Олег вовсе не надеялся найти Сашку в таком людском скопище. У него опять горячей чугуниной придавило плечо, щипало солью растрескавшиеся губы, и хотелось просто пошляться, постараться заглушить боль или отвлечься от нее, а может быть, где и на еду опять натакаться. Мало ли! О машине вон не думал, не мечтал, а она сама на него наехала. Картошку вот тоже - раз и съел. На войне из ничего берется чего. Убить могло? Могло - и не убило. Видать, в рубашке родился, иначе бы конец.
Олегу сегодня явно везло. Лишь только, кособочась, вышел он из-за барака и остановился оглядеться, думая о своей удачливости, сзади послышалось:
- Эй, малый, ты куда провалился? Автобусы пришли, я тебя искал, искал.
"Точно, в рубашке!" - окончательно решил Олег, но виду не подал.
- Что мне автобусы! - небрежно сказал он и похвастался: - Я на иностранной машине прикатил в обнимку с полковником!
- Эка невидаль! Кабы с полковничихой! С полковником-то и я езживал. Как рана?
- Болит, но терпимо…
- Терпимо? И у меня тоже. Слушай-ка, боец Глазов, а ведь ты мне нужен, - сказал Сашка, цепко, оценивающе оглядывая Олега, будто видел его впервые. - Жрать хочешь?
- Спрашиваешь!
- Спать?
- Спрашиваешь!
- Тогда не задавай больше вопросов и действуй, как скажу.
…К столу, за которым сидела девушка с невыспавшимися серенькими глазами, почти автоматически тыкающая пером в чернилку, в бумагу, в чернилку, в бумагу, - к столу этому продвигались двое раненых. Один из них, с двумя орденами Славы, тремя медалями и гвардейским значком, вел в обнимку молоденького солдатика без медалей. Был тот в сохлой кровище с ног до головы, в разорванной гимнастерке. На плече толсто напутаны бинты. Глаза захлопнуты густыми, девчоночьими ресницами, губа закушена. Тот, что с орденами, скорбно-озабоченным голосом просил:
- Минуточку, товарищи, одну минуточку, Прошу прощенья, - и, не слишком торопясь, но и не особенно задерживаясь, продвигался к столу по неохотно раздвигающемуся коридору. Девушка с усталыми глазами, завидев этих раненых, без разговора взяла два бланка.
- Фамилия?
- Моя Лебедев, а его, - кивнул он на Олега, - Глазов. Извините, что я за двоих. Растрясло его в дороге.
Девушка быстро заполнила подорожные и крикнула вправо, через плечо тонким властным голосом:
- Этих в первую очередь в санпропускник!
Но Лебедева и Глазова как-то заносило и заносило в сторону от санпропускника и занесло к столовой.
Увидев, что на крыльцо столовой они не ползут, а идут, и довольно проворно, один из раненых восхищенно прошептал:
- Ловкачи-и!
На каждого человека в столовой был приготовлен стакан какао и порция белого хлеба с тонким брусочке масла. Сашка размял масло пальцем по куску, помог то же самое сделать Олегу. У того совсем отяжелела и не шевелилась левая рука. А с одной рукой Олег еще не приспособился жить.
В один прихват, без всяких слов они проглотили еду. Сашка облизнулся, ковырнул ногтем в зубе, глядя при этом заинтересованно на соседний стол.
- Пикирнем?
Съели по второй порции. Сашка уже не ковырял в зубе, а просто всеми ногтями прошелся по зубам, как по клавишам. Получилось у него что-то похожее на веселый марш.
- Пикирнем?
Они побывали еще за двумя столами и почувствовал, что наконец-то их проняло. Сашка больше не играл на зубах, а уютно зевнул:
- Попили, поели, табачку б теперь найти!
Он захватил еще одно место и, немного порядившись с одним молоденьким сержантом, уступил его за две щепотки махорки.
- Тут жить можно! - заключил Сашка и по-домашнему развалился за столом, припрятав дымящуюся цигарку в рукав.
- Товарищ боец, покушали, и ступайте в санпропускник, дайте возможность другим покушать, - сделал Сашке вежливое замечание дежурный по столовой, тощий-тощий ефрейтор с почти фиолетовыми губами. Можно было подумать, что он me в столовой работает, а в протезной мастерской.
- Покушали! - недовольно фыркнул на ефрейтора Сашка. - Кормили бы тебя дети так под старость лет.
- А что я могу сделать? - виновато развел ефрейтор руками. - Норма есть норма…
Сашка хотел еще покуражиться над ефрейтором, но Олег вытеснил его из столовой.
Санпропускник размещался в старом панском доме с мезонином и пристройкой для оранжереи. Весь он был увит плющом. Вокруг дома ползла, тянулась вверх, змеилась, переплеталась, дурманила, воняла, исходила диковинными ароматами невиданная растительность. Многие деревья тут, не соглашаясь с осенью, вызывающе зеленели, а иные кусты даже цвели.
Видимо, любил пан-хозяин природу, но это не помешало ему сбежать с немцами, кинуть все эти райские кущи на произвол судьбы. Солдаты хмуро и отчужденно колготились в саду, устраиваясь отдохнуть. Больше всего народу лежало вдоль живой стены, которую образовали кусты с брусничным листом. Кусты давно не подстригали, они повыкидывали вверх и в стороны стрелки, да и оробели - кустам этим никогда не позволяли так вольничать, не давали расти, как им хотелось.
