Больше он не сказал ни слова. Больше боги не хотели говорить с ней.
Но они и так сказали достаточно.
Катарина Индабиран вышла из камеры, и стражник забрал у неё факел.
Олпорта она нашла не сразу - после недавней бури дурачок почуял опасность и дни и ночи прятался на голубятне. Катарина поднялась туда по лестнице, пачкая юбку соломой и птичьим помётом, и, разглядев в полумраке испуганно поблескивавшие глаза, ласково поманила его к себе:
- Иди сюда, Олпорт, иди ко мне…
Он подполз к ней на четвереньках, будто огромный пёс, и ткнулся плешивым теменем ей в ладонь. День стоял пасмурный, на голубятне было почти так же сыро, как в подземелье, и Олпорт подрагивал - Катарине хотелось верить, что только от холода. Уговорами она заставила его спуститься вниз, накинула ему на плечи тёплый плащ, который принесла с собой, и сунула в руки узелок с едой. А потом отвела к раскрытым воротам замка и подтолкнула в спину.
- Иди, - мягко сказал она. - Тебе не нужно быть здесь больше. Иди.
Он посмотрел на неё с удивлением, но без обиды и горечи - она и боялась, и хотела увидеть это в его глазах. Кажется, он или не понимал, что его прогоняют, или не был этим огорчён. "Я смотрю на него каждый день, - подумала Катарина Индабиран, - и каждый день он напоминает мне про грех моего клана. Быть может, во мне и впрямь довольно низости и спеси, чтобы забыть об этом грехе, когда он уйдёт. А быть может, и нет. Это и есть твоё испытание, Гвидре Милосердный, не так ли?.. И благодарю, благодарю, что у тебя достало милосердия помочь мне наконец-то понять это".
Движимая необъяснимой нежностью, Катарина Индабиран наклонилась и поцеловала дурачка Олпорта в выпуклый костистый лоб.
- Иди, - прошептала она, - иди и найди своих настоящих хозяев.
Олпорт посмотрел на неё. Послушно сказал:
- Хозяев. Яблоки.
И улыбнулся.
Она смотрела вслед его ковыляющей фигуре так же, как провожала взглядом армию своего мужа, растворившуюся в клубах пыли.
Лэрд Индабиран и его соратники вернулись к ночи, в грязи и крови. Они собирались совершить дознание в деревне, которую подозревали в измене, но это оказалось засадой. Им удалось отбиться, почти никого не потеряв и вырезав нападающих до последнего человека, и до самой ночи они вершили расправу над изменниками. Поднявшись на стену замка, Катарина могла видеть зарево пожара там, где ещё утром стояла одна из деревень - её деревень, - и столб дыма до самых небес. Это была та самая сторона, куда днём ушёл дурачок Олпорт, и Катарина гадала, пережил ли он этот день.
Лорды были молчаливы и недовольны, особенно Никлас. Никто из них не пострадал, но они потеряли несколько воинов, и среди нападавших на них сегодня не было Анастаса Эвентри. Сие означало, что "этот трусливый выродок", как называл его Никлас, набрался ума и не собирался больше кидаться в открытый бой, не имея для того достаточных сил. Но ещё немного - и эти силы у него соберутся, мрачно говорили между собой лорды. Точных сведений ни у кого не было, но один из взятых сегодня пленников перед смертью сообщил, что к Эвентри присоединился ещё кто-то из свободных бондов, помимо Блейданса. Кто именно - он не сказал, хотя Катарина не сомневалась, что они сделали немало, чтобы заставить его говорить.
В ту ночь они не пировали. Лорд Одвелл заперся у себя с Никласом и лордом Пейреваном и долго обсуждал с ними что-то. Катарина не ложилась спать, пока Никлас не вернулся. Окна спальни выходили на запад, потому даже в ночи она видела огонь и дым, и пыталась понять, кто из богов наслал его. Думая об этом, она чувствовала глухие, тяжкие удары в груди, уже знакомые ей - знакомые слишком хорошо.
- Я боюсь, - сказала она своему мужу, когда его большое, тёплое, сильное тело оказалось рядом с ней.
- Не глупи, Ката, - ответил Никлас Индабиран, обнимая её руками, пахнущими кровью людей, которых он сегодня убил. - Этот щенок зарывается, спору нет, но нам он не угроза. Лорд Одвелл с нами, и более сильный союзник вскорости будет тоже…
- Кто? - спросила она, и на его бородатом лице мелькнуло удивление. Она никогда прежде не задавала ему таких вопросов.
- Он силён, - поколебавшись, сказал Никлас. - Этого достаточно. Не бойся ничего. Мы справимся и с мальчишкой Эвентри, и со всеми, кто вздумает к нему примкнуть.
Как она могла объяснить ему, что боится вовсе не Анастаса Эвентри и не его союзников… Что страх её вызван человеком, прикованным к стене глубоко под землёй, и необъяснимым, а оттого ещё более пугающим чувством, что именно он, именно этот человек в ответе за всё, что происходит сейчас и что ещё случится очень скоро?..
- Убей его, - сказала Катарина прежде, чем поняла, чтт говорит.
- Кого?
