- Да тут и понимать неча - подорвёт усё к едрёной матери, - снисходительно объяснил ему Гмыря, постукав прокуренным пальцем по тому месту, где на двухвёрстке располагалась святая святых любой крепости - арсенал и пороховые погреба.
А Чмырь, найдя на карте квадратик с караулкой для сменных чинов, указал на него и вопросительно поднял взгляд на мичмана. Тот усмехнулся благодушно, дымя комсоставовским "Дукатом" с золотым обрезом, и кивнул.
- Верно мыслишь, верно. Если нынче ночью япошки не полезут туда, то других шансов у них попросту нет.
На том и порешили. Засада - древний как мир и надёжный как булыжник метод борьбы с подобными любителями шастать по воинским тылам аки тать в ночи…
- Идут, ваше благородие. Часового на углу уже сняли, следующего пасут, - выдохнула на ухо затаившемуся Давыдову неслышно возникшая из ночи тень.
Мичману было жаль простых ребят, погибающих под ножами вражеских лазутчиков. Но он жестом дал команду - ждать! Сам он на месте неведомых диверсантов не пошёл бы вперёд всей кучей. А вот пару-тройку решительных парней послал бы - вахтенных вырезать да путь расчистить. Так что, пусть узкоглазые, уверовавшие в свою безнаказанность, увязнут поглубже да подойдут плотнее…
Время тянулось медленно, несмотря на пробивающую временами нервную дрожь. Давыдов поглаживал пальцем свой наган, офицерский, с самовзводом - и терзался сомнениями. Верно ли они предугадали действия японцев?
"Отставить, мать-перемать!" - одёрнул он себя. Операция уже началась, так что всё равно изменить или поправить было ровным счётом невозможно.
И выдержка затаившейся под телегой парочки была вознаграждена. Из темноты, как раз оттуда, откуда и ожидалось, бесшумно вынырнули четыре… нет, пять ещё более чёрных сгустков мрака. Зачарованно мичман следил, как те легко, словно паучки, взобрались по отвесной стене каземата, перевалили через верх и скользнули к замершему в тишине зданию караулки.
Выждав для верности ещё секунд десять, Давыдов с невероятным облегчением, словно всаживая заряд жизненной силы в женщину, бешено выкрикнул в темноту:
- Свет!
Сначала раздалось неистовое, словно змеиное шипение. Мичман почти физически ощутил, как по кабелям в бумажной, пропитанной каучуком обмотке, проскочила короткая судорога электрических токов. Уперевшись в сведённые электроды, заключённая в меди гальваническая сила тут же выплеснула свою ярость, испаряя их и зажигая вольтову дугу. Десять заранее припрятанных прожекторов засияли новыми солнцами - и фонари Яблочкова и Эдисона залили всё пространство резким, беспощадно-мертвенным светом.
Фигурки в чёрном заметались, бросились врассыпную. Но из тёмных углов, из заранее смазанных дверей полилась ощетинившаяся багинетами конвойная рота. Длинные тонкие штыки, примкнутые на стволах трёхлинеек, да ещё и плотно, без единой щелочки сбитый строй - всё это не оставляло японцам никаких шансов.
И всё же один, гортанно выкрикнув что-то и блестя белками бешено выкатившихся глаз, с разбегу попытался перелететь через кольцо окружения. Попытался, но не смог. Ибо готовый к таким перипетиям мичман раз, другой разрядил в чёрную фигурку свой револьвер. Сломавшись на лету, лазутчик рухнул на брусчатку, дёрнувшись в последний раз.
- Этот мой! - выкрикнул Давыдов, отбрасывая в сторону оружие и кошкой прыгая на того, кто по его мнению и был командиром, организатором этой банды убивцев.
Ибо тот, судя по всему, уже хотел геройски покончить с собой во славу своего императора…
Удар столкнувшихся тел был страшен - сила инерции швырнула обоих навзничь. И всё же японец, оказавшийся закутанным в тончайшего плетения подобие кольчуги, вскочил на ноги со вполне похвальной резвостью. Попытался в пару красивых заученных ударов вышибить дух из не замедлившего встать мичмана, но оказалось отчего-то, что это никак не удаётся. Мало того, уходом в сторону и лёгким касанием тот весьма неделикатно уронил диверсанта обратно на выщербленный булыжник и навалился сверху, выкручивая руку с зажатым в ней лёгким коротким мечом.
Противники стоили друг друга. Японец, просто-таки невероятно извернувшись, постепенно оказался сверху, хрипло дыша от натуги. Лица его не было видно - оно тоже было скрыто мерцающей завесой из стальных колечек. Но под одеждой его перетекали словно сотканные из канатной проволоки жилы. Чувствуя, что вот-вот, и противник вырвется из казавшегося мёртвым захвата, Давыдов напрягся из последних сил…
Сверху мелькнула тень, обрушила на голову диверсанта страшный удар, и с коротким "ххэк!" тот расслабился.
- В порядке, ваше благородие? - сквозь застящую глаза багровую пелену мичман различил склонившуюся над ним озабоченную физиономию Чмыря.
