В центре романа старейшего украинского писателя Антона Хижняка - история крестьянской семьи Гамаев. В судьбах героев отражается сложность борьбы украинского народа за революционные преобразования, за утверждение Советской власти.
Действие романа развертывается в селах Полтавщины, в Петербурге, Москве…
Содержание:
Прелюд 1
Сказание первое 4
Интермедия 23
Сказание второе 24
Интермедия продолжается… 41
Сказание третье 42
Еще одна интермедия 65
Сказание четвертое 66
Новая интермедия 79
Сказание пятое 81
Примечания 93
Антон Хижняк
Сквозь столетие
…История нашей страны начинается и с истории твоего рода, твоей семьи, с истории твоей улицы, твоего города.
Академик Б. А. Рыбаков
Прелюд
Над рекой Орельчанкой, над золотистой пшеничной нивой заливались жаворонки. Едва заметные в поднебесной вышине певцы из птичьей капеллы воздавали хвалу теплу и солнцу.
Выйдя из реки на берег, Самийло остановился в изумлении. Перебросив через плечо полотенце, прислушался к звонкому пению птиц, огляделся вокруг. Почему прежде он не замечал красоты Запорожанки? Видимо, душа очерствела, и не волновала его живописная полтавская природа.
Снова огляделся вокруг, и перед ним всплыли навеянные этим тихим утром воспоминания о недавнем детстве. Вспомнил бабушку Настю и ее сказки. Немало поучительного и интересного она рассказывала ему. И о домовых, гнездившихся на запыленных чердаках под крышами, и о кургане у дороги, и о гражданской войне, и о трехстах петлюровских вояках, взятых в плен десятью красными партизанами. Вот это были богатыри - каждый из них с тридцатью петлюровцами справлялся. "Эти партизаны - наши запорожанские хлопцы!" - восторженно произносит бабушка Настя. Тогда он и не поинтересовался, кто же эти запорожане. А бабушка продолжала рассказывать о том, что курган, заросший густой травой, насыпали когда-то казаки-запорожцы, спрятав в нем самые дорогие сокровища. Еще в давние времена немало было любителей легкой наживы, жаждавших выкрасть тайком эти сокровища, да не тут-то было! Подкрадывались с лопатами. Но как только коснутся земли, лопаты тотчас ломались. Даже ломами пробовали, но все их ухищрения были напрасны, потому что земля становилась твердой как гранит. "Тот получит сокровища и узнает о наших предках, - заговорщически подмигивая, говорила бабушка Настя, - кто будет честным, трудолюбивым и в обхождении с людьми уважительным и ласковым. Видимо, партизаны и были такими людьми, что, припадая к груди кургана, полнились его великой силой".
Самийло улыбается, вспоминая бабушкины поучения о честности, трудолюбии, уважительности.
Окинул восхищенным взглядом небосвод - и диво дивное! - с востока плывет свежее от утренней прохлады солнце, а на западе серебрится луна. Самийло замер от удивления. Он впервые увидел такое чудо: на небе одновременно находились оба светила: слева своим путем двигался солнечный золотой диск, а справа, в светло-лазуревой небесной дали - бледная луна. Да, да, луна! Она, словно стыдясь, что задержалась на небе при дневном свете, едва-едва выделялась на безоблачном небосклоне.
Самийло перевел взгляд на изумрудные берега Орельчанки и еще раз посмотрел на солнце и на бледную луну. Прислушался к пению жаворонков и задумался. Да, красивая все-таки запорожанская природа! И произнес вслух: "Недаром так восхищается ею Нонна Георгиевна. Прямо влюблена в нашу Запорожанку. Ей, горожанке, в диковину. И говорит об этом не буднично, а словно праздничную песню поет. Пусть радуется, она лирик. А для нас все это обычно. Мы привыкли к селу, видим каждый день и не замечаем его красоты. А у Нонны Георгиевны поэтическая душа!"
Так размышлял Самийло, идя с речки по росистой тропинке. Он не хотел признаться себе в том, что именно Нонна Георгиевна пробудила в нем интерес к окружающей природе. Если бы не эта женщина с нежной, чуткой душой, он и сегодня смотрел бы на всю эту красоту равнодушно.
Самийло, пока добрался до усадьбы Хрисанфа Никитовича, забыл обо всем, что видел у реки, как забывал о многом, с чем сталкивался в повседневной жизни. Это было в его характере. Ни о чем глубоко не задумывался и на все смотрел, как сам говорил, "абстрактно-нейтрально".
Вот и сейчас Самийло беззаботно посвистывал и, отвечая на вопрос Хрисанфа Никитовича о том, действительно ли он так хорошо разбирается в истории, как бахвалился вчера, сказал:
- Что ты, дедушка, забиваешь мне голову своими вопросами! Ты же не профессор! Я уже всю историю назубок знаю. Институт закруглил на отлично. Это - раз. Год на стажировке пересидел - два! А теперь в аспирантуру прорвался! Позвали туда… Не так чтобы сильно тянули, но намекали. Не хочу, как ты, отец и Володька, копаться в деревенском навозе. Пробьюсь на кафедру! Кандидатом буду! Доктором! Но сначала аспирантура.
