– Некоторые – да, – согласился Платон. – Торвальд, норвежин, что купил меня на халландском торгу, в самый раз из таковых был. Жил по старинке, заветы прадедов блюл. Плотничал я у него по-простому, лавки там, корыта тесал, подклети чинил. Скучал, конечно, после корабельной-то артели. Но ничего, жили в ладу. Только недолго это длилось: как раз в те годы Шиенский епископ, что к короне так и тянулся, залютовал, весь берег данью обложил, а кто уплатить не мог – повелел жечь беспощадно. Крамолу и ересь изводил, стало быть. Торвальд тогда всех рабов своих запродал королевскому двору. И вот там-то меня от рабства отрешили и в корабелы приняли.
– Отвел душу на любимой работе?
– Отвел… Но и горюшка хлебнул с избытком, – почему-то с улыбкой сообщил Платон. – Епископ Шиенский взялся за нас – ого-го. Кто веру латинскую принимал, еще ничего жили, а кто не желал – тем особое мыто навесил. Почти все, что на стапелях заработаешь, отдаешь. И все равно не всякий на тебя и посмотрит. Повелось, например, что иноверцев кормить запрещалось, кроме как в королевских корчмах – а уж такую бурду там давали…
– Сочувствую.
– Да ничего, иным хуже доля выпадала, грех мне жаловаться. Хоть, правду молвить, в других краях спокойнее жилось, даже у магометан. Грозили они нам муками бесчеловечными – а все к добру повернулось, как всегда на свете.
– Тебя послушать, так худа вообще не бывает, – усмехнулся я.
– А откуда ему взяться, худу-то? Верно, бывает: сатана с недолей соберется ходить по земле, горе сеять, хворь да мор. Так ведь то не худо, а попущением Божьим человеков испытание. А всякое прочее худо человек сам себе выдумывает, когда потерпеть не хочет. Или, того хуже, когда ленится добро сделать.
– Сколько ты лет по чужбине мотаешься?
– Дай припомнить, – озадаченно сказал Платон. – Этой зимой мне тридцать шесть сровнялось, а впервые в полон попал – восемнадцать весен было. Знать… гляди-ка, ровно же восемнадцать получается!
Он сказал это с улыбкой, а мне как-то жутко сделалось.
– Ровно половина жизни, – кивнул я. – Неужели не страшно думать, что полжизни потеряно?
– Почему потеряно? – удивился Платон. – Экий ты, Чудо-юдо… Тоже вот торопыга. Как можно жизнь-то потерять? Было бы можно, так другие бы находили, а нашлись бы и те, кто отнимать надумал. Да только век человеческий свыше отмерен.
– Я не о том. Что сделано-то за это время?
– А что? Пожито – чего еще от жизни ждать? Об одном жалею, что бобылем остался. Но все в руце Божьей. А в остальном грех плакаться: без дела не сидел, добра людям не жалел. Добро же, оно всегда к человеку вернется…
– И даже страшно не было тебе? – спросил я, все думая о том, что со мной сделается, если проживу на острове восемнадцать лет.
– Страшно? – переспросил Платон и пожевал губами.
Видно было, что прежде он никогда не задавался этим вопросом – и другого ответа уже не требовалось, поэтому я спросил вновь:
– А по родине ты разве не скучал?
– Зачем? – пожал он плечами. – Скучать – себя изводить. Добро бы ждали меня там, старики-родители, или жена, или, того пуще, детишки малые. Тогда другое дело, тогда бы я еще в Норвегии согласился бежать – это наших несколько на второй год епископских харчей удумали. Да ведь я десяти весен сиротой остался. Взял меня дядя к себе, ковальскому ремеслу обучил – спасибо ему, да, вишь, в семье он меня во всем после своих домочадцев ставил. Вот пятнадцати лет и подался я в Новгород. Вспомнил отцову науку, поплотничал, да к артели корабельной прибился. Славный труд, только, скажу я тебе, Чудо, трудненько было на плаву-то держаться. В Господине Новгороде мастеров что звезд на небе. Бывало, без работы засидишься и пойдешь дурить. С иными артельщиками и дрались – ой-ой как! Теперь же совсем сноровку растерял – куда возвращаться?
Мы помолчали. Меня не покидало чувство, что на последний мой вопрос он так и не ответил. Но с другой стороны, может быть, я спросил не о том?
Решил сменить тему:
– Насчет плота как, уверен, что надежно будет?
– Отчего нет? Ты же сам говоришь: нам не этих, как их… контиков ладить!
Уже через несколько дней флот острова Радуги вырос на целых три единицы. Во-первых, мы связали плот, во-вторых, вдохновленный свежей мыслью, Платон по моим рассказам воссоздал катамаран (неказистый, но скоростной), а в-третьих, мы отыскали в сарае, выволокли на свет и починили старую лодку.
После зимней истомы и ломоты поработать лапами было сплошным удовольствием.
А вот про "ладеечку" Платон больше не вспоминал. Первые же заплывы средней дальности показали, что пути с острова не существует. Куда ни направься – через пару часов все равно приплывешь к Радуге, только с противоположной стороны. Натуральный заколдованный круг. В пределах досягаемости имелась гряда тех самых излюбленных ундинами рифов и несколько крошечных островков, иные даже с пресной водой, но ничего особенно интересного мы на них не обнаружили.
