- Слушай, друг, - бросил он на ходу, - а что это ты таращил очеса на мою сестрицу? У тебя же есть молодая жена. - Сделал ударение на слове жена.
- Жена? - Никита даже остановился на миг, а затем ускорил шаг, чтобы не отстать от Аверьяна. Это слово обожгло сердце Никиты. Напомнило о чем-то далеком, а здесь рядом Маша. Подумал: "И дал же господь бог такие глаза!"
Когда бежали уже по двору казармы, проговорил сквозь зубы:
- Жена есть жена. Она далеко… я ее не забыл.
Аверьян даже остановился.
- "Не забыл"! Хорошо! Значит, еще раз поведу тебя на Садовую к тетке, еще раз посмотришь на нашу Машу, а дальше - дудки!
С этого дня Никита еще больше тянулся к своему веселому другу. И в перерывах между занятиями, и в казарме после ужина находил минутку переброситься с ним словечком. Но больше не вспоминали о вдове и ее дочери. Аверьян расспрашивал Никиту о далеком полтавском селе и о его семье. Никита охотно рассказывал о своем крепостном роде, об их помещике, который и после 19 февраля, когда огласили манифест об отмене крепостного права, вел себя по-прежнему - покрикивал на людей, заставлял их работать на него. Наивные люди думали, что после царского манифеста крестьянам отдадут барскую землю. Но дали им разные бросовые земли - овраги, песчаные и болотистые участки у реки. А лучшие земли остались у помещика. Вот тебе и манифест! Вот тебе и освобождение! А попы в церквах твердили, что царь - милостивый человек, нарекли его "освободителем". А удельное ведомство такой же хозяин, как и помещик. Никита попросил Аверьяна растолковать, что значит слово "удельное".
И Аверьян объяснил ему. Удельное ведомство - это царское ведомство или канцелярия. Оно управляет удельными землями, весь доход от которых идет в царскую казну.
Никита сделал правильный вывод, что крепостные крестьяне как были невольниками, так ими и остались. Их освободили от земли. Теперь можно не гнуть спину на помещичьей ниве, не отбывать барщину. А как жить? Умирать с голоду? У Никитиного отца трое сыновей, а земли у них не было и не будет. Есть небольшие наделы на бросовых землях. Сколько-то хлеба соберешь на них! А ведь надо и обувь, и одежду купить. И бедные крестьяне вынуждены арендовать клочки удельной земли, отдавать за нее последние гроши. Да еще выкупные платежи. Вот что значит "удельное". Был в селе помещик, пан Верещака, а теперь земля принадлежит удельному ведомству. А управляющий тот же, что при Верещаке был. Да такой мерзкий и злой - орет на людей, избивает их, обманывает.
Аверьян слушал, слушал и выпалил:
- Удельное - это царское. Хорошее облегчение сделали вам. Говоришь, что управляющий вырывает из рук твоего отца и земляков последние заработанные ими гроши? Да?
- Вырывает, подлая скотина! - сердито ответил Никита.
Они стояли в углу полкового двора под чахлой березой. Аверьян курил цигарку, пускал дымок и усмехался.
- Никита, только никому не говори об этом.
- Нет, нет! Я одному тебе сказал.
- Так вот и держи язык за зубами, иначе отправят в арестантские роты или сошлют в Сибирь.
У Никиты мороз пробежал по спине.
- Что ты, Аверьян. Не приведи бог! - воскликнул он и перекрестился от испуга. - Я? Никому, никому! Только тебе сказал об этом…
- Будь осторожен, Никита. Лучше молчи. Знаешь, почему я оказался здесь, в солдатах? Хочу заслужить доверие, может, в офицеры произведут. Поэтому и мыкаюсь тут. Отец мой тоже служил в гвардии в Петербурге. С ним произошла печальная история. Ты, очевидно, не слыхал о том, что лет тридцать пять тому назад в Петербурге солдаты вышли на Сенатскую площадь, туда, где стоит памятник Петру Первому. Среди них был и мой отец. Их привели на площадь офицеры Они решили свергнуть царя…
- Как это свергнуть царя? Ведь он же помазанник божий, - дрожащим голосом произнес Никита.
Аверьян улыбнулся:
- "Помазанник божий"! Да он такой же человек, как ты и я.
- Да что ты, Аверьян! - попятился сбитый с толку Никита.
- А ну-ка, подойди сюда! - строго приказал Аверьян. - Еще раз предупреждаю - о нашем разговоре никому ни слова.
Перепуганный Никита шепотом сказал:
- Никому и никогда не скажу. Клянусь! Гляди, вот те крест!
- Я тебе не все рассказал… Пятерых офицеров-зачинщиков повесили тут же, в Петербурге, вон там, за Невой, в Петропавловской крепости. Понял?
Никита утвердительно кивнул головой.
- Повесили. Так велел царь Николай. Отец нынешнего царя… - И замолчал, закурив еще одну цигарку.
Солдат-полтавчанин впервые слышал об этом страшном событии. Он был ошеломлен. Мысленно спрашивал себя: "Что же это на свете деется?"
