Воздух и впрямь проникал в топку со всех четырех сторон. Снизу, через решетчатый пол, воздух поступал из поддувала, которое открывалось и закрывалось снаружи посредством железной заслонки, обеспечивая управление силою пламени. Это поддувало Том оставил полуоткрытым, чтобы постоянный ток сырого вечернего воздуха проходил через решетку в топку и выходил из нее через дымоход, располагавшийся над головами собак. В то же время, поскольку наверху Том оставил открытой дверцу воронки, другой поток воздуха проходил прямо через дверцу топки и далее через воронку в блок морских свинок. А так как стены топки теперь остыли примерно до температуры собачьего тела, для собак тут оказалось такое приятное и спокойное местечко, лучше которого и представить себе нельзя.
Шустрик поднял морду и слегка толкнул ею в спину лежащего рядом Рафа.
- Не поранился, приятель?
- Я уж не чаял выбраться, покуда не свалился. Теперь порядок. Устал только. Спать охота.
Шустрик носом чуял длинную кровавую царапину на боку у Рафа. Он полизал ее и ощутил вкус железа и жирной сажи, отдающей сгоревшими морскими свинками, которая осталась на стенах воронки. Мало-помалу дыхание Рафа становилось ровнее и тише. Шустрик ощутил, как мышцы на бедре его товарища обмякли под его языком. Вскоре и он сам, разомлев в тепле и успокоившись, задремал вслед за Рафом. Он больше не лизал его и уронил голову на лапы, которые вытянул так, чтобы они касались теплой стенки топки. Через несколько мгновений он заснул.
Больше трех часов проспали в топке два пса, набираясь сил после своего побега из собачьего блока и всего того страха, которого они натерпелись, пролезая через тесную трубу. А снаружи дождь пошел сильнее, ровные струи его непрерывно текли из сплошного облачного покрова, такого низкого, что из-за него не было видно вершин самых высоких холмов в округе. Луну заволокло, и теперь почти полная тьма застилала окрестности, где на многие мили вокруг были только скалы и папоротник, вереск, мхи и черничники, рябиновые рощи и торфяные болота.
Постепенно топка остудилась до температуры окружающей их тьмы, и вскоре ветер переменился на юго-западный, принеся с собой новый дождь из устья Даддона, и принялся сильно задувать в дверцу топки и в поддувало. Шустрик заворочался во сне, почувствовав, как в заднюю лапу ему впилось острое расщепленное ребро морской свинки. Ребро прокололо кожу, и он очнулся.
- Раф! Проснись!
Ответа не последовало, и Шустрик стал толкать его мордой в бок:
- Вылезай из листьев, Раф, вылезай из воды! Нам нужно двигаться дальше!
Раф сонно поднял голову:
- Никуда я не пойду. Здесь останусь.
- Нет, ты не понимаешь! Там свобода, дождь!
- Чем тебе плохо здесь? Тепло и сухо.
- Нет, Раф, нет! Белохалатники, железная вода, табачный человек! Грузовик! Нужно выбираться отсюда!
Раф встал и потянулся, насколько это было возможно в тесной топке.
- Некуда отсюда выбираться.
- Да есть же, есть! Ты только понюхай! Шустрик так и дрожал от нетерпения. Раф стоял неподвижно, словно размышляя.
- Некуда отсюда выбираться, и нету никакой свободы, - произнес он наконец. - Ничего нигде нету… Плох этот мир для животных. Я-то знаю.
- Раф! Что-то не тем от тебя запахло - уксус, керосин и еще кое-что похуже… Ну и вонища! Я жил снаружи, у меня был хозяин. И я-то уж знаю, поверь!
- Какая разница?
- Разница есть. Давай-ка вылезать из ямы. Ты первый.
Распахнув дверцу топки пошире, Раф глянул в дождливую тьму.
- Иди-ка ты лучше один, - сказал он. - Для меня эта дыра слишком маленькая.
- Вперед, Раф, вперед! Я следом.
Черный как ночь Раф втянул голову обратно, вжался в пол и прыгнул головой и передними лапами прямо в черную дыру и перекрыл ее. Было слышно, как его когти скребут и скребут железо снаружи.
- Вперед, Раф.
Ответ Рафа дошел до Шустрика в искаженном звуке, пройдя через поддувало, находившееся под решеткой.
- Слишком узко!
- Подерись-ка с ней, укуси ее!
Раф беспомощно барахтался, от усилия пуская ветры, покуда его живот скользил по железу. По ходу дела Раф своей отчаянно болтающейся задней лапой больно лягнул по морде зазевавшегося Шустрика.
- Давай, Раф, работай, чтоб ты пропал!
Однако Раф стал задыхаться. Шустрик с ужасом осознал, что усилия его товарища с каждым мгновением ослабевают. Теперь он уже вовсе не продвигался вперед. А дело заключалось в том (причем Шустрик не мог этого знать), что поначалу Рафу удавалось упираться передними лапами в вертикальную кирпичную стену топки, но чем дальше он продвигался, тем слабее становился упор. И теперь, проделав две трети пути, Раф оказался совершенно беспомощным, не имея возможности ни зацепиться, ни оттолкнуться. А внизу, за его спиной, Шустрик в приступе отчаяния почувствовал, что голова его так и раскалывается от боли и что в нем закипает какая-то волчья ярость, готовая сожрать его целиком, мечущегося в железной топке посреди золы и горелых костей.
