– Ну а йодом-то кто мазал? - не мог уняться Нелегайло.
– А с бочкой-то, Прокопыч, у вас как? - весело спросил Фонарев.
Я предположил, что Васек, обычно не признающий тонкостей чувств, вдруг пожелал уберечь Прокопьева от возможного конфуза и теперь отвлекал общество от рассуждений о Дашиной коленке. Но, похоже, его вопрос о бочке еще более смутил Прокопьева.
– Почему "у вас"? - спросил Прокопьев.
– Ну как же! - сказал Васек. - Ты там долго вокруг шастал, кумекал что-то. У тебя явно был умысел. Это я без подковырки, а просто интересно.
– Какой бочки? - спросил я.
– Так, чудачество одного из любителей поэзии… - сказал Прокопьев.
– Это в нашем садовом товариществе, - разъяснил Фонарев. - Вернется наша бочка-то, или вы ее верхами сплавили к себе?
– Сплавлять к себе бочку не было у меня никакой надобности. И тем более возможности, - сказал Прокопьев, и стало ясно, что разговор о бочке ему неприятен.
– Вот так вот! - заявил Васек. - Воздвигали бочку, обмывали ее, а она улетела. А ты-то, Прокопыч, как оказался среди этих хмырей с бетономешалкой?
– А не выпить ли нам пива? - предложил Прокопьев.
– То есть?
– Сесть вот тут за столики в загонах. Хотя бы у "Севера". Или вон там подальше у "Яранги". Либо у "Древнего Китая".
Возникла неловкость.
– Да там ведь цены охупенные! - возмутился Васек.
– С собакой туда не пустят, - покачал головой полковник Нелегайло. - Верно я говорю, Борис Абрамович?
Собака кивнула.
– Да у меня деньги есть! - сообразил Прокопьев. - Я приглашаю. А собаку можно привязать к ограде, оставив ее за пределами заведения.
– Но там не подадут солянку, - вздохнул я.
Мой довод оказался решающим. Да и заходить в здешние места "только для богатых", вышло бы осквернением памяти закусочной. Но и разбегаться не пожелали. Уселись на опустевшую скамейку. История воздвижения и улета бочки была мне неизвестна и никак не волновала. А вот подробности камергерской волны футбольного погрома меня интересовали.
Выяснилось, что Нелегайло и Прокопьев стали свидетелями погрома. Прокопьев обедал в закусочной, вбирал в себя именно солянку, а Нелегайло оказался там через полчаса, погромщики к тому времени уже выбежали из Камергерского и устремились вверх по Тверской, рассеиваясь, но и продолжая бить витрины в его, полковника, доме № 6, стекла "Арагви", в частности. Погром, как известно, начался в Охотном ряду под экраном, представившим публике романцевскую Цусиму. Буйство там злой, одуревшей или одуренной толпы и показали по всем программам. А дальше большая часть бушующего зверья бросилась по Большой Дмитровке и повернула в Камергерский. Машин в переулке, даже из тех, что подвозят продукты в театры и рестораны, слава Богу не было, сжигать и переворачивать было нечего, а вот витрины в Камергерском шли сплошняком. Все их расколошматили. Не пожалели даже просветительские "Пушкинскую лавку" и "Медицинскую книгу". Испоганили фотографии мхатовских актеров. Отчего-то не тронули лишь ювелирный магазин "Голден", якобы там из окон второго этажа выглянули охранники с "Калашниковыми". Понятно, что летние загоны ресторанов были раскурочены, и именно металлическими столами от загона "Оранжевого галстука" разбивали оба, четырехметровых в высоту, стекла витрины закусочной, уличное и внутреннее. Один из оранжево-галстучных столов долетел до Дашиной буфетной стойки. Рожи швырявших столы парней (мелькнул среди них и мужик лет сорока, показавшийся Даше похожим на сутенера Генерала из Газетного переулка, да, пожалуй, он и мелькнул) были совершенно дикие, глаза - бессмысленно-беспокойные, возможно, и от дури. Даша с намерением отругать идиотов и уберечь художественные вещи бросилась к витрине, но погромщиков она только разозлила. Мать-администраторша Галина Сергеевна и смирный посетитель Прокопьев оттащили ее подальше от витрины к буфету и кассе, при этом Галина Сергеевна изловчилась ухватить керосиновую лампу с дорогим фарфоровым корпусом. Потерявших аппетит посетителей Даша увела через кухню во двор, в