Но, не желая успокаиваться, она допытывалась: "Ты уверена? Разве не бывает так, что сперва приходит вожделение, а потом… все остальное? Сама ведь говорила…"
"Бывает, а как же, - согласилась Хуррэни. - По-всякому бывает".
И добавила тихо, едва слышно: "Только, когда станешь решать, не ошибись, милая. Помнишь, что я тебе говорила? Их будущее - в них самих. И мы, провидицы, лишь помогаем увидеть это будущее. Мы - связующая нить между небесами и землей, мы - над мирским. Но только до тех пор, пока…"
- Госпожа!..
Это, конечно, была Данара. Лицо ее в первый момент показалось Иллэйсе чуть более бледным, чем обычно.
- Что такое?
- Вы просили разбудить.
Привстав на локте, иб-Барахья посмотрела в западное окно. Вздувшееся, словно алый волдырь, солнце уже почти опустилось за горизонт.
В восточном окне - как будто в насмешку над гаснущим светилом - дерзко трещали костры у йор-паддовых палаток, и чей-то сильный, звенящий от тоски голос пел о разлуке, о следах, что навсегда затерялись в песках, и о пятнышке ржавчины на наруче - там, куда капнула единственная, нечаянная слеза.
- Вели заварить чай, - велела сестре Иллэйса. - Да покрепче.
* * *
- Красиво поет. - Иллеар замер у выхода из башни и какое-то время слушал, позабыв обо всем.
Это, конечно, была слабость, уступка самому себе. Но после событий сегодняшнего дня… ему была необходима передышка. Слишком много всего произошло.
После встречи с йор-паддами там, на лестнице, Иллеар чувствовал себя словно бы в клетке, которая вот-вот захлопнется. И он готов был бросить все, не дожидаться приговора иб-Барахьи и уехать из оазиса сегодня же, сейчас же!..
В самом деле, разве слова провидицы способны что-нибудь изменить? Он ведь все равно встретит иншгурранцев с мечом в руках, только так и никак иначе! Он все равно станет сражаться! Тогда какой толк в ее ответе?!
Иллеар, конечно, знал, какой. Если бы не иб-Барахья, он бы сражался с чужеземцами, не сомневаясь, не прицениваясь к будущему. А так… сомнение клещом вопьется в разум, станет терзать, лишит силы и уверенности, - потому только, что есть возможность знать наверняка. Не рисковать. Не тратить понапрасну чьи-то жизни.
Сдаться на милость заведомо более сильного врага, не лишившись при этом ни чести, ни собственного достоинства, - ведь "так было предрешено!".
Иллеар ненавидел сейчас эту возможность знать! Но все равно бы уехал - наперекор собственным сомнениям, вопреки проклятому "здравому смыслу"… уехал бы. Если бы не (она) находящийся при смерти юный ал-Леад. Они с мастером битв вошли в шатер целительницы ближе к вечеру. Раньше их даже не подпускали к нему, "сестры" вежливо, но непреклонно заявляли, дескать, сейчас к больному нельзя. И целительница занята. И никто ничего не расскажет, потому что словами, господин, очень просто спугнуть удачу. Эминар ал-Леад сдался первым:
- Пойдем, государь. Она ему и в самом деле сейчас нужна - удача.
И они вернулись в гостевые покои, отобедали - молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза, - а позже за ними пришла одна из "сестер" и отвела к больному.
"Слишком много чудес для одного не очень длинного дня", - подумал тогда Иллеар, вдыхая едва уловимый запах благовоний и макового отвара. Тело Джализа больше не смердело. И сам ал-Леад-младший, бледный, но вполне бодрый, улыбался, шутил, с аппетитом пил из чашки бульон.
- Что говорит целительница? Когда ты сможешь снова сесть в седло?
- Толком ничего не говорит, Ваше Могущество. Вообще-то, я ее почти не видел. Когда пришел в себя, тут была сестра… - Он запнулся, и Иллеар едва сдержал усмешку. Не хватало еще, чтобы Джализ воспылал страстью к одной из здешних служительниц!
- И что сказала "сестра"?
- Что жизнь моя в безопасности, но если я и впредь буду так вертеть головой, непременно сверну себе шею. И еще добавила что-то про "только одно на уме", да я не расслышал.
- Потому как, - мрачно произнес Эминар ал-Леад, - в это время вертел головой и во все глаза пялился на "сестру". Впрочем, если уж так себя ведешь, стало быть, с тобой точно все в порядке.
Джализ отставил пустую чашку и, прикрыв рот ладонью, едва сдержал зевок.
- Простите. Еще она сказала, ее зовут Данара и она прислуживает иб-Барахье, а сюда пришла, чтобы узнать о моем здоровье. Дескать, провидица интересовалась. Я, конечно, удивился, зачем провидице спрашивать о таких вещах. Но… - голос Джализа с каждым словом становился все тише, и наконец юноша заснул, уронив голову на подушку.
- И в самом деле: зачем? - задумчиво произнес мастер битв, когда они, покинув шатер целительницы, стояли в тени башни и глядели на закатное солнце. - Что за дело иб-Барахье до моего сына?
- А с чего ты взял, доблестный ал-Леад, что эта Данара сказала твоему сыну правду? Насколько я понимаю, здесь, в оазисе, не слишком много мужчин, тем более - таких молодых и привлекательных, как Джализ.
