Мне кажется, я смог перевести дыхание только, когда она ушла. Огонь ее руки еще долго горел на моей после ее ухода.
Когда Королева ушла, ритуал оплакивания стал постепенно сворачиваться и Лини наконец сошла со сцены. Медленно шагая в такт ударам барабанов, она подошла ко мне.
– Человек-Без-Слез, – сказала она, – я буду плакать за тебя и твоих друзей не потому, что так приказала Королева, а потому, что я чувствую, что бы ты ни говорил Королеве, ты не скорбишь по-настоящему, может быть, не умеешь скорбеть.
– Может быть, я не знаю как, Лина-Лания, – сказал я.
– Может быть, незачем, – ответила она.
На миг я остолбенел, подумав, не разгадала ли она нашу шараду. Потом я решил, что она метафорически говорила о нашей жизни вообще, так, как она ее понимала.
– Когда нет ни плукенны, ни ладанны, а только промежуточное состояние… – начала она.
– Любовь – не промежуточное состояние, она лучше, чем и то, и другое.
– В это я не верю.
– Может быть, ты не умеешь.
– Может быть, незачем.
Это не был спор, это была перекличка, и сердце мое билось с ее в одном ритме. Глаза у нас блестели и в Зале, погружающемся в темноту, казалось, светились.
Как раз в это время к нам присоединился Б'оремос.
– Так заканчивается первая ночь оплакивания, – сказал он. – Теперь мы должны попировать, надо съесть ту порцию, которая обычно достается нашей Королеве.
Я улыбнулся.
– Тогда нам придется съесть очень много.
Линни выглядела шокированной, но Б'оремос стукнул меня ладонью по спине и, хотя он не смеялся, я думаю, он был близок к этому.
– Пойдем в мои апартаменты. Там будет много хорошей еды. Мар-Кешан все давно приготовил. Седовласая тоже пойдет с нами.
– Седовласая?
– Лина-Лания, Седая Странница. Мы ее зовем так.
– Седовласая. – Я перекатывал слово во рту, мне не очень нравился заключенный в нем смысл.
Линни заметила мои колебания.
– Какое имя ты предпочитаешь?
– Линни. Оно напоминает мне о линнет, маленькой певчей птичке Земли, моего мира.
– А какого цвета эта птичка? – спросила она.
Я улыбнулся. – Есть одна разновидность, называется серая линнет, – сказал я.
– Вот видишь, – сказала она. – Слова двух миров не могут лгать. Называй меня, как хочешь.
– Линни, – сказал я. – Я оставлю Седовласую во рту Б'оремоса. Потому что в нашем мире это мрачный цвет, вылинявший, печальный, без блеска. Тебе он не подходит.
– Ты на самом деле еще не знаешь, что мне подходит, Человек-Без-Слез, – сказала Линни. – Я чувствую в тебе сомнения. Удивление и сдержанность. Еще не спета песня.
Б'оремос вклинился между нами. Взяв меня за правую руку, он потащил меня из Зала Плача во дворец через мощеные улицы, а затем через лабиринт переходов к его комнатам. Линни шла следом.
– А Королева знала, что ты пошел с ним вместо того, чтобы вернуться на корабль для бдения?
– Я этого не знал и, должен сознаться, и не подумал об этом. Я сказал себе, что я наблюдаю, изучаю, познаю. Настоящий антрополог. Но на самом деле, я думаю, мне было приятно.
– Ладанна.
– Простите, сэр?
– Я просто размышляю. Продолжай, Аарон.
В комнате Б'оремоса я с легкостью кинулся на гору подушек, как будто я делал это всю жизнь. Б'оремос улегся на своих подушках, своей ногой касаясь моей. Только Линни сидела выпрямившись, как знак препинания между нами.
Я задавал вопросы, сформулированные скорее как утверждение, а Б'оремос давал ответы, которые выглядели скорее как загадки. Это все было похоже на игру, я начинал постигать их способ мышления. Так бывает, когда изучаешь какой-то язык и вдруг начинаешь видеть сны на этом языке и понимаешь, что это и есть момент постижения новой культуры. Но когда он наступает, этот момент, тут уж сомнений нет.
Я совсем забыл о "смерти" Доктора З. и поэтому, когда вошел слуга, призывая Б'оремоса в апартаменты Королевы, я не был готов услышать его тяжелый вздох.
– Скорбь заставляет ее думать о своем бессмертии, – сказал он.
– Скорбь? – спросил я. – Бессмертие? – Длинный день и стаканы поднесенного вина, значительно более крепкого, чем все, что я пробовал раньше, замедлили мою сообразительность.
– Смерть вашей Королевы печалит ее и она думает о времени, когда она сама будет в Пещере, лишенная утешения, родных дочерей, которые могли бы оплакать ее. Ей хочется еще одного ребенка. Она настаивает на том, чтобы быть засеянной этой ночью, и мы все будем вознаграждены, если будет урожай.
