- Пожалуй, ежели не дано получить, чего хочешь, так лучше о том и не заговаривать. Только вот хотелось бы мне, Лабадал, быть одним из эльдар. Тогда Лалайт однажды возвратилась бы, а я по-прежнему ждал бы ее здесь, даже если бы нескоро пришла она. Я стану ратником эльфийского короля, как только подрасту, - подобно тебе, Лабадал.
- Многому сможешь ты научиться от эльфов, - промолвил Садор со вздохом. - Эльфы - народ прекрасный и дивный, и обладают они властью над сердцами людей. И однако ж думается мне порой, что лучше оно было бы, кабы нам с ними никогда не встречаться, а жить своей собственной немудреной жизнью. Ибо древний народ сей владеет многовековой мудростью; горды они и стойки. В их свете меркнем мы - или сгораем слишком быстро, и бремя участи нашей тяжелее давит на плечи.
- Отец мой любит их великой любовью, - возразил Турин, - и не знает он радости вдали от них. Он говорит, мы научились у эльфов едва ли не всему, что знаем, и сделались выше и благороднее; а еще он говорит, что люди, недавно пришедшие из-за гор, ничем не лучше орков.
- То правда, - отвечал Садор, - по крайней мере о некоторых из нас. Но подниматься вверх мучительно, а с высоты слишком легко сорваться в бездну.
В ту пору Турину было почти восемь, в месяце гваэрон по счету эдайн, в год, что не позабудется вовеки. Среди старших уже ходили слухи о великом сборе и сходе воинств, Турин же о том ничего не слышал, хотя примечал, как отец то и дело обращает на него пристальный взор: так глядят на нечто дорогое, с чем поневоле предстоит расстаться.
Хурин же, зная, сколь отважна его жена и сколь сдержанна на язык, часто беседовал с Морвен о замыслах эльфийских королей и о том, чем обернется победа либо поражение. Сердце его было преисполнено надежды, и мало страшился он за исход битвы; ибо казалось ему, что никакая сила в Средиземье не сумеет сокрушить мощь и величие эльдар.
- Они видели Свет Запада, - говорил он, - и в конце концов Тьма отступит пред ними.
Морвен ему не возражала; рядом с Хурином всегда верилось в лучшее. Но и в ее роду хранили эльфийское знание, и про себя молвила она: "И однако ж разве не покинули они Свет и разве не отрезаны от него ныне? Может статься, что Владыки Запада более об эльфах не вспоминают; и как же тогда им, пусть и Старшим Детям, одолеть одного из Властей?"
Ни тени подобных сомнений, похоже, не тревожило Хурина Талиона; но однажды утром по весне того года проснулся он, точно от недоброго сна, и в тот день словно бы туча омрачила его свет и радость; а вечером внезапно сказал он:
- Когда призовут меня к войску, Морвен Эледвен, оставлю я на твоем попечении наследника Дома Хадора. Коротка жизнь людская, и изобилует несчастными случайностями, даже и в мирные времена.
- Так было всегда, - отвечала Морвен. - Но что стоит за твоими словами?
- Благоразумие, не сомнение, - промолвил Хурин, хотя вид у него был встревоженный. - Тот, кто глядит вперед, в будущее, не может не понимать: мир не останется прежним. Слишком многое поставлено на кон, и одна из сторон неизбежно утратит то, чем сейчас владеет. Если падут эльфийские короли, худо придется эдайн; а ведь мы живем ближе всех к Врагу. Эта земля, чего доброго, отойдет под его власть. Если все и впрямь обернется к худшему, я не скажу тебе: "Не бойся!" Ибо боишься ты лишь того, чего должно бояться, и не более; и страх тебя не пугает. Но говорю я: "Не мешкай!" Я вернусь к тебе, коли смогу - но не мешкай! Поспеши на юг - если я уцелею, так последую за тобой и найду тебя, даже если мне придется обыскать весь Белерианд.
- Обширен Белерианд, да только не найдется в нем крова для бесприютных изгнанников, - промолвила Морвен. - Куда бежать мне, будь то со многими либо немногими?
Хурин помолчал немного, размышляя.
- В Бретиле живет родня моей матери, - проговорил он. - Лигах в тридцати отсюда, ежели напрямик.
- Коли и впрямь настанут недобрые времена, что проку искать помощи у людей? - возразила Морвен. - Дом Беора пал. Если падет великий Дом Хадора, в какие норы забьется малый народ Халет?
- В те, которые отыщутся, - откликнулся Хурин. - И все же не сомневайся в их доблести, пусть немногочисленны они и неучены. Где еще искать надежду?
- Ты не говоришь о Гондолине, - промолвила Морвен.
- Не говорю; это имя вовеки не срывалось с моих уст, - отозвался Хурин. - Однако слухи не лгут; я и впрямь побывал там. Но говорю тебе ныне правду, как никому другому не говорил и не скажу: я не знаю, где находится город.
- Однако ты догадываешься, и думается мне, догадка твоя близка к истине, - возразила Морвен.
