Зимородку показалось, что эту мишень установили дальше прежней, но затем он убедился в своей ошибке. Мишень была точнехонько на старом месте.
"Какое-то дурацкое состязание", – смятенно подумал Зимородок. У него появилось желание высказать устроителям турнира все начистоту и потребовать, чтобы они хотя бы отодвинули мишень. Но говорить было уже некогда. Стрелы летели в цель, и трубы снова трубили. Мишень уносили в архивы для потомства, новую водружали на место предыдущей.
У Зимородка мелькнула мысль, что пора уходить и разыскивать остальных, но вместо этого он поднял лук, и вскоре его стрела расщепила стрелу Фомы Хрюкающего…
Интересно, что за приз ждет победителя? Зимородок вдруг понял, что очень хочет заполучить его. С этой мыслью он снова прицелился…
Вокруг поляны по-прежнему колыхался туман, поэтому никто из потерявшихся ее не видел. Мэгг Морриган поняла, что отбилась от отряда и каким-то образом осталась одна в плотной серой пелене. Она постояла немного, прислушиваясь. Никого и ничего. Ни тяжкой поступи пана Борживоя, ни нескончаемой перебранки Гловача с Канделой, ни ойканий Марион, которая постоянно оступалась…
С невидимого в тумане дерева сорвалась капля. Мэгг Морриган потрясла головой. Она сердилась. Что за наваждение! Она, лесная маркитантка, ухитрилась сбиться с дороги!
– Эй! – крикнула она. – Кто-нибудь! Штранден! Зимородок!
Ответа не последовало. Но теперь ей показалось, что кто-то смотрит на нее из тумана. Ей стало не по себе.
– Кто здесь? – крикнула она еще раз.
Неожиданно ей отозвался голос незнакомого мужчины.
– А здесь кто? – посмеиваясь, переспросил он.
Мэгг Морриган отступила на шаг. Из тумана показался высокий стройный молодец, остроносый и быстроглазый, с копной соломенных волос и улыбкой от уха до уха.
– Привет, Мэгг Морриган! – крикнул он. – Вот так встреча! Ты что же, не узнаешь меня? – Казалось, это обстоятельство веселило его больше всего. – Да мы же с тобой старые друзья, Мэггенн! Я – Кленовый Лист. Неужели забыла? Идем, все уже собрались!
Он схватил Мэгг Морриган за руку, и вдруг она оказалась в большом хороводе. Правую ее руку крепко держал Кленовый Лист, левую сжимал какой-то разудалый малый в коротком красном плаще. Все распевали вразнобой какие-то веселые песни, где перепутались радостное пробуждение весны и зрелое изобилие осени. В припевах упоминались то зацветающие яблони, то спелые колосья. А в куплетах целовались, прятались в соломе, плели венки и перебрасывались яблоками. В хороводе мелькали босые ноги и мягкие сапожки, кружевные нижние юбки и полосатые фартуки, зеленые и коричневые штаны, лоскутные рубахи, шляпы с перьями, капюшоны, чепчики и шевелюры всех мастей. Все это скакало и кружилось вокруг высокого шеста, украшенного лентами, листьями и цветами.
Все заботы и волнения вдруг покинули Мэгг Морриган. Она кружилась и смеялась и с радостью чувствовала, что сама становится частью этого неистового веселья. Давно уже у нее не было так легко на сердце. В последний раз она веселилась от души, когда была еще маленькой, и отец брал ее на рыбачий праздник. Ей казалось, что этот хоровод способен возместить долгие печальные годы, проведенные в одиночестве.
Танцующие то подбегали к шесту, сжимая руки, то разбегались, растягивая круг, то вдруг на всем скаку меняли направление, и возникала веселая суета.
Мэгг Морриган кружилась и кружилась. Кружилась и кружилась… И наконец почувствовала, что начинает уставать.
– Я бы пожалуй передохнула, – крикнула она Кленовому Листу и попыталась высвободить руку.
Но он как будто не расслышал. Мэгг Морриган подергала рукой.
– Эй, ты! – крикнула она погромче. – Эй, Кленовый Лист! Я устала, слышишь? Отпусти, я хочу посидеть на травке.
Однако пальцы Кленового Листа словно приросли к ее ладони, и как она ни старалась, ослабить его хватку не могла. Хоровод несся по кругу, не останавливаясь ни на миг и увлекая за собою Мэгг Морриган.
"Странно, – думала она, – мы так шумим… Неужели никто нас не слышит?"
Однако это было именно так.
По всей видимости, всего в нескольких шагах от того места, где попалась в ловушку Мэгг Морриган, стоял и безответно звал ее Освальд фон Штранден.
– Простите, коллега, – послышался любезный голос у него над ухом.
Философ отпрянул:
– Э? Кто здесь?
– Я не хотел доставлять вам неприятности, коллега, но мне показалось, будто вы меня окликнули…
– Да кто вы, тролль вас раздери, такой?!
Теперь незнакомец выступил из тумана, и Штранден мог хорошенько его разглядеть. Это был невысокий мужчина лет пятидесяти с пухлыми руками и гладким лицом, с которого не сходила приятная улыбка. Он был облачен в мантию профессора университета и, судя по обращению "коллега", должен был знать Штрандена по его профессорской деятельности. Но вот незадача – философ никак не мог его вспомнить.