Сперва-то мы на рифы поплыли. Когда потеплело и месяц начал прибывать, ночами на них можно было заметить какое-то движение, изредка ветер доносил не слишком музыкальные, но веселые голоса. Рассказа о тамошних собраниях ребятам показалось мало, и я, уступив просьбам, как-то раз "просветил" рифы с помощью магического зеркала.
Это было отнюдь не "приличное общество", наверное, та самая "клевая тусня", однако ни Мальвины, ни ее подруг я там не приметил. Просто резвящаяся молодежь, преимущественно женского пола. Ничего особенного…
Тем не менее именно после этого работа над катамараном заспорилась. Уже на следующую ночь мы втроем отправились в путь.
Поначалу даже мне понравилось. Золотая молодежь морского народа не отличалась чванством, мужское меньшинство оказалось приветливым и дружелюбным не менее девичьего большинства. Ундинам понравилось кататься, держась за веревку, под полным парусом.
На следующий раз мы привезли с острова кокосов, ундины в ответ до отвала накормили нас устрицами под каким-то особенно секретным соусом, которого не знала даже самобранка.
Однако я бы не сказал, что улыбчивая золотая молодежь так уж сильно выигрывала перед истеблишментом с его губами гузочкой. При некоторых несомненных плюсах она была глубоко погружена в свои неглубокие интересы, рассеянна и патологически неспособна к сосредоточению мысли. Ее девизом было: "Плавать надо легко". Любая попытка расспросить ундин о том же Черноморе – где бывает, чем знаменит, – приводила к страдальческому выражению на их свеженьких мордашках, пожиманию блестящими под луной плечиками и ответу: "Черномор – он Черномор. Давно тут. Ласты короткие, икру мечет, а вода уносит…" Последнее в приблизительном переводе означало: Черномор не из тех, кто плавает легко, много суетится, но как будто без толку, и что ему надо – поди разбери.
Ребята тоже в них разочаровались. Они, конечно, не за философскими беседами на рифы стремились, но непробиваемое легкомыслие ундин вскоре начало раздражать. Да и они быстро потеряли к нам интерес.
Что ж, по крайней мере, морские прогулки восстановили душевное здоровье обитателей острова. Мы отвлеклись, встряхнулись и почувствовали себя живыми людьми.
В последнюю неделю марта встряхнулся и кот. Можно сказать, вернулся к общественно-полезной деятельности. Опять мы с ним стали посещать библиотеку, а главное – взялись за остров всерьез. Как-то ненароком выяснилось, что Баюн чувствует магию. Не то чтобы навскидку и особенно в предмете он не разбирался, но теперь мы с ним по полдня проводили на складах.
– А, это я знаю, навидался в черноморовой канцелярии. Это вечное перо и чернильница-нескончайка. Дай понюхать… Пчхи! Точно, чернила плохие, они влаги боятся.
– Вот и хорошо, приплывет Черномор – будет ему товар.
– Вряд ли он хорошую цену даст. А дай-ка вон те нюхнуть, под золотой крышечкой… Ага, вот это уже другое дело, этими чернилами даже под водой писать можно. Только – осторожно!.. Они не отмываются. Ничем и никогда.
– Ничего, вылиняю. А чернильница – тоже нескончайка?
– Нет, обыкновенная. Должны же быть какие-то пределы совершенству.
– Идем дальше. Ух ты! Вот это да! Не думал, что увижу… Интересно, кому понадобилось целых два сундука?
– Ерунда какая-то… Ни тени волшебства.
– А тут волшебство и не нужно, это компас. Видишь, вот тут магнитная стрелка, она всегда показывает строго на север.
– М-да? Странно, столько живу на этом острове, в той стороне всегда солнце садилось.
– Ерунда какая-то…
– Вот и я о чем. Идем дальше.
– А это что? Неужели…
– Похоже. Во всяком случае, магия в нем точно есть.
– Неужели ковер-самолет? Вот бы здорово…
– Я бы на твоем месте не торопился так вот сразу садиться. Вдруг это что-то другое?
– Все равно он ничего не делает. Хм, слушай, а если самолет… Как им управлять?
– Откуда я знаю? Сколько можно говорить: я простой кот, существо малообразованное…
– Не наговаривай на себя. Я немного видал котов, которые бы говорили на нескольких языках.
– Можно подумать, там, откуда ты родом, коты, говорящие на одном языке, совсем не редкость.
– Редкость. Если про мультики не вспоминать.
– А что такое "мультики"?
– Потом расскажу. Так значит, никаких идей по поводу управления ковром-самолетом?
– Мряу, я уже говорил, что только чувствую присутствие магии – не более того! Возможно, если бы у меня было за хвостом приличное магическое образование, я бы и мог с первого взгляда классифицировать колебания магической ауры каждого предмета…
– Ну ладно, проехали. Так, а это что? Неужели те самые клубочки, что Иванам-дуракам дорогу указывают?