Кир расплылся в самой идиотской улыбке из своего репертуара, щедро сдобренной растертой по зубам репкой, за убылью коей пришлось заказать еще горшок. Под него товарищи поведали Бандону произошедшую в лесах историю увлекательных приключений, соблазнительных знакомств и героических поступков. Каждый отличился, истребив не менее десятка медведей, по дюжине горных троллей и наскоро переспав с храмовым гаремом. Аврил взялась уточнять, что нынче в приличные гаремы также принимают и юношей, но на нее дружно замахали руками, поставив оное под сомнение. Тогда девушка сдалась, признав, что и она, увы, весьма неразборчива в связях, полагаясь на скупую удачу, которой привалило вдруг целый воз.
- …однако мы неизбежно понесли потери, - констатировал под конец Гумбольдт, принимаясь за куриную ногу.
- Вы профукали наше добро, - не в тон ему отрубил Бандон.
- Ну да. Если говорить грубо.
- Если грубо, хреновы раздолбаи, - извини, Ав, к тебе это не относится - мы теперь без гроша в кармане! Вы зачем туда вообще поперлись?!
- Не все, - парировал Хвет, почему-то косясь на Кира. - Кое-кто был оставлен в стратегическом резерве и сохранил долю обобществленного имущества.
- Какого чьего имущества?! - проревел Бандон, по капле выходя из себя.
- Обобществленного, - ввязался Кир, которого развезло с горячей пищи и щедрой кружки ячменного, которое разливали в таверне. - Социальная справедливость требует… отказаться от собственности в пользу… коллектива. Да. Это многократно доказано.
- Во! Парень-то не дебил! - поддакнул Хряк.
- А парня не били за эту хрень в той дыре, из которой он вылез? - поинтересовался Бандон.
- Били, - горько признал захмелевший Кир, уронив голову на стол.
- И правильно делали, - снова согласился Хряк, оказавшись беспринципной скотиной. - Лично я бы еще дубину им принес, когда первая переломится. Уж больно умный. Не нашего огорода репа!
- Ты - перекати-поле и дурак. У тебя даже блохи в коробке никогда не водилось, не то что своего огорода, - возразил Гумбольдт, меланхолично глодая хрящ.
- Я выражаюсь фигурально, безглазая ты дылда.
- Заткнитесь, вы, оба! - проревел Бандон, нависая над столом, как десять ангелов мщения над градом обреченным. - Аврил, солнышко, скажи, что нам теперь делать?
- Бабам слова не давали! - снова вылез на сцену Хряк. - Эй, человек! Пива еще! Что встал?
- Женщины имеют равные права… - промямлил Кир из сытого забытья. - Ибо, - тут он поднял голову от стола, вдохнул и, воздев палец, замер, уставившись куда-то округлившимися глазами.
Все проследили за его взглядом.
На дворе в сумерках стояла, тяжело поводя боками, пятнистая приземистая кобыла в цветной упряжи. К ней цеплялась, накренившись, бричка без заднего колеса. Морда лошади упиралась в окно. Она с укоризной смотрела на своих выпивающих владельцев и тихо материлась, шевеля изжеванными губами.
"Ах ты, милая!", "Кляча! Родная!", "Как же ты нас нашла?!", "Она лесом ушла от упырей!", "Что за лошадь!", "Золото ты наше!" - дружно раздалось за столом, и все выметнулись на двор, чтобы приветствовать чудом нашедшуюся Клячу.
* * *
Много позже, когда все уже снова сидели в зале, а Кляча пребывала в конюшне, со двора вернулся Гумбольдт с лицом, вытянутым, как жердь, то есть еще больше обычного:
- Я только что видел караван Черного Гарри. Он двинул в сторону озера.
- Этот продавец мяса вечно наступает нам на пятки, - с досадой ответил Хвет, бросая чесночину на тарелку.
Новость была не из лучших. Такой же скиталец, вечный конкурент "Прыгающей лягушки", устраивавший по всей Кварте борцовские поединки, то и дело оказывался рядом и все портил, нарываясь на драку. Он хотел снова заполучить Бандона, да и от Аврил бы ни разу не отказался. Намерения тут были различны, хотя с Гарри никогда нельзя быть уверенным до конца.
Безумный вечно пьяный антрепренер откалывал штуки, о которых не стоило рассказывать детям на ночь. Его команда борцов с переломанными ушами и мозгами, как квашеная капуста, то и дело промышляла грабежом. Все это вроде знали, но никому еще не удалось их прищучить на месте преступления. По крайней мере, никому, кто смог бы потом рассказать об этом.
- Сматываем удочки. Я не хочу неприятностей, - сказал Бандон и резко встал из-за стола. - Эй, посчитай нам! - крикнул он мальчишке-официанту, топтавшемуся по залу с подносом.