– Она просила меня, – сказал я. – Она приглашала меня в свои покои, но я сказал нет.
Б'оремос и Линни были шокированы.
– Королеве не отказывают, – сказала Линни.
– Мы делаем свои посевы с любовью, – сказал я. – А если есть любовь, всегда есть выбор.
– У мужчины в этих делах нет выбора, – сказал Б'оремос. – У мужчины так мало времени, оно должно быть потрачено на службу Королеве. Она зовет и я… – Он провел рукой по переду своего хитона, где появилась заметная выпуклость. – Я мужчина и я должен ответить на призыв. – Он мрачно посмотрел на меня. – То ли ты играешь с нами и ты не мужчина, то ли…
– Я – Мужчина, – просто сказал я.
– То ли твое время движется с другой скоростью, – закончила Линни.
На это я не ответил. Я не смел.
Б'оремос прикоснулся к моему плечу и быстро вышел в дверь, скрытую под драпировкой, а мы остались с Линни одни.
– Для тебя время действительно идет иначе? – спросила она.
Я долго думал, как объяснить так, чтобы не скомпрометировать еще больше наш прилет.
– Мы иначе считаем, – сказал я наконец.
Она немного помолчала, ее худое лицо сохраняло торжественное выражение, напоминая мне о мадоннах на витражах храмов там, на старой Земле. Наконец она взглянула на меня.
– Ты многому можешь научить нас, небесный путешественник.
– Я здесь для того, чтобы учиться, а не учить, – сказал я, и вдруг мысли мои странно прояснились. Я, казалось, вижу каждое слово прежде, чем произнести его. Сам того не замечая, я протянул руку, взял слово из воздуха, повернул его в ладони и сказал: – Это слово – ладанна.
– Я научу тебя разнице между плукенной и ладанной, – сказала Линни, – без слов. – Она сказала серьезно. – Потому что нет сомнений, что я не могу научить человека горевать, если он не чувствует горя здесь. – Она приблизилась вплотную ко мне и коснулась ладонью моей груди над сердцем, широко расставив пальцы.
– Но где же человек чувствует разницу между плукенной и ладанной, если не здесь? – сказал я, накрывая ее руку своей. Ее рука дрожала.
– Меня никогда не касались, – ответила она, потом добавила, как будто такое простое утверждение нуждалось в объяснении. – В моей деревне я была странной, даже более странной, чем обычный королевский посев. Я здесь, так как я Плакальщица Королевы, я Неприкасаемая. Тебе понятно, что это значит?
– Маленькая линнет, – сказал я почти шепотом, – сладкая певунья. Меня тоже никогда не касались. Я был слишком занят науками. Но теперь – это было бы также нарушением всех моих клятв – коснуться тебя.
Ее рука соскользнула с моего сердца к моим губам.
Я поцеловал ее пальцы один за другим. Они были огрубевшие, на большом пальце левой руки был шрам в виде креста. Потом я выпустил ее руку, потянулся за своей чашей с вином и осушил ее. На донышке лежало одинокое маленькое черное зернышко, как точка в конце предложения.
– Что это? – спросил я.
Она взяла чашу, заглянула в нее, потом приложила руку ко лбу.
– Это то, что остается от орешка люмина, если его размочить в вине. У Б'оремоса остались те три орешка, которые ваша Дот'дер'це вернула ему. Один он положил в твою чашу.
– О, Боже. Я умру? – спросил я, начиная чувствовать тепло, подымающееся в ногах. Если это смерть, она не так уж неприятна.
– О, нет, А'рон, не умрешь. Три орешка приносят смерть. От двух у тебя будут кошмары и истерика. Но один… – Она заговорила тихим голосом и как-то рассеяно. Один – для ночи бешеного удовольствия.
– А ты тоже выпила вино с орешком? – спросил я, вдруг с нетерпением ожидая ответа.
Она заглянула в свою чашу, осушила ее, снова посмотрела. Глаза у нее были золотые и большие.
– Мы не сможем остановить то, что уже началось, – сказала она. – Если кто-то виноват, если было предательство, то это Б'оремос. Ты – и я – мы невиновны. – Она встала, задула одну за другой свечи, потом подошла ко мне среди замешкавшихся теней и легла рядом со мной.
Первый поцелуй и первое прикосновение были сладкими, но не так, как все остальные, которые последовали потом.
– Дальше можешь не описывать, Аарон.
– Спасибо, сэр, но я не смог бы, даже если бы вы приказывали. Люмин затуманил мои ощущения и я не знаю, что было реальностью, а что – нет. Но я люблю ее, сэр. И я знаю, что она любит меня.
– Какие у тебя основания так говорить?
– Потому что когда она задувала свечи, я заглянул в ее чашу. В ней не было маленького черного зернышка.
– Дамы и господа, вы все слышали показания Аарона Спенсера. Я хочу, чтобы вы их тщательно обдумали. Вам надо изучить три вещи: мотивы засорения, метод засорения и, конечно, состоялось ли на самом деле засорение.