- Думается мне, ты прекрасно знаешь, о чём я говорю, - мрачно сказал Том и коротко кивнул на красный дом, видневшийся выше по тропе за его спиной. Адриан снова сжал кулаки. Да как он смеет так о ней…
…кровь Вилмы. Его первой женщины. У которой он был далеко не первым, но всё равно ему пришлось сегодня смывать со своей одежды её кровь. Потому что она…
- Адриан, я сказал, что тебе надо выбрать. И я не шутил. Не давил на тебя. Я сказал то, что ты сам знаешь. Потому что, - на долю мгновения Том почти улыбнулся, - ты вроде бы действительно не дурак… не полный дурак, хочется верить. Ты просто сам не знаешь, чего хочешь. И я больше не могу тебя силовать. И помочь тоже не могу, пусть бы и хотел. Просто знай, что твой клан, твоя семья, твой брат нуждаются в тебе. И, хотя тебя наверняка не особо интересует моё мнение, ты должен сам понимать, что вряд ли человек, способный забыть и предать своих близких, может спасти мир.
Адриан выпрямился, собираясь обрушить на этого наглого типа отповедь, достойную высказанной им тирады… и понял, что не хочет этого делать. Может быть, должен - точно должен, ради леди Алекзайн, ради всего, в чём поклялся ей, - разве не велела она ему забыть Тома и все его лживые речи?!
Но только речи Тома совсем не казались лживыми. Нет… не ври себе, Адриан… Не просто не казались. Не были. Он говорил правду. То, что сказал бы Адриану на его месте Анастас. А может, и сказал - ведь разве не был Том его гонцом?..
Адриан подумал о Вилме и крепко зажмурился. Сердце гулко и тяжело билось в его горле. Мокрая рубаха на плече была леденяще холодной.
- Я… должен… - он сглотнул и продолжил, не открывая глаз: - Я должен хотя бы предупредить её… миледи… что не могу сейчас…
- Нет! - голос Тома был, словно удар бича. - Нет. Если ты увидишь её сейчас, то не сможешь уйти. Если ты решился, Адриан, уходить надо немедленно. Тебе надо сделать выбор. И… скажу тебе откровенно, я не знаю, что от него зависит.
Адриан помотал головой, по-прежнему не открывая глаз. Уйти сейчас… не попрощавшись с ней, не обняв в последний раз её колени, не попытавшись объяснить…
Не увидеть Вилму. Может быть, никогда больше не увидеть.
Он понял, что сейчас закричит. Во весь голос, до хрипоты, так, что содрогнутся скалы.
Адриан распахнул глаза и, покачнувшись, шагнул в сторону. Носок его сапога зацепил одно из вёдер, оно опрокинулось, холодная вода хлестнула на него, залив обе штанины до колен.
Том и Адриан смотрели на ведро, медленно катившееся к ручью.
- Мокрый, - сказал Адриан. - Мокрый пойду с ног до головы. Будто шут гороховый.
Он не глядел на Тома, но вновь почувствовал непривычную мягкость в его голосе, когда тот ответил:
- Ты к себе слишком несправедлив.
Часть 4
Любовь Магдалены
1
Ничего не случилось бы, если бы он не запер дверь. Если бы просто оставил её открытой. Ничего бы не было.
Ничего, ровным счётом ничего хорошего.
Впрочем, дверь тут ни при чём. Всё дело было в Оливии. В желтогривой шлюхе из борделя "Алая подвязка", которую Эдвард Фосиган имел, перегнув через подоконник. Впрочем, если рассуждать и далее тем же образом, вину за случившееся можно приписать тому, кто побывал сегодня в гнёздышке Оливии до Эда, невыносимо навоняв нездоровыми ветрами, или трактирщику, который накормил бедолагу несвежим гороховым пирогом и стал причиной проблем с кишечником, или жене трактирщика, которая в забывчивости не уследила и не выбросила вовремя этот проклятый пирог…
Словом, обвинять можно было кого угодно, результат от этого не менялся: Эдвард Фосиган стоял у распахнутого окна, спустив штаны, и сосредоточенно любил желтогривую Оливию, перегнувшись через подоконник вместе с ней, ибо в помещении дышать было просто нечем, что никак не способствовало разжиганию любовного пыла. Оливия ничего не имела против. Навалившись животом на доски и ткнувшись лицом в болтавшиеся под окном заросли петунии в глиняных горшках, она шумно и значимо сопела на всю улицу, на зависть как случайным прохожим, привыкшим, впрочем, к подобным зрелищам (Весёлый квартал всё-таки), так и своей товарке, работавшей за соседней стеной и никаких сладострастных стенаний в данный момент не издававшей. Оливия, впрочем, могла и притворяться, но Эд в этом сильно сомневался: "Алая подвязка" была достаточно низкопробным заведением, в которое Эд отправлялся обычно лишь в скверном и самоуничижительном настроении. В подобных борделях было, помимо их сравнительной дешевизны, одно важное достоинство: шлюхи там зарабатывали слишком мало, чтобы изображать наслаждение, когда не испытывали его. Желтогривая Оливия вряд ли была столь хорошей актрисой, чтобы можно было заподозрить её в притворстве, - иначе она давно бросила бы свой грязный промысел и записалась в актёрки мистерии, где её способность ахать и стонать была бы куда более востребована. Поэтому Эд логично заключил, что ахи и стоны были искренни и даже непроизвольны. Это, впрочем, не особенно поднимало ему дух, в отличие от некоторых частей тела, потому что о наслаждении проститутки Эд не думал. Он вообще мало о чём думал, помимо того, какого хрена этот кретин попёрся в бордель, обожравшись перед тем гороха, но вскоре его мысли обернулись в совершенно иное русло. И чья в этом была вина, гадать бессмысленно.