- Эдварда Фосигана. О, Никлас, прошу тебя, пожалуйста, убей его, пока он не…
- Да ты что, Катарина? Что ты несёшь? Он теперь залог нашего союза с Фосиганом, его пальцем тронуть нельзя.
Союза с Фосиганом? Она уже ничего не понимала. И вдруг расплакалась.
- Я ходила к нему, - ткнувшись лицом в широкую грудь своего мужа, всхлипнула Катарина. - Я… я такая дура, Никлас!
- Ходила? К нему? Зачем?
Он не гневался, как она ждала. Он и сам не понимает, что происходит, осознала Катарина, и от этого, самого ужасного осознания ей стало так холодно и тоскливо, как не было никогда, даже в ту ночь, когда она стояла босая на каменном полу в замке Даэлис и боялась - боялась только за саму себя, только за собственную жизнь, потому что больше ей нечего было терять. Но теперь было. Было что терять, а она не хотела терять больше.
- Обними меня, - прошептала она, жарко оплетая его руками, - обними, Никлас, обними…
И он обнял её, и она впустила его в своё лоно в ночи, озаряемой сполохами далёкого пожара, и на эти мгновения забыла о страхе перед богами и людьми, а когда он откинулся от неё, ощутила тем особым, необъяснимым чутьём, которое доступно лишь немногим женщинам, что этой ночью в ней зародилась новая жизнь. Катарина сочла это знаком Гилас - благословением Светлоликой Матери, которой она никогда не молилась, и снова заплакала, на сей раз от облегчения, и уснула, прижавшись к груди своего мужа.
Утром её разбудила пустота в постели. Никлас поднялся до зари, и за окном уже стучал кузнечный молот, ржали кони и звенело оружие. Армия готовилась выступить - снова, всего через несколько дней после прошлой битвы. Эта спешка значила одно: Никлас ошибся, юный Эвентри не собирался ограничиваться вылазками и засадам. Он тоже собирал армию, и теперь намеревался идти на Индабиртейн, чего Никлас не мог ему позволить: приближается зима, продовольственные запасы ограничены, и замок может не выдержать долгой осады.
И вновь Катарина смотрела, как они уходят - смотрела со стороны, из окна в башне замка. Смотрела, замирая от мысли, что не успела с ним проститься.
"Боже, - думала она, сама не зная, к какому из богов взывает, - скажи, что я сделала не так?"
Потом она занялась хозяйством: нужно было немедленно организовать сбор провианта на случай, если они всё же подвергнутся осаде. Это отняло у неё целый день и часть вечера. А когда дела были сделаны и солнце село, Катарина пошла в замковый загон и взяла там овцу, и сама связала её, и позвала своих сыновей, и втроём они отнесли недоумённо блеющее животное в покои леди Индабиран. И там, в комнате, которая служила когда-то будуаром Мелинде Эвентри, а ныне превратилась в святилище Яноны Неистовой, Катарина Индабиран перерезала горло овце и окропила её кровью себя, своих сыновей и каменную плиту перед статуей богини, стоявшей в нише у стены. Затем она взяла правой рукой руку своего старшего сына, а левой - ладошку младшего, и встала на колени, заставив их опуститься тоже, и сказала, слыша, как ей вторят их детские голоса:
- Будь жестока к врагам нашим, о Неистовая, а нас, и наш род, и наш клан пощади на этот раз.
Потом она обняла своих мальчиков, прижав их головы к своей груди, и долго плакала, стоя на коленях в холодной тёмной комнате, пока далеко на западе умирал её муж.
4
Мясо, сыр, хлеб. Кувшин вина - подарок леди Индабиран - и остатки воды, которую принёс тюремщик. Эд смотрел на всё это, прикидывая, на какой срок ему хватит этого провианта, если съедать и выпивать ровно столько, чтобы не умереть с голоду.
Перспектива в любом случае получалась неутешительная.
Катарина Индабиран была последним человеком, которого видел Эд. С тех пор к нему перестали приходить - совсем. Даже тюремщики не заглядывали - ни проведать, ни накормить, ни опорожнить этот треклятый чан с дерьмом, от вони которого Эда давно и устойчиво тошнило. Прошло, по примерным его прикидкам (насколько возможно прикидывать ход времени в полной темноте и бездействии), два дня, может быть, три. Стражники либо были мертвы, либо им было не до него. Всем в замке Индабиран нынче было не до пленного Фосигана, являвшегося залогом переговоров с конунгом.
И это было бы дьявольски интересно, если бы не грозило Эду не очень скорой и не очень приятной смертью.
Он пошевелил ногами, слушая глухой звон цепи. Глаз не открывал: в кромешной темноте это было ни к чему. "Интересно, - думал Эд, - понял ли уже Дэйгон Одвелл, кто я такой?" Если понял - может быть, это его месть. Мелочная, конечно, и совершенно несвоевременная в нынешних обстоятельствах, но не сказать что совсем уж нелепая. Попросту сгноить его в этом подземелье, в этом самом подземелье - это было бы забавно, если бы Эд смог счесть своё положение забавным. Но на это чувства юмора ему уже не хватало. Всему есть свой предел, Молог задери.
Ему снова было страшно.