- Значит, это на самом деле, - говорит Лутиэнь, и глаза ее разгораются страшным, невыносимым для взгляда огнем.
- Хочешь его увидеть? - напирает Генка.
- Но это же… - неУверенно лепечет Лутиэнь, - этого же не может быть. Да. Хочу.
- Тогда пошли отсюда. Если ты не врешь, что можешь выйти в любую минуту.
- Ну, конечно, могу, - говорит Лутиэнь, - ты даже представить не можешь, хоббит, как легко можно управляться с людьми. Только надо дождаться обхода.
- Только не делай им ничего плохого, - пугается Генка, потому что при всей ее неземной красоте Лутиэнь явно способна на многое.
- Что ты? - удивляется Лутиэнь, - зачем? Я его просто попрошу. Такой милый человек. Он тут же нас выпишет. И проводит до ворот. И…
- Пускай кольцо вернет, - мрачно говорит Генка.
- Конечно, вернет, как же иначе. Нужно просто уметь попросить. Понимаешь, вашим людям вовсе не надо делать плохо. Им надо делать хорошо.
Плавной, невесомой походкой Лутиэнь подплывает к желтой женщине, застывшей на больничной койке, и проводит белой фарфоровой ладонью у нее перед глазами. Женщина расслабляется, на губах у нее расцветает неУверенная улыбка, она мешком валится на сбитую постель и засыпает - с улыбкой на губах.
Генка понимает, что Лутиэнь, в принципе, гораздо опасней Черного властелина. Потому что желание сделать тебе гадость вызывает естественное сопротивление. Но как сопротивляться, если тебе делают хорошо?
- Здесь, у вас, - печально говорит Лутиэнь, - людям очень плохо. Ты знаешь - со временем они развоплощаются. Все. Потому что слишком много призраков несбывшихся надежд толпится вокруг, и каждая отъедает кусочек чьей-то жизни. Они питаются человеческой жизнью, эти призраки. Почему у вас никогда ничего не сбывается?
- Не знаю, - говорит Генка, - наверное, потому… мы и играем в Средиземье.
- Лучше бы вы изменили магическую составляющую этого мира, - говорит Лутиэнь, - тогда бы вам не понадобилось играть.
- А вот этого мы как раз и не умеем, - признается Генка, - но зато так мы сумели притянуть Средиземье к себе. Ты же знаешь, как оно бывает - когда чего-то нет… Когда очень чего-то жаждешь… Ты формируешь его.
- Наверное, - соглашается Лутиэнь, - магическое облако очень чувствительно к людским страхам и надеждам.
Она замолкает и прижимает палец к розовым губам. В замке ворочается универсальный ключ.
* * *
Они идут по улице. Солнце, уже склоняющееся к закату, ослепительно блестит на трамвайных рельсах, и рельсы текут, как золотые реки. Одежду Генке не вернули. Оказывается, ее сунули в какой-то стерилизатор, и она провоняла дустом и еще чем-то, больничным и невыносимым.
Поэтому на Генке брюки врача. Брюки ей велики, и штанины пришлось закатать. А в ремне провернуть лишнюю дырочку. Врач отдал их очень охотно - стоило лишь Лутиэнь махнуть ресницами в его сторону. Рубашку он тоже отдал. А на Лутиэнь его, врача, медицинский халат, туго перетянутый в талии.
Генке немножко жалко врача - вот так, ни с того ни с сего оказаться закрытым в палате собственного дурдома. По крайней мере, до следующего обхода. И санитара тоже жалко. Тут уж Лутиэнь немного… Да ладно, так ему и надо, нечего было хамить.
Генка ест мороженное.
Она просто взяла его с лотка, и все. А продавщица еще и насыпала ей полную пригоршню денег - просто так, в дорогу. Чтобы угодить Лутиэнь, люди готовы сделать все, что угодно. Теперь Генка думает, не зайти ли им в какой-нибудь крутой бутик, не взять ли что-нибудь от Кардена.
Кольцо висит у нее на шее, на цепочке. У санитара на этой цепочке висел какой-то рокерский прибамбас.
- Ты представляешь, - рассказывает Генка Лутиэнь, - приходим мы на кафедру, приличный человек, доктор наук, преподаватель - и здрасьте, он, оказывается, Саруман! Волколаки у него какие-то, урук-хаи… Как ты думаешь, что он теперь с Дюшей сделает?
- Думаю, ничего, - рассеянно говорит Лутиэнь, - зачем ему твой Дюша?
- А запытать его, чтобы я прибежала и сама сдалась, - кровожадно говорит Генка.
- А ты прибежишь?
- Откуда я знаю, пытает он его или нет? Может, он его и не тронул вовсе. А потом, Берен отобьется. Он, знаешь, какой!