А тем временем Аверьян не спеша продолжал тихим голосом:
- Моего отца тогда, в двадцать пятом году, не схватили. Но через десяток лет кто-то подал на него донос в Третье отделение. Написали, что отец был знаком с некоторыми офицерами, которые вывели солдат на Сенатскую площадь. Этих офицеров назвали декабристами, поскольку восстание вспыхнуло в декабре месяце.
- Декабристами? Впервые слышу, - прошептал Никита, приблизившись к Аверьяну. - В нашем селе никто об этом не знает.
- Не знает… ясно, что не знает. Откуда им знать. Неграмотные твои земляки.
- Неграмотные… Темные люди… Да и кто им расскажет, - тяжело вздохнул Никита.
- Придет время, Никита, обо всем узнают твои земляки.
- А что с твоим отцом? Где он? - спросил Никита Аверьяна.
- Сейчас расскажу. Продержали отца в тюрьме три года, но так ничего от него и не добились. Он не отрицал, что был знаком с офицерами, ведь служили в одном полку, но о их собраниях ничего не знал. Терзали, мучили отца, допрашивали, а он твердил свое: "Ничего не знаю, ничего не ведаю, честно служил царю-батюшке". И через три года его выпустили. Вскоре после того, как я появился на свет, отец умер, а мы с матерью остались ни с чем. Но моя мать не сдалась, цеплялась за жизнь, как тонущий человек хватается за все, что попадает под руку, - и за веточку, плывущую по реке, и за обломок доски. Вот так и выплыла в житейском море и меня за собой вытащила. В гимназию определила. Учился я хорошо. В старших классах начал и других учить.
- Как это учить? - спросил удивленный Никита.
- Был репетитором. Знаешь, что это такое? Нанимался к богатым помещикам, купцам и учил их детей. Ох, эти детки! Это были болваны и тупицы, им хоть кол на голове теши. Сидишь с ним в отдельной комнате, а он, балбес, в окно поглядывает. Вдалбливаешь ему науку в голову, вдалбливаешь, а он щипает тебя и хихикает, просит, чтобы родителям не говорил, что их сынок - дубина стоеросовая, не желающая шевелить мозгами. И приходилось хвалить его перед родителями, хотя было ясно, что в гимназии он будет получать двойки, как и раньше.
- А зачем еще дома с ними морочиться?
- Для того чтобы в гимназии лучше учились. Одно дело, когда он за партой в гимназии ворон ловит, а другое - когда ты у него дома вдалбливаешь в его пустую башку каждый урок. Намучился я с такими митрофанушками. Ты, наверное, не читал Фонвизина?
Никита пожал плечами.
- Умнейший писатель. Вот такого же лодыря-недоросля, Митрофанушку, и показал в своей книге. Натерпелся я, но надо было деньги зарабатывать. И когда уже в Московском университете учился, тоже занимался репетиторством, ведь у матери не было денег, чтобы прокормить меня. После окончания университета не мог найти место в Москве, и меня решили в Казань отправить. А я оказался здесь - не захотел ехать учителем в гимназию. Зачем мне глушь казанская! И вот попал сюда, спасибо матери, на коленях молила знакомого генерала, и он определил меня в гвардию. Мне и здесь не нравится, но все-таки тут лучше, могу встречаться с хорошими людьми, с которыми познакомился перед тем, как поступить в полк. И теперь я с ними встречаюсь. Поговоришь, отведешь душу - и легче становится на сердце.
- А я из села ни ногой. Никого не знаю.
- А я знаю, Никита. Наверное, знаю больше, чем надо.
- Да, ты знаешь за двоих! - Никита с восхищением посмотрел на друга.
- Знаю… И тебе кое-что должен сказать. Да не уверен, стоит ли? - замолчал Аверьян, покачав головой.
- Не хочешь? - обиженно спросил Никита.
- Хочу, но побаиваюсь.
- Наверно, думаешь, что я, как тот Митрофанушка, о котором ты рассказывал, не осилю твою науку? Ведь все, о чем ты рассказывал, я уразумел!
- Уразумел! Это, Никита, не та наука. Из-за нее может и голова слететь.
Никита удивился и испугался.
- Что ты меня пугаешь?
- Я уже и не рад, что завел этот разговор.
- Да ты говори. Я все понимаю. Мать говорила, что понятливый, все быстро схватываю. Ты знаешь, как я дома читал евангелию!
- Евангелие! - подчеркнул последний слог Аверьян.
- А как я читал! Хотя и не быстро, но выразительно. Гак произносил слова, что в хате все плакали - и дедусь, и бабушка, и мама, и тетка Христина. Я читаю, как Иисус Христос накормил тысячи людей тремя хлебами, а тетка всхлипывает и говорит: "Ой, если бы нам такой хлеб испечь, чтобы всем моим глотку заткнуть". У нее тринадцать детей, да еще дед и бабка, слепой муж, ему глаза выбил барский управляющий. Как бедной женщине детей прокормить?..
- И я об этом думаю, - крутнул головой Аверьян.
- Так ведь у нас мысли одни и те же…
В этот раз они не окончили интересный для Никиты разговор, - нужно было бежать на муштру.