- Давай командуй ему, пусть заносят и заходят. Начали!
* * *
Первый раненый на столе. Французский солдат, молодой с синюшного цвета лицом. Бесстрастный голос Иванова:
- Ранение в шею, повреждение трахеи, трахеотомия. Сестра, пульс?
- Шестьдесят, наполнение слабое.
- Скальпель.
Продольный разрез и в трахею вставлена серебряная трубка. Иванов чистит боевую рану уверенными движениями.
- Сестра иглу.
Несколько поверхностных швов останавливающих кровотечение.
- Деканюляция по показаниям. Орешкин отметь в карточке.
- Слушаюсь!
- Следующий.
На столе высокий англичанин в красном мундире, штанина отрезана, обнажена мускулистая правая нога. Англичанин непрерывно стонет.
- Сестра, укол. Так, ...Задета кость, а рана грязная, сейчас мы тебя почистим... Шину, бинт.
Сестры, которые приехали с доктором, мыли и кипятили инструменты, молодые врачи изредка менялись местами, только старший врач неизменно оставался на ногах. Через пару часов, когда доктор вышел подышать воздухом, к нему подвели двух французов оказавшихся докторами, для них поставили еще одну палатку, дали им в переводчицы сестру Богданову владевшую французским в совершенстве, и был открыт еще один филиал полевого лазарета. Один из французов, мсье Жан Фарне оказался хирургом опытным, он стал делать ампутации, в случае, если сустав или кость были раздроблены. Второй, под руководством Вайнштока начал чистить сквозные раны, накладывая в качестве антисептического вещества мазь Вишневского. Ощутив запах, он ругал русских за столь варварское лечение с использованием дегтя, но делал свою работу.
Медики работали быстро, даже грубовато, спеша пропустить как много больше раненых через свои безжалостные, но умелые руки. Изредка они отходили от столов, для того, чтобы санитары смогли помочь им вымыть руки, и поменять промокшие от крови халаты. Поток раненых казался нескончаемым.
Организация перевязочного пункта, скорость и квалификация при обработке раненых которую проявили русские, произвела на французских врачей большое впечатление. Через некоторое время стало не хватать перевязочного материала, в ход пошло чистое белье, которое распускали на полосы.
Солдаты штабс-капитана Логинова, ворча, растягивали палатки, куда несли не очнувшихся от наркоза прооперированных.
Для борьбы с шоком средств было немного, после окончательного гемостаза, то есть, остановки кровотечения, без которого не помогут никакие средства, идет восстановление объема циркулирующей крови, а в качестве вспомогательных мероприятий - покой, согревание и обезболивание с помощью спиртосодержащих жидкостей.
По воспоминаниям Иванова, под Ляояном, шоковые раненые мерзли и нуждались в одеялах при температуре плюс двадцать градусов. В каждую палатку, к четырем тяжелым, прикомандировывался один легкораненый. В его обязанность входило обеспечить, исключая раненых в голову и живот, питьем, горячим, сладким и спиртосодержащим, слава богу, во французском обозе были захвачены коньяк и вино.
Операции шли беспрерывно, но поток раненых не иссякал. Люди умирали, пока дожидались в очереди, когда их заносили в палатку, бывало и после операции. Количество раненых было огромно. После соответствующей телеграммы Н.И.Пирогов не утерпел и с несколькими врачами прямо-таки примчался на помощь из Севастополя.
Спустя четырнадцать часов после начала работы, после ушивания чревосечения произведенного с целью остановки кровотечения, шатающегося от усталости Иванова, наконец, упросили пойти отдохнуть. Между рядами умирающих ходил отец Зосима; и, несмотря на вероисповедание соборуемых, отпускал им грехи.
* * *
Из дневника капитана Гребнева
'Получив по радиотелеграфу сведения от Логинова о результатах визитации на правый берег Черной речки союзников, Андрей стал собираться в 'гости': в Бахчисарай к генералу Реаду и далее в Симферополь к Горчакову.
На линии оборонительных укреплений, после демонстрации устроенной батареей подполковника Маркова, артиллерийский огонь не возобновлялся. Господа оккупанты заняты усовершенствованием осадных батарей, тем же самым занялись и наши войска. Тотлебен неистовуствует в желании превратить Севастопольские укрепления в несокрушимую твердыню. В ход идет все, устройство заграждений из рыбачьих сетей, минные галереи с зарядными каморами снабженные пироксилиновыми шашками, устройство укрытий для пулеметов. Полковник Геннерих со своими инженерами, капитан нашей саперной роты Коростылев и командир приданной ему двадцать первой арестантской роты штабс-капитан Коростылев, составили вместе с Тотлебеном ядро инженерной обороны города.