- Знаю, - задумчиво кивает Лутиэнь.
Ее словно сопровождает вертикальный луч яркого белого света, он освещает ее белую прозрачную кожу, заставляет вспыхивать искрами тяжелую бронзу волос. А белый медицинский халат и вовсе пылает нетерпимым огнем. Свет как бы отграничивает ее от окружающего пространства.
Генка такое только в кино видела. У особенно талантливых кинооператоров. При этом вид у Лутиэнь какой-то потерянный. Словно она не очень понимает, где оказалась. Генка-то понимает - где-то там, вдалеке, грохочет железнодорожная ветка, а здесь петляет, огибая крохотную рощицу, сонный летний трамвай. В рощице, правда, делается что-то странное. Несколько человек в полотняных балахонах, с капюшонами, надвинутыми на лица, деловито обходят противосолонь вокруг самого корявого, самого старого дерева. Первый держит вниз головой связанную черную курицу. На плече следующего за ним сидит огромный ворон и время от времени хрипло каркает, широко раскрывая клюв. У третьего в руке огромный, кривой, сверкающий на солнце нож.
- Ой, - говорит Генка, - а это еще кто?
- Не знаю, - качает головой Лутиэнь, - я думала, это ваши.
- Да у нас таких сроду не водилось!!! Я думала, это из Средиземья.
- Вовсе нет. Я же говорила тебе, хоббит, Средиземье тут ни при чем. Сюда ломится что-то совсем другое.
- Что?
- Вам лучше знать. Скорее всего, то, что связано с вами прочной связью. Это же ваш мир.
- Привет, прекрасные дамы! - говорит тоненький голос. Генка оглядывается. Потом опускает глаза - из-за живой изгороди выглядывает крошечный человечек в красном колпачке и полосатых чулочках. Поверх колпачка он, точно корону, нахлобучил блестящую пивную пробку.
- А этот? - устало спрашивает она.
- Еще чего не хватало, - холодно говорит Лутиэнь, - это тоже ваш. Да чтобы в Средиземье водилась вот такая пародия на гнома…
- Какая я тебе пародия, дамочка, - обиженно говорит человечек, - я и есть самый доподлинный гном. Ишь чего!
И он, возмущенно фыркнув, вновь прячется в зарослях.
- Теперь что, - возмущается Генка, - под каждым кустом будет сидеть какое-нибудь чучело?
- Теперь на каждом шагу, - говорит Лутиэнь, - будут встречаться чудеса. Когда веселые, когда страшные. Вы же этого хотели, разве нет?
- Мы не этого хотели, - отпирается Генка, - лично я вообще ничего не хотела. Я хотела только поиграть. Потому что больше делать было ну совершенно нечего.
- Лично я, - говорит Лутиэнь, - никогда не хотела ни во что играть. Я хотела, чтобы все было по-настоящему. Но когда я поняла…
Она замолчала, уставившись огромными глазами в пространство.
- Все и есть по-настоящему! - торопливо говорит Генка. - То есть… в конце концов оказалось, что все по-настоящему.
Она мнется, потом выпаливает:
- Послушай, ты вот… почти богиня…
- Кто?
- Ну, высшее существо…
- По сравнению с кем? - хмурит светлые брови Лутиэнь. Она явно не понимает, о чем идет речь.
Генке противно быть низшим существом. Шовинизм какой-то. Но у Толкиена вроде все абсолютно четко выстроено, потому она неохотно признается:
- Ну, хотя бы со мной.
- Как же можно сравнивать? - удивляется Лутиэнь, - ты, хоббит, просто проходишь совсем по другому ведомству…
- Ладно, - говорит Генка, - неважно. Ты когда-то самому Мелькору голову заморочила…
- Да нет же, - отмахивается узкой белой рукой Лутиэнь, - это все выдумки!
Здорово ее в психушке потрепали, несмотря на то, что высшее существо, думает Генка.
- Не выдумки! - она аж подпрыгивает на месте, - не выдумки! Ну вспомни же! Вы пошли в замок Мелькора, ты и Берен, ты в одежде какой-то женщины - летучей мыши…
- Чего это ради я надену такую пакость? Ненавижу этих тварей!
- Для маскировки! А Берен превратился в…
- Козодоя, - кисло подсказывает Лутиэнь.
- Волка! Ты превратила его в волка!
- Я? Да я в жизни никого ни во что не превращала! За кого ты меня принимаешь? За ярмарочного фокусника?
- А наследственность? Твоя мама… она же была богиня… она…
- Умела превращать, да. Превратила бедного папу в тряпку. Совершеннейшую. Вот и все ее достижения.
- Так, значит, ты не можешь перенести меня к Ородруину? - разочарованно говорит Генка, - я думала…
- Почему же? - пожимает плечами Лутиэнь, - могу.