- Проклятые белохалатники! - вопил Шустрик с пеной на губах. - Проклятая Энни, проклятый полицейский, проклятая белая машина… Будьте вы прокляты все, будьте вы прокляты! Вы убили моего хозяина!
В это мгновение зубы Шустрика сомкнулись на ляжке Рафа. Тот, взвыв, неведомо как дернулся всем телом и, ободрав себе поясницу о квадратную раму, вывалился из трубы прямо в разлившуюся под ней грязную лужу. Едва он успел перевести дух и почувствовать боль, как Шустрик оказался рядом с ним. Тяжело дыша, он лизал Рафу морду, не обращая внимания на потоки дождя, хлеставшего по спине.
- Ты в порядке?
- Ты же укусил меня, дворняжка поганая!
Шустрик неподражаемо изобразил удивленную мину:
- Кто? Я? Да ничего подобного!
С некоторым трудом Раф поднялся и обнюхал Шустрика:
- Да, я чую, это был не ты. Но кто-то меня все-таки укусил. - Раф помолчал, затем лег обратно в лужу. - Больно…
- Поднимайся и топай за мной, - раздался из темноты голос невидимого Шустрика, о присутствии которого говорил теперь лишь его запах, доносившийся откуда-то спереди.
Раф встал и заковылял следом на трех лапах, ощущая ими незнакомое соприкосновение с гравием, веточками и грязью. Это успокоило его и утихомирило боль, приведя его в согласие с действительностью. Раф попытался ковылять быстрее, потихоньку перейдя на неловкий бег, и вскоре догнал Шустрика подле угла здания.
- Куда теперь?
- Да куда угодно, - ответил Шустрик. - Лишь бы убраться отсюда подальше до рассвета.
СТАДИЯ ВТОРАЯ
16 октября, суббота
В полумиле к северу от Лоусон-парка над дубовым лесом вставал бугристый холм Конистонский Монах. Там и сям подле реки виднелись полуразвалившиеся каменные овчарни - "хоггусы" (или "хог-хаусы" - "хоггами" в Озерном Крае называли бычков), - над крышами которых рябины простирали свои гибкие ветви с тринадцатипалыми листьями. Тому, кто идет через Конистонский лес из Ястребиной в Нибтуэйт или из Сатеруэйта на Маковицу, за каждым преодоленным гребнем холма открывается новый, еще выше, и так, пока не достигнешь водораздела, - и все неподвижно, тихо, разве что журчат сбегающие ручейки да какая-нибудь овца шарахнется из папоротника и поспешит убраться подальше от возмутителя спокойствия, будь то человек или животное, - вот, собственно, какой край лежал в лучах серебряного рассвета и мокнул под низко нависшими облаками, продуваемый восточным октябрьским ветром.
Вот здесь, посреди мокрой травы и набухших влагой моховых кочек, лежали Раф с Шустриком, с удивлением и унынием взирая на то, как лучи рассвета открывают их глазам царящую вокруг пустоту.
- Неужели? Нет, не может быть! - произнес Шустрик с отчаянием. - Ни тебе дома, ни фонарного столба, ни изгороди - так не бывает! Даже белохалатники не смогли бы… - Он замолк на полуслове и вновь поднял морду к ветру. - Деготь… так-так, минуточку… слабый запах, наверное старый. И мусорных баков нет, ни одного… Как такое может быть?
Через изгородь перепорхнул зяблик в серо-синей шапочке, с розовой грудкой, только белые перья на его крыльях быстро промелькнули. Шустрик повернул на мгновение голову, затем вновь уронил ее на вытянутые перед собой лапы.
- И ни одного человека вокруг… - произнес он. - С чего бы это? А дождь этот, Раф? Кончится он когда-нибудь или нет? Раф, пошли-ка назад!
Раф открыл глаза и ощерил зубы, словно бы сердился:
- Чего?
- Что делать-то будем?
- А я почем знаю?
- Раф, они всё куда-то забрали - дома, дороги, машины, мостовые, мусорные баки, сточные канавы - всё забрали! Как это они могут, а? Говорю тебе, этого просто не может быть! И куда они все подевались? Зачем было все это вытворять, чтобы потом уйти? Зачем, Раф?
- А я тебе говорил.
- Что ты мне говорил?
- Про мир я говорил. Что он снаружи ничем не лучше, чем внутри, то есть внутри клетки. Нету никакой тебе наружи. Ты говоришь, все переменилось. Так вот, это белохалатники или какие-нибудь другие люди все здесь поменяли, чтобы делать с животными, что им вздумается. Животные для того и существуют, чтобы люди делали с ними, что им вздумается. А люди, между прочим, тоже для того же, то есть чтобы делать, что вздумается.
- Что ты, Раф! Мой хозяин… он никогда животных не обижал. Когда я жил дома со своим хозяином…
- Да уж обижал, наверное. Иначе он не был бы человеком.
- И все же как им удалось увезти улицы, дома и все прочее?
- Они все могут. Глянь-ка вот на солнце. Наверняка однажды какой-то человек поднял руку и зажег его, как это делает табачный человек в собачьем блоке. Ты бы ни за что не поверил, если бы не видел это собственными глазами, так ведь?