Забавная вещь: оба Коростылева, находятся в родстве, командир арестантов - двоюродный дедушка нашего Аркадия Олеговича. Впрочем, есть еще и более интересный казус - полковник Мезенцев, наш поилец и кормилец, находится в это время в двух ипостасях. Умудренный жизнью пожилой человек, и он же, в возрасте четырех лет, где-то в своем имении. Мои собственные родители находятся еще в нежном возрасте и конечно не знают друг о друге, возможно и не узнают. Интересно, как будут в последующем разрешаться сии коллизии?
Нахимов, горячо поддержав намерения Андрея, несмотря на свою нелюбовь к эпистолярному жанру, написал несколько писем. Вместе с нами к Горчакову отправился генерал Васильчиков и именно для того, чтобы с помощью генерала Вревского воздействовать на нерешительного Горчакова и его злого гения Коцебу.
К полю боя возле Инкермана, экспедиция наша не подходила, отправившись сразу на Бахчисарай, но последствия боя мы увидели своими глазами: колонны пленных, сопровождаемые казаками, медленно двигающиеся в попутном направлении, большой обоз с трофейным оружием и огнеприпасами, несколько орудий направляющихся в сторону Севастополя'.
* * *
Из письма полковника Эптона Стерлинга другу
'Я не могу поверить, что какое бы то ни было большое бедствие, может сломить Россию. Это великий народ; несомненно, он не в нашем вкусе, но таков факт. Никакой враг не осмеливался до сих пор вторгнуться на его территорию безнаказанно. Дорогой Генри! У меня очень плохие предчувствия, захватив такие ничтожные кусочки, какие мы теперь заняли, мы подвергаемся смертельной опасности.
Само существование России в ее нынешних границах несет угрозу всему цивилизованному человечеству и особенно Британии. Ты можешь сказать мне в ответ на мои стенания, что мы господствуем на море, но я отвечу, война идет на суше. То, что до сих пор мы наносили поражения русским, ничуть не сказалось на их боеспособности, но вот два удара которые мы получили за последнее время в ответ на Альму, Инкерман и Балаклаву, очень и очень повлияли на всех в осадном лагере.
Мы до конца выполним долг, но боюсь, что результатом наших усилий будет судьба британских фузилеров на Черной речке'.
* * *
В Бахчисарае размещался штаб третьего пехотного корпуса. После своей плодотворной деятельности на Кавказе, генерал от кавалерии Николай Андреевич Реад, ставший в ноябре пятьдесят четвертого года генерал-адъютантом Государя, получил его под командование, вместе с левым флангом деблокирующей армии. Правда от всего корпуса на этом фланге под командованием Реада были только три полка шестой дивизии и один стрелковый батальон. Князь Горчаков, раздергал корпус по частям, стараясь заткнуть дыры.
В песенке сочиненной совсем в другое время поручиком Толстым, о Реаде говорилось как о неумном генерале:
Туда умного не надо,
Ты пошли туда Реада,
А я посмотрю...
В действительности, получивший хорошее домашнее образование, послуживший и в инженерных войсках, и в кавалерии Николай Андреевич был вовсе не глуп. Участник Бородинской битвы, побывавший во многих сражениях и походах, генерал Реад, до мозга костей был военным человеком, для которого выполненный приказ являлся главной добродетелью командира. Не его вина, что в сражении четвертого августа, совсем в другой реальности, командующий русской армией в Крыму князь Горчаков, был неплохим начальником штаба у Паскевича, но полководцем совсем не являлся. Своей жизнью Николай Андреевич тогда заплатил за невнятную диспозицию и неразбериху среди русских войск.
Сейчас, генерал Реад, с большой радостью и изумлением видел вступающие в Бахчисарай невиданные войска и невиданную технику. Рассказ в штабе о том, что в Севастополь прибыла Сибирская стрелковая бригада, сформированная подобно полкам нового строя царя Алексея, в качестве эксперимента, вызвал у командира корпуса, да и не только у него вполне понятное недоверие к словам Васильчикова.
Слишком много вопросов, готовых сорваться у Николая Андреевича и чинов его штаба с уст, были пресечены напоминанием о сохранении военной тайны. Впрочем, в приватной беседе, с участием Ларионова, Васильчикова и Реада, генерал был посвящен во все. Восторг от открывшихся возможностей, от известия о поражении союзников на Черной речке, у генерал-адъютанта, был поистине беспределен. Вопросов о собственной судьбе он избегал из врожденной деликатности, но измучил Ларионова требованиями рассказать, как и чем была окончена Крымская компания.