- Может, и так, - промолвил Хурин. - Но ежели сам Тургон не освободит меня от клятвы, я не могу высказать догадку вслух, даже тебе; и потому искать ты станешь напрасно. А даже если бы и заговорил я, себе на позор, ты в лучшем случае доберешься лишь до запертых врат; ибо внутрь не впустят никого - разве что Тургон выступит на войну (о чем ни слова не слышно и надежды на то нет).
- Тогда, раз на родню твою уповать не приходится, а друзья от тебя отрекаются, придется мне решать самой, - промолвила Морвен, - и запала мне ныне на ум мысль о Дориате.
- Как всегда, высоко метишь, - отозвался Хурин.
- Скажешь, чересчур высоко? - возразила Морвен. - Но из всех укреплений Пояс Мелиан падет последним, думается мне; а Дом Беора в Дориате презирать не станут. Разве не в родстве я с королем? Ибо Берен, сын Барахира, был внуком Брегора, как и мой отец.
- Сердце мое не склоняется к Тинголу, - отозвался Хурин. - Не шлет он помощи королю Фингону; и не ведаю, что за тень омрачает мне душу, стоит упомянуть про Дориат.
- При упоминании Бретиля омрачается и мое сердце, - отвечала Морвен.
Тут Хурин вдруг рассмеялся и молвил:
- Хороши мы, нечего сказать - сидим тут да спорим о вещах за пределами нашего разумения и о тенях, порождениях снов. Настолько худо нам не придется; а коли придется, что ж - тогда все зависит от твоей отваги и рассудительности. Тут уж поступай, как велит тебе сердце - но быстро. А если победа останется за нами, тогда эльфийские короли намерены возвратить все вотчины дома Беора его наследнице - тебе, Морвен, дочь Барагунда. Тогда обширными владениями станем мы править, и славное наследство перейдет к нашему сыну. Коли не останется зла на Севере, уж верно, обретет он великое богатство и станет королем среди людей.
- Хурин Талион, - произнесла Морвен, - по мне, так справедливее будет сказать: ты глядишь высоко, я же страшусь пасть низко.
- Даже в самом худшем случае не тебе этого бояться, - отозвался Хурин.
Той ночью примерещилось Турину сквозь сон, будто мать и отец со свечами в руках склонились над его постелью и глядят на него сверху вниз; но лиц их он не видел.
Утром в день рождения Турина Хурин вручил сыну подарок, нож эльфийской работы, в серебряных черненых ножнах и с такой же рукоятью, и молвил он так:
- Наследник Дома Хадора, вот тебе ныне дар. Но поберегись! То острый клинок, а сталь служит только тем, кто умеет с ней управиться. Твою руку он рассечет столь же охотно, как и все другое.
И, поставив Турина на стол, он поцеловал сына и молвил:
- Ты уже и меня перерос, сын Морвен; скоро будешь так же высок и стоя на своих ногах. В тот день, верно, многие устрашатся твоего клинка.
Тогда Турин выбежал из комнаты и ушел бродить один, и на душе у него было тепло - вот так же солнце согревает холодную землю, пробуждая к жизни молодую поросль. Он повторял про себя слова отца, "Наследник Дома Хадора", но и другие слова вспомнились ему: "Дари щедрой рукой, но дари лишь свое". И пришел он к Садору, и закричал:
- Лабадал, сегодня день моего рождения, нынче родился наследник Дома Хадора! И принес я тебе дар в честь такого дня. Вот нож, как раз такой, как тебе надобен; он разрежет все, чего угодно, и тонко - тоньше волоса!
Смутился Садор, ибо хорошо знал, что Турин сам получил этот нож не далее как сегодня; но среди людей недостойным считалось отказываться от дара, врученного по доброй воле чьей бы то ни было рукою.
- Ты - потомок великодушного рода, Турин, сын Хурина, - серьезно проговорил Садор. - Ничем не заслужил я подобного дара и не надеюсь заслужить за оставшиеся мне дни; но что смогу, сделаю. - И Садор извлек нож из ножен и молвил: - Вот уж дар так дар: клинок эльфийской стали. Давно скучаю я по такому.
Хурин вскорости приметил, что Турин ножа не носит, и спросил сына, неужто убоялся тот клинка из-за отцовского предостережения. Турин же отвечал:
- Нет; я подарил нож Садору-плотнику.
- Или пренебрегаешь ты отцовским даром? - спросила Морвен; и вновь ответствовал Турин:
- Нет; но я люблю Садора, и жаль мне его. На это молвил Хурин:
- Всеми тремя дарами волен ты был распорядиться по своей воле, Турин: и любовью, и жалостью, и ножом - наименьшим из трех.
- Однако ж сомневаюсь я, что Садор их заслуживает, - отозвалась Морвен. - По собственной оплошности покалечился он, и в работе не сноровист, ибо тратит немало времени на пустяки, ему не порученные.
- И тем не менее пожалей его, - проговорил Хурин. - Честная рука и верное сердце могут и промахнуться; и такую беду выносить тяжелее, нежели козни врага.
- Но теперь нескоро тебе достанется другой клинок, - промолвила Морвен. - Такова суть истинного дара - ибо дарить должно в ущерб себе.
Тем не менее Турин приметил, что с тех пор с Садором обходились добрее; теперь поручили ему сработать для господина великолепное кресло в парадную залу.