Произошло короткое обсуждение, мол, не стоит овчина выделки - снова впрягаться в драку с этой сворой потных уродов. На это Хряк возразил, что отдавать кусок хлеба какому-то ублюдку - не дело, и если Гарри такой ушлый, пусть попробует полизать вот это… Но толстяка осадили идеей насчет того, что, может, Черный и не отказался бы, да только потом Хряк это сделает каждому из его ребят. Тут уже Аврил сказала "Фу!", и все сошлись на том, что надо порасспросить, откуда притащились незваные гости, и туда и двинуть, ибо те уж, вестимо, не будут возвращаться по собственным следам. "А мы, значит, будем?" - вопросил не в шутку распалившийся Хряк, обильно зарядившийся ячменным. А мы что-нибудь придумаем, ответили ему и налили еще пива для податливости ума.
На рассвете накормленная и почищенная Кляча, будучи авангардом "Прыгающей лягушки", хотя и была, несомненно, лошадью, вытянула за ворота раскрашенную повозку, за которой шли, кутаясь в тряпье, невыспавшиеся артисты.
Кир, еще не решивший, кто он есть в сей озорной ватаге, мерно покачивался на мешках, будучи за последние месяцы самым сомнительным приобретением труппы (после старых заржавленных доспехов, которые Гумбольдт клялся начистить до блеска, но так и не начистил).
Если бы не страдавший от несварения Черный Гарри, тихое бегство было бы никем не замечено. Поднять тревогу ему мешали спущенные штаны и драка неизвестных ингредиентов вчерашнего рагу в животе. Что ни говори, повара из борцов, как из пращи скалка. Не надо было жаться и экономить на ужине в таверне… Гарри проводил мутным взглядом удаляющуюся труппу, отхлебнул самогона из ополовиненной бутылки и пообещал себе разобраться с этим позже.
Глава 7. ГРАФСТВО ВЕСТИНГАРД
Леди Ралина фон Вестингард сжала тонкие губы и глубоко вдохнула через нос, глядя на своего мужа, графа Клязиуса фон Вестингарда, который спал в громоздком глубоком кресле, облепленный котами всех возможных расцветок.
В открытое окно дышала осень, бессильная против обжигающего дыхания огромного очага, в котором, кажется, полыхал целый амбар. Кисточки пледа, свисающего с кресла, и несколько из котов, устроившихся с краю, дымились от его жара. В воздухе висел легкий запах духов и яблоневого дыма. И еще каких-то редчайших благовоний, навевавших мысли о крайне подозрительных ритуалах в заброшенных подземельях, после которых на земле становилось чуть меньше девственниц и чуть больше гуляющих по ночам чудовищ.
На лице графа читалось полнейшая безмятежность, столь всеобъемлющая и плотная, что носимые ветром листья не залетали в окна, тихо опускаясь на дорожки. Трава уютно шуршала, рассказывая о происходящем на поверхности слепым корням. В отдалении у подножия холма, на котором возвышалась громада дома, словно кто-то отчеркнул линейкой границу двух миров: буря там в бешеной круговерти ломала стволы деревьев, и не было даже намека на уютное затишье, царившее наверху.
Леди Ралина подошла к креслу и, не меняя выражения лица, сдвинула его на несколько шагов. Точнее, походя толкнула рукой - так, что вся насыщенная мурлыканьем композиция отъехала по мозаичному полу, едва не перевернувшись. Самые неловкие из животных свалились на пол, как переспевшие сливы, метнувшись к спасительному острову в весьма смешанных чувствах: на секунду им показалось, что гигантская летучая мышь проглотит их сейчас на несколько поколений вперед - вкупе с еще не рожденными котятами…
Чур! Чур, коты! Забудьте увиденное, ибо сие выше вашего разумения. Скорее в кресло! Там вас ждет тепло и покой.
Граф лишь пошарил унизанной перстнями рукой, натягивая на грудь съехавший к ногам плед. Кроваво-алый рубин глухо стукнул о переливающуюся бриллиантовую рыбку. Мужчина на мгновение приоткрыл глаз, скользнув из-под брови продолговатым изумрудным зрачком, и снова погрузился в негу с полуулыбкой скучающего божества.
Женщина в черных кружевах послала ему воздушный поцелуй, шутливо погрозив пальцем. Через секунду ее уже не было рядом с мужем. В огромном полупустом кабинете воцарилось совершенное безмолвие. Даже метущееся в очаге пламя, в котором ворочались, погибая, огромные яблоневые поленья, отдавало вовне лишь ароматные волны жара, не смея нарушить плотную тишину.