Аверьян все время шутил. Никита догадался, что его друг, вероятно, встретился с каким-то хорошим знакомым, пока он топтался возле памятника да ходил к Исаакию. А может быть, с хорошей знакомой? Во всяком случае, Аверьян вернулся в приподнятом настроении и сейчас все время подшучивал над тетушкой, говорил, что она еще молодая и, чем черт не шутит, гляди, какой-нибудь жених и приметит. Олимпиада Михайловна краснела, махала на него руками. Ну и выдумщик! А сама задумалась.
Маша не обращала внимания на шутки Аверьяна и не прислушивалась к ответам матери, все пропускала мимо ушей. Мысли и чувства ее занимал красивый гвардеец. Мысленно видела себя идущей с ним вдвоем: он ведет ее под руку, а прохожие женщины и девушки завидуют ей. И есть чему завидовать! Никита любой женщине понравится. Но только ей одной удастся его заворожить. Может быть, сегодня он прошепчет заветное слово, о котором грезили девушки в их гимназии, где она проучилась четыре года? Мать хотела, чтобы дочь училась дальше, но не было средств, и Маше не удалось закончить гимназию. Наверное, и у Никиты образование не выше? Разговаривает он непринужденно. Говорил, что читал повесть Пушкина, в которой тоже есть Маша. Жаль, что в свое время в гимназии не прочитала эту книгу, отложила на потом, да и забыла. Ничего! Можно наверстать - надо найти и обязательно прочесть. А гости, видит Маша, собираются уходить. Разве уже время расставаться? Как же мало побыли у них Аверьян и Никита. Аверьян поднимается, целует руку Олимпиаде Михайловне, затем подходит к Маше:
- И твою ручку дай, сестрица! - поднес к губам ее пальцы.
- Я и забыла! Наверное, давно уже закипела вода! - воскликнула Олимпиада Михайловна и бросилась в кухню.
Следом за ней пошел и Аверьян.
Никита потянулся к Машиной руке, схватил ее и начал целовать, а она прижалась к нему, и глаза их встретились. Все ближе и ближе губы. В один миг произошло то, чего не ждали ни Маша, ни Никита, хотя и мечтали об этом. Словно кто-то невидимый подтолкнул их друг к другу.
Послышались шаги. Никита отпрянул от Маши, успев шепнуть: "Любимая моя!" Это так подействовало на девушку, что она едва устояла на ногах. Незаметно прислонилась к стене.
- Что с тобой? - встревожилась мать.
- Ничего… еще с утра голова болит, - тихо произнесла Маша.
- Тогда в кровать! В кровать! Лечите ее, тетя. Ведь у вас много разных трав! - произнес Аверьян.
- Есть, есть, племянничек. Что с ней случилось? - волновалась Олимпиада Михайловна. - За столом была веселая, щебетала. И вдруг… Полечу, полечу.
Прощались обеспокоенные.
На лестнице Аверьян спросил у Никиты:
- Что она сказала тебе?
- Ничего.
- А ты?
Обескураженный Никита ответил не сразу.
- Ты обидел ее? - повысив голос, спросил Аверьян.
- Нет.
- А почему же она чуть не упала в обморок?
- Не знаю… Я только сказал ей два слова: "Любимая моя!"
- Ну ты и лукавец! Дон Жуан! Два слова! Настоящий Дон Жуан!
Никита смутился, покраснел.
- Какой донжуан? Это что, плохо?
- И не плохо, и не хорошо. В литературе описан некий молодой человек, соблазнитель женщин, искатель любовных приключений.
- А где об этом написано? - поинтересовался Никита.
- В сочинениях западноевропейских писателей. Да и у нашего Пушкина есть повесть, называется "Каменный гость".
- Дашь почитать?
- У меня нет этой книги. Надо попросить у знакомого. Еще успеешь прочесть. А ты, вижу, тоже смирный да тихий…
- Что "тоже"?
- Пристаешь к девушкам.
- Не пристаю! Не пристаю! Я… Я… уважаю ее… Машу. И ничего плохого не сделал.
- Не сделал! А тем, что напел ей на ухо: "Любимая моя!" - думаешь, не вскружил ей голову? Ты ведь женатый!
- Да я ведь ничего. И жену не забыл, и Маше не причинил никакого горя. Только она…
- Что она?
- Хорошая, очень хорошая! И ко мне тянется.
- Хватит. Дважды увидел девушку и уже голову ей вскружил. Вижу, что надо прекратить наши хождения к тетке.
- Как это прекратить? Я должен ее видеть, без этого не могу… и она…
- Не надо! Ишь, какой лихой сердцеед выискался. Поиграться захотелось?
- Не поиграться…
- А жена?.. Нет, ходить туда больше не будем.
- Аверьян! Я не причиню ей зла.
- Не причинишь… Всякое может случиться…
На следующий день после затяжной и утомительной муштры друзья опять разговорились в тихом уголке двора. Начинался апрель, и в туманном Петербурге повеяло весной. Хотя снег еще не таял, но уже чувствовалось нежное дыхание тепла. С Балтики дул легонький ветерок.
