В сумерках меланхолически брякала лютня, и чем темнее становилось, тем ярче и веселее горел костер. Плелся несвязный тихий разговор. Брат Дубрава крепко спал. Марион тоже клевала носом. Именно в этот вечерний час Зимородок с предельной ясностью осознал, что избавиться от брата Дубравы и его последователей уже не удастся. Более того, теперь именно он, Зимородок, возглавляет отряд. И вслед за этой мыслью тотчас пришла другая, еще более тревожная: несмотря на всеобщую безмятежность, что-то в лагере было не так.
Зимородок принялся пересчитывать сидевших у костра людей. И вдруг ему как будто гигантской сосулькой прошило живот: девица Гиацинта! Дочь Кровавого Барона, чтоб ей пусто было! Ее в лагере не было. И уже давно.
Отправляться всей компанией на болота с факелами и выкликать там безумную девицу жгуче не хотелось. Возможно, упрямое создание ютится сейчас где-нибудь на кочке, под кустом гонобобеля. На нее уже выпала роса, беспечный паучок вьет паутинку в ее волосах…
Чтобы отогнать неприятное видение, Зимородок налил себе чаю и приготовился мирно задремать. За рощицей снова начинались бескрайние болота. Завтра трудный день, и надо бы выспаться…
Этим вечером Освальд фон Штранден сильно удивил своих спутников – тех, кто еще не спал, разумеется. Никто не подозревал в угрюмом исследователе счастья таких светских талантов. Он был почти искрометен. Рассказывал, обращаясь преимущественно к Мэгг Морриган, разные школярские истории, кратко и доступно излагал свою магистерскую диссертацию и даже выдвинул антинаучный тезис, согласно которому один взгляд любимой женщины обладает ценностью несравненно большей, нежели ученые труды десятка университетов.
Гловач интимно гладил лютню по струнам. Свет костра делал лицо Мэгг Морриган таинственным. Наконец она заговорила:
– А вы знаете, ведь я выросла у моря… Когда-то, давным-давно, я жила с моими братьями и отцом в высокой башне, на маяке. Вокруг – только песок и волны. Вечерами мы уходили бродить по берегу. Я распускала косу… Мне нравилось, когда все развевалось, – одежда, волосы…
Как-то раз мы с братьями отошли далеко от маяка и попали в страшную бурю. Со всех сторон налетели ветры, но мы крепко держались за руки и ничего не боялись.
Но потом прилетел южный ветер. Сама не знаю как, но я выпустила руки. Меня подхватило и понесло… А братья стояли внизу и смотрели, как я улетаю. Иногда мне кажется, все мы знали, что когда-нибудь это случится.
Я летела в объятиях южного ветра, такого теплого и сильного, и думала, что впереди у меня прекрасная жизнь, что я лечу в чудесные теплые края… Что меня сразу полюбит какой-нибудь достойный человек, а там, как по волшебству, появятся и дом, и фруктовый сад, и дети…
Но ничего этого не случилось. Для начала я устроилась в один трактир – мыть посуду, а потом ушла в лес и сделалась маркитанткой…
Зимородок вмешался в разговор:
– Сколько лет я знаю тебя, Мэггенн, а сегодня не узнаю. Не хочешь ли и ты отправиться на поиски города брата Дубравы?
– Может быть, – сказала она.
– Странно, – произнес Зимородок, – а я-то всегда считал, что вы, лесные маркитантки, вполне довольны своей долей. Живете в лесу, вольные птахи, никто вас не тиранит, наоборот – все уважают, любят… Разве не хорошо?
Мэгг Морриган не отрывала глаз от огня:
– И да, и нет. Лес, одиночество, нечастые встречи с друзьями… прекрасная жизнь! Но кто и когда видел старую маркитантку? И кто из вас знает, какой смертью мы умираем?..
Все замолчали. Мэгг Морриган невозмутимо набила трубочку, а Гловач погромче ударил по струнам и усладил слух собравшихся чрезвычайно длинной балладой "О шести повешенных пьяницах".
Костер постепенно угасал, и вместе с ним угасали и наиболее стойкие ночные сидельцы. Зимородок заснул на середине баллады, Гловач – на последнем куплете. Последним погрузился в объятия сна взволнованный философ. Над березовой рощей распростерся густой бархат тишины.
Однако поспать им так и не удалось.
Вскоре после полуночи над болотами разнесся пронзительный визг. Зимородок, который всегда спал чутко, так и подпрыгнул. Сна как не бывало. А рядом заворочались другие. Только Марион не проснулась, да пан Борживой продолжал храпеть во все горло.
– Что это было? – широко зевая, спросил Гловач. – Кажется, кричали?
– Возможно, это ночная птица, – заметил Освальд фон Штранден. – Ночные птицы, в отличие от дневных, поют неблагозвучно.
– Мне тоже показалось, что кричали, – произнесла Мэгг Морриган. – Надо бы посмотреть, все ли на месте.
– Лично я здесь, – подал голос Вольфрам Кандела.
– Я знаю, кого нет, – сказал Зимородок. – Ее уже давно нет.
Он взял свой лук и поспешно зашагал в темноту.
Освальд фон Штранден неловко завозился во мраке, пытаясь нащупать свои сапоги и обуться. Мэгг Морриган остановила его:
– Куда это вы собрались? Спите!
