давай-ка отсчитаем, а остальное Хелду отдельно отдадим, чтобы он потом свой паром обратно выкупил.
Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.
После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось - не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.
- Отсюда ничего не видно, - пожаловалась я.
- Держись за мной.
Пепел вдохнул поглубже и стал протискиваться на другой конец залы, где тускло светилась пара окон. Почему-то там голов было меньше. Оказалось - цепь. Где-то около четверти зала отгораживала толстая черная цепь на столбиках, оба ее конца охраняла пара стражников с деревянными мордами; за цепью, словно в храме, находилось возвышение, а на возвышении - длинный, во всю торцовую стену, стол.
За столом, ровно посередине, восседал сухонький мятый старичишка в круглом колпаке и алой мантии. На столе курганами громоздились бумаги, и бумаг этих было что-то уж слишком много. Неужели все эти дела они собираются рассмотреть сегодня?
Громоздкий стол был несомненно велик старичку в алой мантии, и кресло судейское, резное, тоже было ему велико. Старичок привычно маялся в этом кресле, словно вошь на гребне, и очевидно было, что он заранее ненавидит всех скопом - и преступников, и потерпевших, и свидетелей, и просто зевак, и вообще весь белый свет. Страшненький был этот старичок, ядовитенький… вроде осенней поганки.
Сбоку от стола, на низенькой табуретке, сидел, положив доску на неудобно вздернутые колени, обморочно бледный юнец с воспаленными глазами и теребил очиненное перо.
Я заозиралась: где же заключенные? Истцы где? И где, собственно, паромщик?
Лица толпы сливались в какую-то кашу. В зале сгущалась духота. Деревянные физиономии стражников блестящим лаком покрыл пот. Экое проклятье, суд еще не начался, а дышать уже нечем. Не удивительно, что старикашка похож на заветрившуюся маринованную брюкву, а мальчишка-писец - на несвежего утопленника.
Судья торжественно продул нос, крякнул, повозился и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:
- Ну, сначала мелочь…
Писец привстал. Сгреб со стола стопку пергаментов.
- Газар по прозвищу Полпальца, - прочитал он нараспев, высоким и одновременно глухим голосом. - Обвиняется в побитии осьмнадцати горшков и ударянии мастера-горшечника из деревни Белобрюха, по морде палкою…
- Не по морде, а по личности, ковыряло! - брезгливо поправил судья и пожевал губами. - Учишь тебя, учишь, бестолочь… Ну давайте сюда Газара этого.
Один из деревянных стражников утопал куда-то за приделы видимости. Вскорости он снова появился, волоча за ворот небольшого взъерошенного человечка, которого и свалил неопрятною грудой на пол перед судейским столом.
- Газар Полпальца? - тускло выплюнул судья в человечка.
- Никак нет, - тоненько отозвался тот. - Рагнар я, господин судья. Только не брал я эту утку, вот чем хотите - не брал!
- Мда, - не удивился судья, - а где же тогда Газар? А?
- Да кто ж их, сударь, разберет, - честно ответил стражник, - может, и помер уже…
- Ну если помер, то дело закрыть, - распорядился судья.
- А деньги-то, деньги? - заверещал кто-то в первом ряду, и я, наконец, поняла, зачем тут толпится такая прорва народу. Это и были истцы. - Господин судья, мне ж тот паскудец всю посуду поколотил, да глаз же чуть не выбил, сволочь!
- Родню ищи, - равнодушно посоветовал судья. - С них и взыскивай….
- Какую родню? - взвыл горшечник. - Откель у фулюгана родня? Как же так, он помер, а мне отвечать…
Я оглянулась на своего спутника. Пепел состроил кислую мину. Со лба у него текло, брови и волосы казались мокрыми.
- Не видишь паромщика?
Он уныло мотнул головой. Я еще раз без особой надежды окинула взглядом толпу. Черт ногу сломит. Каша и каша.