Под крыльцом и под верандою тоже лежали солдаты. Все уже давно перегорели, отругались, отшумели, поняли, что порядок есть порядок и горлом тут не возьмешь. Смиренно ждали очереди и оживлялись, когда выходил на высокое крыльцо распаренный старший сержант с подорожными в руках. Он вызывал в пропускник очередной десяток. Все тогда кричали друг на друга: "Тише! Тише! Товарищ старший сержант выкрикивать будут!" И если не откликался какой-нибудь солдат-дрыхало, дружно помогали старшему сержанту.
Вот в сто глоток закричали: "Сиптымбаев! Сиптымбаев! Где ты, азият проклятый?" - и готовы были растерзать Сиптымбаева за задержку, потому что всем хотелось быстрее в госпиталь, а без санобработки туда не пустят.
Сиптымбаев оказался почти мальчишкой, кривоногим, щелеглазым, по-русски мало разумеющим и совсем оглохшим от жара. Ему помогали подняться на крыльцо, а он не понимал, куда его ведут, что от него требуют, упирался, шевелил запекшимися губами:
- Бумашка! Кидэ мой бумашка? Дохтору нада…
Должно быть, крепко внушили Сиптымбаеву насчет бумажки и понимал он, что без нее ничего не значит.
Сашка где-то сорвал красную розу, нюхал ее и становился все сумрачней и смурней. Когда слабо сопротивляющегося Сиптымбаева уволокли в санпропускник, Сашка сердито забросил розу в кусты и выругался. Олег поморщился. Не любил он похабщины, не приучен к ней. Отец грузчиком был, но Боже упаси при сыне облаяться. И на войне Олег сопротивлялся, как мог, этой дикости, которой, подвержены были даже большие командиры и вроде бы иной раз щеголяли ею.
- Не нравится? - точно угадал настроение солдатика Сашка.
- Чего ж хорошего? Поможет, что ли?
- А вдруг поможет? Вдруг легче станет?
- Сомневаюсь.
- Сомневаешься? - Сашка сжал тонкие губы, и в углах его рта зазмеилась усмешка. - Юный пионер, к труду и обороне будь готов!
- Всегда готов! - стараясь удержаться на шутливом тоне, ответил Олег. - Ты чего пузыришься-то?
- Запузыришься тут.
Голос Сашки уже совсем стал спокойным, даже чуть грустным, усмешка с губ исчезла. Он подгреб под себя кем-то наломанные ветки каштана, морщась от боли, улегся, подобрал приплюснутый блестящий каштан, подкинул его, как монету, поймал.
- Такая аппетитная с виду штука, а сожрать нельзя, - с сожалением проговорил Сашка и скосил глаза на Олега - спит или нет?
Олег думал о чем-то, прикрыв глаза пушистыми ресницами. Лицо Олега было в сохлой крови под носом, у глаз, в ушах. Хорошо, что он не видел своего лица.
- Пайку я свистнул, Олик, за то и мантулил в трудовой колонии.
В санпропускнике кто-то выл, ругался, брякали тазы. По другую сторону каштана, привалившись спиной к стволу, солдат, тот самый, что угощал Олега картошкой, мусолил карандаш, нашептывая: "Ранило меня другорядь и опять в мяготь, слава богу…"
Сашка разомкнул ресницы. Олег все так же неподвижно сидел против него, навалившись здоровым плечом на зеленую оградку. Он слушал письмо солдата, сумевшего-таки пройти регистрацию без очереди и снова по-домашнему расположившегося под деревом, но уже под другим. "Видно, везде дом бывалому человеку", - уважительно подумал Олег.
"И чего я к этой святой душе привязался? И чего меня все тянет к этим юным пионерам?" - думал в это время Сашка, глядя на Олега.
"…Береги ребятишек, - тоскливо выдыхал за деревом солдат, - терпи, я вернусь уж живой, пока в госпитале да че - и войне конец".
- И чего это я в тебя такой влюбленный? - тихо произнес Сашка и быстро закрыл глаза.
- Что? - встрепенулся Олег.
- Да ничего, - притворно зевнул Сашка. - Спектакль я один вспомнил, комедию. Когда в детдоме был, Яшку-артиллериста в ней представлял.
- Ты и в детдоме был?
- Спроси, где я не был!.. - Сашка обернулся, тряхнул солдата за стволом каштана: - Эй, друг, передавай от нас привет своей Марье.
- Матрена у меня, - сумрачно поправил солдат Сашку. - Закурить надо, что ли?
Сашка за догадливость назвал солдата молодцом, принимая от него кисет. Не жалея чужого самосада, завинтил из газеты вместительную "козью ножку" и протянул кисет Олегу. Тот опять замотал головой. "Да, видать, худо малому, раз от табаку совсем отбило".
- Может, еще сманеврируем? - предложил он Олегу.
- Заметили. Не выйдет, - глухо отозвался Олег, облизывая сухие губы. - Рассказывай лучше о своей жизни, если не в тягость.
- В тягость не в тягость, а развлекаться чем-то надо, - сказал Сашка и ровным, даже чуть тягучим голосом, будто совсем о другом человеке, поведал о себе.