Что случилось, то случилось.
А случилось примерно следующее. В то самое время, когда Эдвард Фосиган сморщился, покачал головой и сказал: "Так дело не пойдёт. Двигай-ка к окну, милая", в "Алую подвязку", грохоча шпорами и портя романтическую атмосферу бессвязной бранью, вошли двое господ. Перегнувшаяся через подоконник Оливия успела заметить шляпу одного из них, потёртую, с развесистыми полями и куцым пучком белых перьев, прежде чем обладатель шляпы внедрил своё грузное тело в прихожую "Алой подвязки". Господа выглядели типичными головорезами - бандитами или наёмниками, мающимися от безделья и желания спустить честно награбленные деньги. Для посетителей такого рода бордели Весёлого квартала всегда были гостеприимно открыты. Однако именно сегодня вечером у хозяйки, матушки Астры, было несколько гостей, не вписывавшихся в типичный портрет завсегдатая "Подвязки", и она тешила себя надеждой, что посещение это у нетипичных гостей войдёт в привычку, ибо были они щедры и с виду очень даже благородны. Двое головорезов, один из которых в шляпе с перьями, ни щедрыми, ни благородными не выглядели, однако матушка Астра знала их более чем хорошо, ибо обслуживала обоих в этих самых стенах в те ещё дремучие времена, когда сама начинала карьеру заурядной шлюхой. Давние клиенты и знакомцы, таким образом, чувствовали себя вправе требовать чего угодно. Что и сделали, к вящему неудовольствию матушки Астры, тщетно пытавшейся утихомирить клиентов, вразумляя их на том нелепом основании, что они якобы пьяны - так, как будто хоть раз видела кого-то из них трезвым. Головорезы в ответ на это дружно расхохотались и потребовали свою любимую девочку, милашку Нэнни. Заявление, что именно в этот момент милашка Нэнни занята с клиентами, подоспевшими ранее, было пропущено мимо ушей. А поскольку были эти двое тут далеко не впервые и расположение покоев милашки Нэнни знали лучше, чем путь в сортир, то без лишних разговоров оба устремились по лестнице вверх, похохатывая и обмениваясь, в предвкушении, дружескими подначками и стонами вожделения.
Будто назло, один из стражей, охранявших покой и доброе имя посетителей борделя, как раз в это время вышел на задний двор облегчиться (поэтому, кстати, вину за все последующие события можно переложить и на него, и на кухарку трактира, угостившую его несвежей рыбой). Его напарник же, увы, не мог справиться в одиночку с двумя хотя и немолодыми, но тёртыми и всякое повидавшими мордоворотами. Посему их продвижение в покои милашки Нэнни было стремительным и непреодолимым. У самой двери, неожиданно запертой, последовала непродолжительная потасовка: головорезы ломали дверь, матушка Астра махала полными рукам, пытаясь урезонить бандюг, и орала благим матом, призывая на помощь охранника, валандавшегося неизвестно где именно тогда, когда он был так нужен.
Следует отметить тот немаловажный факт, что вся эта возня происходила непосредственно рядом с дверью, за которой Эд Фосиган любил желтогривую Оливию на подоконнике. За закрытой дверью, что тоже имеет значение. Покои милашки Нэнни были как раз за стенкой; женский визг и мужские проклятия раздались из-за неё ещё до того, как дверь поддалась, и усилились, слившись с басовитой бранью, когда чувствующие себя полновластными хозяевами ситуации головорезы ввалились к Нэнни, стремясь засвидетельствовать ей своё нижайшее почтение.
- Что… там… тако… е… - ритмично, в такт движениям бёдер, выдохнула желтогривая Оливия, в ответ на что Эд лишь теснее прижал её к подоконнику. Он был, как уже упоминалось, в скверном настроении, и никакие милашки Нэнни в мире не могли вынудить его оторваться от расслабляющего времяпрепровождения.
Однако некоторые лица мужского пола, в отличие от милашки Нэнни, на это оказались способны.