– Мы, должно быть, встречались? – неуверенно спросил он.
Незнакомец просиял:
– Счастлив, что вы помните меня, коллега!
– Как раз не помню, – буркнул Освальд фон Штранден.
Это ничуть не смутило ученого мужа:
– Густав Эдельштейн, к вашим услугам! – Он подскочил к философу, чрезвычайно ловко и цепко ухватил его за локоть, и в тот же миг они оказались в тщательно подметенной широкой аллее. По обеим сторонам аллеи были расставлены удобные скамейки. – В последний раз, коллега, мы обсуждали с вами животрепещущую тему о невозможности причисления женщин к человеческому роду.
– Неужели? – пробормотал Штранден.
Густав Эдельштейн покрепче впился в его руку.
– Уверяю вас, немногие смогли бы забыть ваши острые и блестящие аргументы. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы собраться с силами и найти достойные возражения. Итак. Известно, что строением тела женщина существенно отличается от мужчины. Именно этим различием в строении объясняется тот общеизвестный факт, что женщины являются служительницами Смерти, в то время как мужчины, несомненно, стремятся к Жизни. Так, злобные ведьмы, насылающие градобитие, падеж скота, et cetera – сплошь женского пола. В противоположность им, ожившие вампиры – мужчины, и именно они стремятся возвратиться к нормальной жизни. От Смерти – к Жизни! Вот ключ!
– Чушь! – фыркнул Штранден.
– Аргументируйте, коллега! – жадно потребовал Эдельштейн.
– Извольте. Где это вы видели вампиров, которые живут НОРМАЛЬНОЙ жизнью?
– Я вам объясню.
– Да уж, извольте.
– Вы невозможны, коллега. Женщины не дают им жить нормальной жизнью.
– Вампирам?
– Разумеется. Чеснок и все такое… К тому же, при виде летучих мышей они визжат.
– А мужчины?
– Мужчины не визжат.
– Я в корне не согласен с вами, коллега, – произнес Освальд фон Штранден. Спор каким-то образом задел его за живое. Он, конечно, подозревал, что собеседник его – недалекий тупица. Но азартное желание переубедить его или хотя бы выставить полным ослом взяло верх. – Вы никогда не обращали внимания, коллега, – заговорил Штранден, – что жизнь дают преимущественно существа женского пола, а отнимают ее, как правило, мужчины?
– Неубедительно! Неубедительно! – вскричал Густав Эдельштейн. – Вы подтасовываете факты, коллега. Мы знаем множество примеров, когда источником жизни служил мужчина. Мужчина, и никто иной! Достаточно вспомнить Деда Всеведа, который прямо из головы силой своей мысли породил широко известную деву – Великую Копьеметалку вместе с ее копьем. В то время как Судьбоносные Сестры, обрывающие нить человеческой жизни, – женщины. Ну-с, коллега, что вы на это скажете?
– Скажу, что это единичные факты. Вы ведь не станете отрицать, что именно женщина хранит тепло домашнего очага и занимается приготовлением пищи?
– Ха-ха-ха! – саркастически засмеялся Густав Эдельштейн. – А между тем лучшие повара – мужчины! Факт!
Освальд фон Штранден задумался. Он вдруг понял, что с трудом подыскивает доводы. Наконец он сказал:
– Взглянем на проблему немного шире, коллега.
– Как можно шире! – обрадовался Эдельштейн. – Чем шире, тем лучше.
– Рассмотрим домашний скот, – уже увереннее продолжал Освальд фон Штранден. – Именно коровы, особы женского пола, дают молоко, которое является основой пищи многих семейств.
– Но быки! – вскричал его оппонент. – Вы же не станете отрицать, что бык – источник мяса, пищи куда более ценной и качественной? Продукция женского производства худосочна. Мужская же служит источником силы и, в конечном счете, жизни!
– Но женщины красивы, – беспомощно сказал Штранден.
– Кажется, коллега, я положил вас на обе лопатки, – заявил Эдельштейн. – Вы не сможете отрицать, что петух значительно привлекательнее курицы, а селезень во всем превосходит утку?
– Но они добры…
– Только не ведьмы, насылающие градобитие, падеж скота, et cetera…
Освальд фон Штранден ощутил глухую тоску. Они уже в пятый раз прошли аллею и исчерпали, кажется, все доводы за и против. Но покидать собеседника побежденным Штрандену не хотелось. Ему все казалось, что вот сейчас он найдет правильные слова, какие-то неотразимые аргументы, которые раз и навсегда убедят оппонента, заставят его признать свое поражение.
Между тем они дошли до конца аллеи в шестой раз и снова повернули. Неожиданно Штранден ощутил сильное беспокойство. Не слишком ли долго предается он ученому спору? Вдруг за это время его спутники успели проделать значительный путь, и теперь ему будет не нагнать их? Он попытался прервать диспут, признав себя побежденным. Но причудливая мысль Густава Эдельштейна внезапно вильнула в сторону, и он с жаром принялся опровергать собственные выводы.