Аверьян и Никита стояли несколько минут молча. Никита не отваживался заводить разговор о семье Мировольских. А задумчиво куривший Аверьян ковырял носком сапога слежавшийся снег. Думал о предстоящей в воскресенье встрече с Дмитрием Каракозовым. Вспомнил недавнюю встречу с ним в условленном месте, состоявшуюся в то время, когда Никита бродил по улицам города. Они сидели втроем. Третьего - низенького, с лохматыми волосами - Аверьян видел редко. Но, наверное, это был один из руководителей их тайного ишутинского кружка. В эту организацию Аверьяна вовлек Дмитрий Каракозов. Вводил он его постепенно. Поначалу они встречались в саратовском студенческом землячестве, где вели невинные беседы с участием девушек-гимназисток. Однажды пили чай, пели, танцевали под гитару. Вдруг Дмитрий завел разговор об отце Аверьяна. И тут же спросил его, собирается ли он отблагодарить царя за издевательства над отцом. Должен отомстить. Каракозов говорил о том, что отмена крепостного права - не царская милость. Царь вынужден был это сделать. Так сложились обстоятельства, что царю, как волку в западне, некуда было деваться. Смелые ишутинцы примкнули к организации, называвшейся "Земля и воля". А назвали ее так, чтобы всем было понятно - землю крестьянам и волю всему народу. И долой царя и всех его прислужников! Аверьян внимательно слушал, а в конце разговора спросил:
- А что же будет потом? Каким будет управление государством и как это государство будет называться?
- Сначала надо убрать царя! - утверждал Каракозов. - Каким образом убрать? Разумеется, уничтожить, убить! Это должны сделать землевольцы!
Страшные глаза Дмитрия горели таким огнем, что Аверьяну стало не по себе. А Дмитрий воспламенялся все больше, рисовал картину новой жизни, когда не станет кровожадного царя и люди будут совсем другими, когда поднимутся угнетенные крестьяне и сметут со своего пути всех помещиков. А этого надо ожидать. Ведь угнетенные восставали и прежде. Еще до сих пор помнят о восстаниях Емельяна Пугачева и Степана Разина! Это передается из поколения в поколение. Только тогда люди были еще как слепые котята. У них не хватало сознания. Восставали на окраинах империи, а теперь и в столице есть люди, способные указать темным крестьянам путь, по которому надо идти. Из столицы следует начинать. Из столицы! И прежде всего - убить царя. К топору звать Русь! К этому призывал Чернышевский. А его схватили и сослали в Сибирь…
Дмитрий спросил Аверьяна, читал ли он журнал "Современник"? Не читал? Жаль! Это ведь была боевая трибуна крестьянской революции. Аверьян опять робко спросил: "А все же что будет потом?" Каракозов грозно посмотрел на него и выкрикнул: "Тогда миром решат. Люди будут жить общинами. В крестьянской общине сила…"
- Ты понимаешь, Никита? - начал после воспоминаний Аверьян. - Вы в селе как работаете - собираетесь вместе, едете в поле, а там…
Никита отрицательно покачал головой.
- Разве не так? - спросил Аверьян.
- Что-то не то говоришь про общину. И не собираемся мы всем миром, и не едем в поле вместе. Ты не жил в селе и не знаешь, как там живут люди. Каждый крестьянин едет сам по себе. А после манифеста появились мужики-богачи, их называют мироедами, они арендуют землю у безлошадных и бедняков, которых в селе больше, и за их счет богатеют. С мироедами крестьянам не по пути. И мой отец ненавидит богатеев, помещиков и власть имущих, проклинает их в тесном кругу родных и близких людей. Боже упаси услышит кто-нибудь чужой и донесет в полицию, тогда беда.
И Никита начал пересказывать слова отца. После манифеста девятнадцатого февраля крестьяне стали жить еще хуже. Какая это свобода? Наделы земельные мизерные. Крестьянам оставили меньше третьей части земли, а остальную захватили себе помещики. Придумали какие-то "отрезки" в пользу помещиков. Сами помещики да царские чиновники подсчитали и объявили, что, мол, после реформы девятнадцатого февраля у жителей села оказалось земли больше, чем следует согласно указу о новых наделах. И тогда помещик эту "лишнюю" землю прирезал себе. К тому же - самую плодородную, а "освобожденным" хлебопашцам по своей щедрости оставили худшую. Отрезал, чтоб ему здоровье и язык отрезало. А община или сельская сходка отвечала за всех, никто не имел права выехать из села без разрешения общины. Вот почему голь безлошадная отдавала внаем или продавала свои наделы. А мироед тут как тут: "Давай землицу, а я тебе немного рубликов подкину".
После разговора с Никитой Аверьян призадумался. Как же так, Каракозов возлагает надежды на общину, убеждает, что деревня пойдет за ними, а вот селянин Никита говорит, что нет согласия между теми, о ком заботится Каракозов и его друзья, что выползают какие-то мироеды, скупают и арендуют землю. Никита заблуждается. Будущее России в селе, в чистых душой и неиспорченных трудовых людях. Нет! Каракозов прав. Стоит только убить царя и скинуть царедворцев и всех его приспешников, и тогда начнется воля…
- Ты, Никита, ничего не понимаешь. Вот увидишь, скоро взойдет солнце свободы. Мы вызовем это солнце и зажжем его.