-- На первом этаже у нас гараж и бассейн, на втором -- спортзал аных чугунных перилах уки и тхники, и ?????????????????????????????????????????????????и бильярдная, а на третьем -- кухня, гостиная, столовая... четвёртый и пятый этажи -- спальни.
И я даже не удивилась, уже решив, что сплю, а так как до первого этажа добраться нам было не суждено, я и не просыпалась.
В большой светлой комнате, где вдоль стен выстроились восемь гигантских холодильников, три морозильные камеры и семь газовых плит, воздух был пропитан ароматами пряностей. Эдик нерешительно помялся на пороге, я чихнула, и мы пошли дальше. Следующая комната была ещё больше, но уже темнее.
Мы снова замерли у порога, не проходя внутрь.
-- Это гостиная... ну или каминная... -- сказал почему-то шёпотом мой любимый и отчаянно покраснел.
Что с ним? Он сам не свой!
-- Ну, там... -- он махнул рукой вглубь коридора, -- там, в общем, столовая...
-- Может, пройдём? -- я тоже махнула рукой, но в сторону шикарных диванов.
Эдик смутился ещё сильнее и, совершая множество лишних суетливых движений, провёл меня в гостиную.
Я не знаю, как это сделали, но изнутри её стены казались стенами деревянного сруба, отчётливо пахло сосновой смолой. Правую стену почти целиком занимал громадный камин, возле которого полукругом располагались кресла, диваны, пуфики. Над камином висела коллекция рогов. Были здесь оленьи, лосиные, бычьи и даже винторогого козла!
Эдик не торопился проявлять гостеприимство, и пришлось мне самой выбирать диван, усаживаться, устраиваться. Изображая двухнедельного телка, Клюев перебирал длинными ногами рядом со мной. Я похлопала по сиденью, и он неловко сел, словно его разом надломили в двух не то трёх местах.
-- Что с тобой? -- требовательно спросила я, беря его за дрожащую руку.
-- Н-ничего...
-- Не ври. Я же вижу, что-то происходит.
-- С-се... сейчас придут... ну, они сейчас просыпаются, и скоро придут сюда...
-- Твои братья и сёстры?
Он кивнул на выдохе, обдав мои руки жарким влажным ветром.
-- Ты... ты переживаешь из-за того, что меня здесь увидят?
-- Н-нет...
-- Ты переживаешь...
Вот теперь, похоже, я сама начинала переживать. Я, наконец, вспомнила единственную встречу с Арсением Михайловичем Клюевым, его оценивающий взгляд, и...
И, да. Я даже не стала вслух договаривать своё предположение: Эдик переживает из-за того, что у него в комнате ночевала девушка.
Да уж...
Внезапно он вырвал свою руку из моей, вскочил, отпрыгнул от меня -- чуть ли не в камин. Я сразу же поняла в чём дело: кто-то вошёл.
Это была Элеонора, я чаще других видела её на пляже и успела запомнить. Она только что проснулась, это было заметно по особой сонной расслабленности лица, но уже успела привести в порядок причёску и лицо. Длинные, сверкающие, как вороново крыло, волосы чёрной волной обнимали её хрупкие плечи, а на чуть сонных ещё веках лежала лёгкая дымка утреннего макияжа.
-- О! Надя! Привет! -- девушка радостно подбежала к нам, порывисто обняла меня. -- Наконец-то Эдинька сподобился тебя в дом пригласить! Ой, ты выглядишь такой усталой...
-- Тяжёлая ночь выдалась, -- пробормотала я, и только услышав заливистый смех Элеоноры поняла, что фраза эта выглядела двусмысленно. Особенно из моих уст. Особенно сейчас!
-- О, с утра уже весело! -- впорхнула в гостиную невысокая и фигуристая Жанна. -- Надя! Ты ли это! Какими судьбами!
Под выразительным взглядом Элеоноры Жанна, не делая паузы, продолжила:
-- А мне сегодня сон приснился, будто я птичка!
Кажется, это Жанна была экологом.
-- Доброго всем утречка! -- пробасил, потягиваясь и зевая, Максим. -- О!
Похоже, этот звук сегодня в моде.
-- О! Надя! Привет! Как жизнь, как дела?
-- О! Надя! -- это пришёл ещё один из братьев. Хорошо же им, я у них одна, а их у меня -- десяток!
-- О! Надя! О! Надя! О! Надя!..
Клюевы по одному, по двое, по трое входили в гостиную. Эдик, оттёртый от меня чужими спинами, дёргал братьев и сестёр за руки, пытался прорваться ко мне, но его не пускали. Мне было отчаянно жаль его, но в то же время... толпа красивых девушек и юношей... бесперебойный трёп о погоде-природе-молодёжной моде... я целую неделю была лишена этого! Я так по этому всему соскучилась!
И Эдик продолжал свои безуспешные попытки добраться до меня, а я купалась в водопаде общения и старательно запоминала имена и лица.
Получалось, надо сказать, не ахти как. Но ведь мы и общаемся всего-то пять минут.