- Погоди, погоди, Самийло. Где-то слышал это слово… Будешь опираться на что-то? Спиной или руками?
- Да не морочь мне голову! Аспирантура - это учеба. Три года нужно учиться, а тот, кто учится, называется аспирантом.
- Понял. Выходит, не хочешь опираться на запорожанскую степь, чтобы в чистых туфлях не завязнуть в нашем черноземе? По сухопутью хочешь топать?
Самийло пристально посмотрел на Хрисанфа Никитовича. Старик теребил пальцами белоснежную широкую бороду и сверлил парня такими же, как у него, светло-серыми глазами. От этого взгляда Самийло смутился и решил отделаться шуткой.
- Зачем же в чистых туфлях шлепать по грязи! Ха-ха-ха! Ох, дедуня! Асфальт ведь есть. А ты хочешь загнать младшего Гамая в грязь. Нехорошо. Надо беречь своего потомка.
- Ах, парень, парень! Будь я на месте твоей матери, задал бы тебе перцу! - заискрились гневом глаза Хрисанфа Никитовича.
- За что? - притопнул ногой Самийло.
- Да за все. Арина, мать твоя, пряниками-пышками тебя баловала да все приговаривала: "Пускай дитя поспит! Пускай ребенок погуляет! Не трогайте ребенка!" Я бы снял с тебя штанишки да крапивой, крапивой, а потом хорошим ремнем! - сжав кулак, поднял руку Хрисанф Никитович.
- Ну, дедуня! Это уже насилие. Только при царе пороли розгами. Нам в школе учитель рассказывал про старые времена. А ты придумал крапиву да ремень! Это не гуманно! Антипедагогично! - захохотал Самийло.
- Где Крым, а где Рим! Гм! - хмыкнул Хрисанф Никитович. - При чем тут царский режим? Я о дисциплине, о труде говорю. А ты ведь от работы отлыниваешь, отмахиваешься, точно пес от мух. Так-то! Понял? Ну, скажи, чем ты помог нашему колхозу, прожив двадцать пять лет? Такой верзила вымахал, что быку рога можешь свернуть, а ни разу не вышел поработать на колхозном поле. Морду какую наел! А плечи! Хоть дуги гни на них! А руки!
Дородный Самийло переступал с ноги на ногу, дергал вислые черные усы и глядел на старика большими серыми глазами, над которыми торчали кустистые, такие же черные, как и усы, брови. А на крутой шее поблескивали, словно бусинки, капли пота.
- Это уж слишком, дедуня, - протяжно произнес Самийло, - свое я делал - в школу ходил, в институте науку грыз, да и теперь кое-что грызу… - Немного помолчал и тихо добавил: - Понятно?
- Занятый был! Гм! Ну, хорошо, хоть теперь чем-то займешься. Так куда тебя позвали? В какую такую аспирантуру?
- Темный ты человек, дедуня! Запомни: я в ученые пробиваюсь. Понял?
- А! Докумекал… В ученые, стало быть. Хочешь затесаться в профессора или в академики?
- Ох и хитрый же ты, дедуня! Не прикидывайся, все понимаешь.
- А что ж тут прикидываться? Не довелось мне на своем веку здороваться за руку с учеными. Хотя слыхал, люди рассказывали о них, да и по телевизору видел. И вчера вот один академик так складно объяснял, как надо людей лечить. Сидел я у телевизора и думал: вот бы с таким ученым человеком побеседовать.
- Еще успеешь и побеседовать, и за ручку поздороваться. О! Я и забыл сказать тебе. Да наш же гость Никанор Петрович - профессор, член-корреспондент Академии наук. Вот я и затащил его на твое ранчо.
- На какое ранчо? Что ты мелешь?
- Ранчо - это по-испански. Ну, пусть будет - на ферму.
- Какая ферма? Перестань зубоскалить!
- Ну, гасиенда, поместье, значит.
- Я тебе такое поместье ранчевое покажу, что ты долго помнить будешь! Заслуженного колхозника вздумал хаять!
Хрисанф Никитович поднял палку, сделанную из сухой ветки старой груши.
- Не буду, не буду! - поклонился до земли Самийло, манерно коснувшись пальцами спорыша. Потом крепко обнял Хрисанфа Никитовича.
- Отпусти! С ума спятил, что ли? Нашел себе ровесника.
Самийло усадил его на скамью и воскликнул:
- Да ты еще молодец! Я видел совсем других стариков. Сгорбленных, еле шаркающих ногами. А ты!
- Хотя я и не согнулся, но мне уже ого-го сколько настукало. Скоро будет кругленькая цифра - сто. Слышишь?
Самийло отпрянул в сторону и удивленно, словно впервые увидел, посмотрел на Хрисанфа Никитовича.