- Не знаю ещё… - мичман не без помощи казака встал на ощутимо подрагивающие ноги и огляделся.
Всё было кончено. На нешироком пространстве меж караулкой и входом в арсенал валялись фигуры в чёрном, почти обнявшись с несколькими погибшими в короткой схватке солдатами. Скривившись, Павел Андреевич озабоченно нащупал наливающийся на скуле синяк и ноющее бедро, куда пришёлся скользящий удар словно чугунной ноги самурая.
- Силён узкоглазый… - Давыдов скептически посмотрел, как жандармы уже освободили потерявшего сознание японца от массы всяких затейливых и весьма смертоносных штучек и надели наручники.
- На ноги тоже! - прикрикнул он. - Здоров он ими драться - специально обучен!
Те, не моргнув глазом, навесили дополнительные оковы и вчетвером понесли обмякшего диверсанта в свои допросные. А Чмырь деловито и чуть торопливо от ещё не схлынувшей горячки короткой стычки докладывал.
- Господин мичман, ещё одного мы с Гмырей скрутили. Но тот так - рядовой. А остальных парни на штыки нанизали, хотя и своих нескольких потеряли…
Из забытья Давыдова выдернуло лёгкое похлопывание по плечу. Это оказался давешний контр-адмирал из штаба, да ещё и вместе с жандармским майором.
- Проснитесь, Павел Андреевич!
Тот не замедлил вскочить из кресла в котором уснул, и вытянуться перед старшими по званию во фрунт. Но контр-адмирал только махнул рукой.
- Вольно.
Из их рассказа постепенно просыпающийся мичман узнал, что взятый лично им командир лазутчиков оказался кадровым японским разведчиком из тамошнего генштаба. Действительно - самурай чёрт знает в каком поколении, и все его предки служили по части тайных операций. Так что птица попалась неординарная, ещё из тех. Но более обрадовало известие, что Давыдов уже не мичман, а лейтенант - приказ подписан генералом и передан в штаб. А наградной лист на Георгия с первой же оказией будет отправлен в Петербург на высочайшее утверждение…
Отпустив своих пластунов отдыхать, Павел Андреевич по пологой змеящейся тропинке вышел к гавани. Уже светало, но спать ему отчего-то перехотелось. Посему, побродив немного по сопке, скрывающей в своём чреве каземат с дальнобойной кургузой гаубицей системы Канэ, он сел на камень, и принялся смотреть на полную кораблей бухту.
Который месяц идёт война - и какая-то неправильная война. Ещё мощный, запертый в гавани русский флот мог выйти в море и неплохо надавать по зубам потерявшим всякий страх японцам. Но он стоял на приколе, неподвижный и бессильный. Мало того, противник подтянул мониторы с крупнокалиберными гаубицами и, стреляя навесом через загороживающую их гряду, засыпал город и порт здоровенными "чемоданами".
С горечью Давыдов посмотрел на замершие громады боевых кораблей. Толстая бортовая броня была неплоха - но падающие сверху на тонкие листы палубного настила японские гостинцы беспрепятственно пробивали её, разрываясь внутри. Вон, уже "Ретвизан" затонул на мелководье. Лёг на киль, сильно накренившись на левый борт, меж надстроек и бессильно застывших орудийных башен гуляют свинцовые волны. Вот "Пересвет" с развороченным носом приткнулся к стенке - нужен кессон для ремонта, а для этого надо прорваться во Владивосток.
И даже отстреливаться нельзя - пришедшая из столицы высочайше утверждённая депеша запрещала огонь с броненосцев "вслепую", с закрытых позиций. Излишний и бесполезный расход дорогостоящих боеприпасов, видите ли!
Павел Андреевич чувствовал поднимающуюся в душе бессильную злобу, и от этого ему стало как-то душно и мерзко. Рванув ворот, он глубоко вздохнул пару раз, помянул ласковым словом Императора, всех адмиралов и генералов скопом, японцев и их мать - в общем, неплохо вышло, душевно.
Потянувшись за сигаретами, он увидел, что уже совсем рассвело. Внизу давно началась еле заметная издали повседневная суета, подсвечиваемая разгоревшейся зарёй. Новый день, новые заботы…
С моря, шелестя и чуть подвывая, прилетел первый утренний снаряд.
"Японец, восьмидюймовый" - ещё успел подумать опытный морской офицер, чувствуя взметнувшуюся в душе смутную озабоченность, прежде чем мир разлетелся и исчез в колюче-оранжевой вспышке пламени.
(прим. авт. - ради красного словца в приведенном выше отрывке допущены некоторые исторические неточности)
Холод, стылый и ненавистный холод. Мерзкий, выматывающий все нервы и вымораживающий душу. Мутный, липкий и беспросветный как осенний туман, он обволакивал со всех сторон, обещая покой.
И всё же искорка жизни, выдернутая бестрепетной рукой, выскочила из вселенского равнодушия, и крохотным но ярким метеором высверкнула на небосводе судьбы…
Судорожно закашлявшись, Павел Андреевич дёрнулся, заорал дурным голосом, ещё чувствуя как его разрывает на части неумолимая злая сила - и открыл глаза, поводя вокруг безумным взором.