безопасье, сама вернулась на передовую. "Прямо какая-то Даша Севастопольская!" - вставил я. Но Камергерский уже обмелел, волна негодяев понеслась к Тверской, и когда Нелегайло (без собаки) прибыл в закусочную, он застал Дашу за уборкой стекол. Стремянка, раздвинутая на все звенья, уходила в подпотолочье, и Даша молотком выбивала из латунной рамы витрины оставшиеся клыки стекол. Стремянку и Дашу на ней страховал Прокопьев. У озабоченной, а потому и целеустремленной натуры Нелегайло возникли опасения. "Закрыто? - спросил он. - Не обслуживают?" Мать-администраторша опасения отменила. "Для вас, товарищ полковник, мы всегда открыты!" "Но Даша-то…" - начал было Нелегайло. "А на что у нас Людмила-Васильевна? Двадцать лет работы буфетчицей в кафе "Артистическом"!" А Нелегайло тогда вспомнил, как в дни весеннего и осеннего мытья окон Даша, ловкая, цепкая, циркачкой вздымалась с тряпками в поднебесье, вызывая эстетические восхищения мужчин за столиками, в особенности деятелей думских и прокурорских. "Ты понял, Володя, - сказала Людмила Васильевна, протягивая Нелегайле благоутешающий стакан, - в какое время мы живем. Не голодные, не обиженные и не собираются отрясать чью-то пыль со своих ног. И не нужны им ни Стеньки, ни Емельки. А просто так, в раздражении и кураже способны все раскурочить и поджечь. Сколько же злобы в нас…" "Все вы верно говорите, Людмила Васильевна", - сказал на всякий случай Нелегайло.
Металлические столики были уже возвращены "Оранжевому галстуку", на тротуаре перед закусочной валялись выволоченные из ее недр метательные орудия - гнутые трубы, ломы, зеркала бокового видения, бутылки, жестяные банки и даже ночной горшок. Их осматривали штатские лица и милиционеры, час назад если и присутствовавшие здесь, то неосязаемо и невидимо. И уже возвращали витринные стекла "Древнему Китаю", возможно, чтобы избежать дипломатических укоров. А Даше приходилось, ну и Прокопьев вызвался быть подручным, дробить осколки стекла, мелочью засыпать ведра и выносить их во двор к мусорным ящикам. Ждали указаний закрыть заведение, но нет, телефон молчал. День выдался жаркий, Даша одета была легко, кофточка да юбчонка короткая, порезала руки, и что особенно неприятно, осколок впился ей выше колена. Тут при перевязке помощником Людмилы Васильевны и случился Сергей Максимович Прокопьев.
– Ну и где же они теперь? - спросил я.
– Кто они?
– Людмила Васильевна. Даша. Все здешние.
Собеседники мои пожали плечами.
– Даша, наверное, в Долбне у тетки, - предположил Нелегайло. - В июне она как раз получила российское гражданство. Вряд ли отправилась в свою незалежную. Хотя, кто знает…
– Закрытие-то хоть шумно прошло? - спросил я.
– Ну! - оживился Васек Фонарев.
– С пением и плясками, - подтвердил Нелегайло.
Собственно говоря, происходили поминки, но так как никто не умер, позволительно было и спеть и сплясать. Сергей Андреевич Подмолотов, известный в округе как Крейсер Грозный, откаблучил "яблочко" и "матлот". Всеми уважаемый Михаил Леонидович Лавровский, по причине премьеры в Буэнос-Айресе, на тризне отсутствовал, возможно потому пляс Крейсера Грозного вышел излишне анархическим, будто плясал он на причале Феодосии, а не в двухстах метрах от Большого театра. Но ведь от души… Пели же ребята из "Метро"-"Нотр Дам", из Оперетты, хоровики из музыкального Станиславского. Слезу вышибали подходящими мелодиями и текстами. "Догорай, моя лучина…", "Ох, не вейся, черный ворон…", "Прокати нас, Петруша, на тракторе…". Даже всяческие "О соле мио…" из искрящегося репертуара Паваротти звучали равноценно "прощайте, товарищи, с Богом, ура!" Просили Дашу и Людмилу Васильевну пройтись напоследок с вывертами между столиками, но те отказались. Пили крепко, но соблюдая культурные традиции. На камни Камергерского никто не полег. Конечно, всем хотелось набить морды - и старым владельцам "Закуски" (бабам - ноги повыдергивать), и в особенности владельцу новому. Но, увы, объекты возмущения находились вне пределов досягаемости.