Позже, замерев у выхода из башни и слушая песню йор-падд, Иллеар с досадой понял, что думает не о странном визите Безжалостной, не о чудесном исцелении Джализа, даже не о роковых словах иб-Барахьи. Нет, не о словах - о ее губах, о ее ресницах, о ее сосках, проступавших сквозь тонкую ткань платья. Яростное, огнистое желание пополам с нежностью - терпкий напиток. И шулдар был пьян им, пьян, как мальчишка, впервые познавший женщину.
Это все неожиданно ловко совпало с настроением песни. Что-то тревожное, саднящее шевельнулось в груди. Задумчиво покачав головой, Иллеар прошептал:
- Красиво поет.
И услышал в ответ:
- Верно говоришь. Душу вынимает - так поет.
Иллеар думал, что остался один: мастер битв, испросив дозволения, ушел в гостевые покои. Шулдар бы и сам с радостью последовал его примеру, да ведь все равно не заснуть. Поэтому и стоял, наблюдал за палатками йор-падд, размышлял, не навестить ли старую свою знакомую, Ламбэри…
Тощий старик, похожий на мумию, прочувствованно скрежетнул горлом и плюхнулся на плоский валун - одно из немногих свидетельств того, что некогда башню окружала стена.
- Так оно и бывает, - сказал, уставясь в ночь. - Как ни старайся, какие личины ни надевай, а наступит срок, и сущность твоя проступит, проявится. Взять хотя бы их, - он ткнул клюкой в сторону палаток, и Иллеар наконец-то узнал: да ведь это тот самый старик, которого они видели сегодня утром! - Йор-падды, гроза пустыни, жестокие, неуязвимые, гордые. Кричат всякому, кто подставит ухо: "Мужчины нам нужны только для любострастия да чтоб детей зачинать!" И ведь сами в это верят, вот что интересно. А послушаешь, как поют… Такая она, жизнь. - Старик, похоже, упоенно беседовал сам с собой, Иллеар ему нужен был лишь как повод. - У каждого, - продолжал он, - свои сокровенные тайны, каждый норовит их от других охранить и в то же время ими же с другими поделиться.
Иллеар кивнул из вежливости и стал было спускаться к палаткам.
- А тебе, - сказал вдруг старик, - спасибо, твое могущество. Вовремя приехал. Век-то мой, по всему, на исходе. Вовремя, вовремя… Не люблю, понимаешь, оставлять незавершенные дела.
- Боюсь, почтенный, в этом я тебе вряд ли помогу, - скупо проронил Иллеар. Зря он ввязался в разговор. Мог бы и раньше догадаться, что старик - местный блаженный, без которых не обходится ни одно уважающее себя селение.
- А ты не бойся! Тебе и делать-то ничего не надо: побудь здесь еще денек-другой - и все. Все само сделается, а я только заверю, - и он, метнув в сторону Иллеара пытливый, совсем не дураковский взгляд, черкнул по песку клюкой, будто и в самом деле ставил роспись. - А уж что дальше - не моя забота. Другие придут, другие вместо меня на душу будут брать всякое. Охранитель им в помощь, а мне главное: чтоб в душезнатцы там не угодить, - старик кивнул на небо и подмигнул Иллеару. - В общем, благодарствую, твое могущество. Выручил, как есть выручил.
"И угораздило же меня!.."
Иллеар молча развернулся и пошел к кострам и палаткам йор-падд.
Не дошел шагов пять или шесть - словно из пустоты перед ним возникла телохранительница Безжалостной: в глазах - тьма, губы растянуты в вечной улыбке, ладонь небрежно опущена на сабельную рукоять.
- Ламбэри не принимает гостей.
- Разве это ее владения? Я полагал, что мы находимся в оазисе Таальфи, открытом для каждого, кто пожелает совершить сюда паломничество и войдет, дав соответствующую клятву.
Йор-падда ничего не ответила, стояла все так же, все с тем же пустым выражением лица. Но Иллеар готов был побиться об заклад: если он сделает еще шаг к палаткам, сабля телохранительницы покинет ножны. И, вполне возможно, обагрится его кровью.
- В который раз убеждаюсь: правы люди, когда говорят, что йор-паддам хорошие манеры несвойственны. Спокойной ночи и добрых вам снов.
Иллеар повернулся к ней спиной и отправился обратно к башне. Теперь пел другой голос, и песня была о смысле человеческой жизни, которая подобна капельке росы: где бы ни оказалась она, на шероховатом камне или на лепестке только что распустившейся розы, недолог ее век. Если она - в тени, продержится чуть дольше, но останется никем не замеченной, если же сверкает на самом солнце, то и исчезнет быстро, - "как и мы, мой друг, как и мы".
Голос завораживал - и мешал Иллеару прислушиваться к звукам за спиной. Если телохранительница Безжалостной решит обнажить саблю…
Он шел сквозь тьму, от костров йор-падд к светящимся окнам башни-огарка, и спрашивал себя, который из шагов будет последним: этот? следующий?..
Потом вдруг оказалось, что - вот он, вход; на плоском валуне никого уже не было, Иллеар с облегчением вздохнул и вошел внутрь.