Родные Эдику братья и сёстры Клюевы были очень похожи между собой. Меня смущало только то, что все они мне казались одного возраста. Но, извините, пятнадцать деток не могли родиться в один год! Или у мамы Клюевой рождались исключительно четверни и пятерни? Нет, о таком чуде Эдик бы рассказал.
Здраво рассудив, что уж теперь-то столь привычное мне шумное общение ни о чём будет доступно и во Фролищах, я извинилась перед старыми и новыми знакомыми и, не дожидаясь больше, удастся ли Эдику пробить оборону родственников, сама прошла к нему.
Он радостно вцепился в меня, как голодный клещ в подходящую собаку.
-- Пойдём, пойдём, -- продолжая суетиться, мой Клюев старался находиться между мною и своими родственниками.
Едва мы вышли в коридор, он привалился к каменной стене и горестно воззвал:
-- Наденька!
-- Эдик! -- привычно отозвалась я.
-- Наденька! Скажи мне... только одно! Ты... счастлива?
-- Ну и вопросики у тебя с утра пораньше! Лучше объясни мне, что с тобой происходит?
-- Н-ничего...
-- Вижу я, какое "ничего". Давай, давай, -- я трясла его за плечи, и он оттаивал, улыбка из заискивающе-пугливой превращалась в уверенную и спокойную.
-- Ты просто ещё многого не знаешь, Наденька.
-- Так расскажи!
-- Ладно. Пойдём. Я тебе кое что покажу.
Теперь мне ещё больше нравилось шагать по ковровой дорожке: рядом со мной шёл привычный мне Эдик, тот, в которого я влюбилась, а не перепуганный смущённый мальчишка.
-- А куда мы идём?
-- В папин кабинет, -- ответил Эдик.
Теперь страшновато стало мне.
Глава шестнадцатая. Долбоклюев.
Мне нравился этот дом, чем дальше, тем больше. А в кабинете Арсения Михайловича я бы устроила свой собственный.
Тёмное дерево стен, небольшой уютный камин безо всяких рогов, застеклённые стеллажи с книгами, массивный стол, наикрутейший даже на вид компьютер (а уж какая у него начинка!.. пусть я пока и не знаю, но не может быть, чтоб такая машина оказалась слабее пентагоновских!), удобное кресло перед ним и внушительных размеров кожаный диван под картиной... похоже, не репродукцией, а оригиналом -- и, похоже, как бы не самого Шишкина! Один из сосновых боров!
Эдик, обретя утерянную, было, решительность, усадил меня на диван, а сам принялся расхаживать по расстеленной на полу медвежьей шкуре. От хвоста к носу. От носа к хвосту. И ещё раз. И ещё.
Он что-то собирался рассказать, иначе не устраивал бы этого марафона, и я терпеливо ждала.
Наконец, его мысль облеклась в достаточное количество слов, и он остановился прямо передо мной, спиной к окну. Подумал, качнувшись с пятки на носок, и сел рядом на диван.
Снова встал.
-- Надя...
Я не стала отзываться. В конце-концов, позывной -- "Наденька"!
-- Надя, мне семнадцать лет.
Я медленно выдохнула.
Многообещающее начало.
-- Только не смейся! Мне действительно семнадцать.
Будто бы я когда-то ставила это под сомнение.
-- А вот Саше двадцать восемь.
Я не сказала "че-го?!" только потому, что в горле застрял воздух.
Да ему ж на вид не больше двадцати!
-- Элеоноре сорок два.
Новое "че-го?!" так и не родилось на свет, потому что я зажала рот руками, успев только придушённо пискнуть.
-- Жанне... Жанне пятьдесят семь... Ну, остальные ещё старше.
Пауза затягивалась. Эдик ждал моей реакции, а я не знала, что ему сказать.
-- Вы... вы -- вампиры? -- просипела я наконец то единственное, что могло объяснить эту ситуацию, и он быстро сел рядом со мной, беря меня за руки:
-- Да. Я говорил тебе. Мы вампиры. И... и ты тоже.
Я кивнула.
Что ж. Может, и правда, вампиры. Вампиры-мутанты, почему нет. И вообще, может, я всё-таки сплю.
Да.
-- Мы... другие. Но вот они -- они все! -- они такие же, как ты. А я... я совсем другой!
Он снова вскочил.
-- Ну ты посмотри на меня!
Просьба была лишней, я и так смотрела только на него.
-- Посмотри! Я самый младший! Я... я тупой! Конечно, им по сто лет, а я -- тупой! Я неуклюжий! И меня все зовут...
Он громко выдохнул и шёпотом сказал что-то. Я переспросила -- жестами.
-- Долбоклюев! -- сурово припечатал Эдик. -- Мои родственники считают, что я тряпка, трус, ни на что не годное существо, которое недостойно было родиться в этой семье. И... и они говорят... что ты... что ты не сможешь долго быть со мной...
Я быстро замотала головой:
-- Нет-нет! Не слушай! Врут! Не знают!
-- ...не сможешь быть со мной, потому что я... Долбоклюев. Позор семьи.
-- Эдик...
Всё встало на свои места.
Вот почему он так боялся официально знакомить меня с родителями и прочими родственниками.