– Не стану же я бездействовать, когда даме угрожает опасность!
– Говорят вам, спите. Вы ему сейчас только помеха.
Штранден с досадой бросил сапоги на землю, а Мэгг Морриган утешила его, как могла:
– Да вы не беспокойтесь за Зимородка. Ему не впервой.
– Так кого все-таки нет? – сонным голосом спросил Гловач.
– Гиацинты, – ответила Мэгг Морриган.
В этот момент визг повторился.
– Ну и ну, – покачал головой лютнист. – Видать, и впрямь дочка Кровавого Барона попала в историю…
В слабом свете молодой луны болото казалось темной бородавчатой шкурой спящего страшилища. Зимородок двинулся вперед, стараясь не шуметь. Один раз слева мелькнула пара горящих глаз. Затем послышалось уже знакомое "ох!", и Густа ушла на глубину.
Вскоре Зимородок увидел впереди дерево. В темноте оно казалось громадным. С нижнего сука свисало что-то продолговатое. Когда Зимородок подошел поближе, в нос ему ударил крепкий дух вяленой рыбы.
Так и есть! Еще одна подвешенная за хвост русалка! А рядом…
Рядом извивалась, пытаясь дотянуться руками до ветки, девица Гиацинта. Кто-то подвесил ее за ноги возле русалки. Зимородок ахнул и тут только сообразил, что в спешке не взял с собой ножа. Гиацинта, завидев его, обвисла.
Вид висящей Гиацинты поразил Зимородка настолько, что он застыл с полуоткрытым ртом. Ее перевернутое лицо покраснело, глаза глядели жалобно и одновременно – с лютой злобой.
Зимородок перевел взгляд на ветку, где крепился узел, прикидывая, удастся ли развязать его руками. Веревка стягивала щиколотки, прихватив их вместе с юбкой, так что ноги Гиацинты теперь отдаленно напоминали рыбий хвост.
Так прошла, наверное, минута. Затем Гиацинта набрала полную грудь воздуха и опять пронзительно завизжала. Зимородок словно очнулся от глубокого сна. Он потрогал пальцем узел. Снизу его сверлил пристальный взгляд.
Зимородок приподнял Гиацинту за плечи и помог ей дотянуться руками до ветки. По-прежнему безмолвная, она мертвой хваткой вцепилась в сук справа и слева от узла и теперь свисала бесформенным мешком.
Бормоча извинения, Зимородок начал расшатывать узел. Босые ноги непрерывно двигались. Пальцы то сжимались, то разжимались. Вообще казалось, что ступни девушки живут какой-то своей особенной жизнью.
Наконец веревка подалась. Еще один рывок – и дочь Кровавого Барона кулем рухнула на мягкую сырую кочку. Зимородок вытер лицо рукавом. Почему-то он не мог избавиться от ощущения, что оказался в дураках.
Он перевел взгляд на русалку. Та вялилась уже не первый день. Маленькое сморщенное личико с полузакрытыми глазами выражало легкое удивление. Обвисшие ручки, тоненькие и непропорционально длинные, почти касались земли. Лакомой частью русалки, по-видимому, являлся мясистый хвост.
Освобожденная Гиацинта кое-как уселась, совершенно по-звериному потрясла растрепанной головой и, странно, тоненько подвывая, принялась растирать ноги.
Зимородок потоптался возле нее и нерешительно проговорил:
– Надо бы нам уходить поскорее…
Гиацинта, казалось, не слышала. Она, пошатываясь, поднялась и обеими руками вцепилась себе в волосы. Некоторое время ворошила их, затем вскрикнула: "А-а!" и, выхватив из спутанных прядей гребень, с силой швырнула его под ноги. Зимородок слегка отступил.
Приговаривая жутковатым утробным голосом: "Вот тебе!.. Вот тебе!..", дочь Кровавого Барона принялась топтать злополучный гребень. Это продолжалось минуты три. Затем Гиацинта взглянула в лицо Зимородку и, как ни в чем не бывало, произнесла:
– Ну что, пойдем?
Когда они вернулись, в лагере снова горел костер. Мэгг Морриган и Освальд фон Штранден грели чай и негромко переговаривались. Все остальные спали.
– А вот и они, – сказала Мэгг Морриган. – Будете спать или выпьете чаю?
– Пожалуй, чаю, – сказал Зимородок. – Что-то я распереживался.
Девица Гиацинта с независимым видом уселась возле костра.
Зимородок благоразумно решил ничего не рассказывать. Однако Гиацинта, допив чай, заговорила сама:
– Всю жизнь меня преследует какой-то зловещий рок!
Мэгг Морриган поднялась и подошла к спящей Марион.
– Ты что? – забеспокоился Зимородок. – Что-нибудь случилось?
– Хочу разбудить ее, – спокойно объяснила Мэгг Морриган. – Пусть послушает.
– Для чего это?
– Для пользы. – Лесная маркитантка сильно встряхнула спящую Марион за плечо.
Марион недовольно замычала, а Людвиг, спавший у нее под локтем, спросонок раскудахтался. Не сообразил, что в последнее время прикидывался неживым. Впрочем, ни Гиацинта, ни философ этого, кажется, не заметили.
– Вставай, – безжалостно сказала Мэгг Морриган. – Посиди с нами у костра, послушай.
– Что послушать? – пробормотала Марион. – Я спать хочу.