- Долго тут? - постучала пальцем в спину соседа, стоящего впереди.
- Как повезет, - ответили через плечо. - Иные по неделям дожидаются. Когда торопишься, то вон писцу монету сунь, а лучше две.
Ага, подумала я. Это мысль.
Стиснула зубы и ввинтилась между соседями. Пропустили с ворчанием. Писец сидел совсем рядом с растянутой цепью, и дотянуться до него было парой пустяков. Я нашарила в узелке золотой и, не мудрствуя лукаво, просто ткнула им парня в плечо. Писец отшатнулся, полоснул меня возмущенным взглядом и зашипел:
- Рехнулась, что ли? Убирайся отсюда, а то судья под стражу сейчас… - а сам сложил вторую ладонь лодочкой, и просунул ее себе под локоть - туда я монету и уронила.
- Имя, дура! - одними губами сказал писец, сосредоточенно и преданно глядя куда-то в бумажки.
- Ратер, - сказала я тоже вбок. - Кукушонок.
Писец не кивнул даже, но бумагами зашелестел. Судья тем временем жевал губами, вопящего горшечника утащила стража, и я решила далеко не уходить, хотя меня то и дело толкали в спину.
Писец покопался в близлежащих бумагах, Ратера не нашел и вызвал тем временем следующего:
- Варабет Косой, обвиняется в покраже плаща из корчмы "У Лисицы".
Судья засунул в ухо кривой мизинец и прикрыл глаза. Писец же, малость раздвинув кулак, разглядел наконец мою монету, изменился в лице, вскочил и принялся шарить по другим кучам.
Я ждала, изнывая, дурея от духоты, толкотни, крепчающего запаха пота, и плохо понимала, что собственно происходит с этим Варабетом, и почему из толпы выскочила серая женщина с ревущим ребенком на руках, хлопнулась на колени и, перекрикивая ребенка, принялась перечислять судье свои несчастья. Судья, впрочем, оставался бесстрастен, рассматривал извлеченный из уха мизинец и не вмешивался, а когда она выдохлась, просто махнул рукой. И Варабета и серую женщину с чадом уволокли куда-то за грань видимости.
Писец закопался в другой пачке, отчаянно оглянулся на меня, схватил первый попавшийся лист и прочитал:
- Котор Мельник, обвиняется в украже трех мешков муки с подменою оных трухой и опилками.
Мельника привели довольно быстро, но его разбирательство полностью пролетело мимо моего внимания. Я нервничала, потела, переминалась с ноги на ногу. Писец все копался.
- Лахор Лягушонок, обвиняется в покраже с лотка веера с инкусрацией… э-э… инкустарцией перламутром.
- Истец здесь? - судья закрыл глаза.
- Истец! Истец?! Нету истца… Не пришел, видать…
Привели Лягушонка. Он был маленький, щуплый и с порога заныл:
- Господин судья, да за что же, да я нечаянно, я его толкнул нечаянно, посмотреть нагнулся, а он и упади…
- И тебе за пазуху, - зевнул судья, не глядя на обвиняемого. - Двадцать плетей. Следующий….
Писец тем временем нашел Ратера в какой-то другой, небольшой кучке, еще раз изменился в лице, и дрожащим голосом зачитал:
- Ратер по прозвищу Кукушонок, обвиняется в… в разбойном нападении и грабительской покраже кошелька с семью десятками авр, срезанного оным с пояса.
Что? Семьдесят золотых? Ерунда какая… не помню, сколько тогда в кошельке было золота, но никак не семьдесят… там и полстолька не было… не стала бы я с собой такую тяжесть таскать!
Судья проснулся.
- Я ж тебе велел зачитывать мелочь. - Судья мутно исподлобья уставился на писца. Тот позеленел, но не отступил:
- Да вы его сами сюда положили, господин судья! Вон он, промежду Хортом Занозой и этим, который телегу опрокинул…