Глава 2
САНЬКИНА ЗАДАЧКА
"Второй звонок" прозвучал спустя год с небольшим. В конце зимы университет всегда проводил заочную международную математическую олимпиаду для школьников. Условия такие: все желающие присылают задачи своего изобретения, а мы должны их прорешать и выбрать самые красивые. Это был мой традиционный ежегодный приработок чуть ли не со школьных лет. Конкурсом заправлял сначала отец моего одноклассника (впоследствии однокурсника). К тому времени, о котором идет речь, его сменил сам однокурсник (тогда уже по аспирантуре) Пашка Воронов. Со школьных лет Пашка считал, что нет такой задачи, которую я не мог бы решить. Вполне естественное заблуждение человека, предпочитавшего при случае списать и не мучиться над всякой математикой. Пашка не был глупым, но ум имел с практическим оттенком. В его руках конкурс катился как по маслу. Студенты младших курсов на общественных началах (ради престижа) проверяли основную массу работ, отсеивая всякий вздор. То, что у них не получалось, разбирал я и еще двое таких же "штатных". Каждый раз начиналась морока и большая головная боль, но я не мог пожаловаться - конкурс оплачивал (частично) мои вылазки в горы.
Горы и математику я унаследовал от родителей. Отец был альпинистом-профессионалом и брал меня с собой в достаточно серьезные походы. Иногда и мама шла с нами, и кончилось это плохо. В то лето, когда я, ворча и ноя, вместо гор отправился на военные сборы, они попали под обвал, и я остался с бабушкой, мамой моего отца. Нам пришлось сдать "мою" (родительскую) квартиру, и я сумел продолжать учиться. Ну и, конечно, подрабатывал, когда получалось. Два аспирантских года я был привязан к дому: бабушку стало нельзя надолго оставлять без присмотра. К той весне, о которой пойдет речь, я остался совсем один. Бабушка не пережила тяжелую операцию.
Жизнь превратилась в легкую и пустую. Не то чтобы я не обзавелся друзьями, но я был "старомодный юноша", как выразился кто-то из преподавателей, и не делил их образ жизни. Честно сказать, я оказался не настолько старомодным, чтобы, став студентом, не поиграть во взрослые игры. На третьем курсе, к примеру, я уверился, что женюсь на девушке из параллельной группы. На мой взгляд, это был более чем решенный вопрос, но девушка, как выяснилось, думала иначе и неожиданно, без всяких объяснений, сменила меня на дипломатического отпрыска с журфака. От этого я не запил и не пустился в беспросветный преферанс, как сделал бы почти любой мой однокурсник (как минимум; про максимум я лучше промолчу). Я просто отошел от тех компаний, где нас привыкли видеть вместе, - то есть от всех компаний, кроме альпинистов. Той весной, о которой идет речь, я еще не знал, что делать со своей отчаянной свободой. Ждал лета и работал с утра до ночи. На кафедре в тот год сочли весьма удобным заткнуть мною все дыры в расписании, и я учил студентов чуть ли не по тридцать шесть часов в неделю.
Вторая глава этой истории началась самым банальным образом. Пашка призвал меня в каморку, где лежали присланные задачи, чтобы выдать мне первую порцию головоломок. Пожаловался, что работ прислали уйму. Махнул рукой на груды писем в картонных коробках. Я вежливо, но рассеянно порылся в той, что оказалась перед моим носом, вздрогнул и вытащил конверт с невероятным обратным адресом: "Иллирия. Лэнд. Санни Клемент".
- Ого! - сказал я, не скрывая интереса (а зачем бы я стал его скрывать?). - Не может быть!
- Что там? - спросил Пашка. В его голосе звучало томное отвращение ко всему.
- Да вот письмо от девочки… Помнишь, прошлой зимой катались ребята-фигуристы, которых засудили?
- Нет, не помню. Я не смотрю фигуристов. И что, фигуристка прислала задачу?
- Вот конверт.
- А, чушь какая-нибудь! Спортсменам некогда учиться математике.
- Послушай, Пашка, можно я взгляну?
- Да на здоровье! Забирай. И вот тебе еще в придачу. А девочка симпатичная?
- Вполне. И даже очень. И парень славный.
Пашка вздохнул:
- Тогда зачем ей математика? Не понимаю.
Я краем уха уже слышал, что у Пашки были неприятности на кафедре. Одна из групп, навьюченных на меня в этом семестре, по слухам, "съела" Пашку, который несколько раз сел в лужу перед молодыми и зубастыми коллегами. Я поболтал с ним, чтобы отвлечь от грустных мыслей, хотя меня так и тянуло вскрыть конверт и посмотреть задачу. Но я не вскрыл, унес его домой. И, таким образом, никто, кроме меня, не видел содержимое конверта. Студентам он не достался, Пашка его не вскрывал. Он, кстати, вообще забыл, что дал мне эту работу, и ничего не сказал, когда я не вернул ее с первой пачкой задач. Я разобрал вторую порцию и третью и все крутил в уме головоломку, которую прислала Санни.
Она опять нарушила все правила: в конверте лежал только листок с условием. Решение не прилагалось. Жюри имело право отклонить работу, но я не собирался этого делать. Не хотел, как та судейская бригада, признать, что я слабее этой девчонки и не могу соревноваться с ней на равных.
Хотя я был довольно близок к тому, чтобы признать поражение. Потом я часто думал, что произошло бы дальше. Вариант первый, успокоительный: я сдал бы листок Пашке, тот бы сказал, что, раз нет решения, так нечего и мучиться, и отложил бы лист к прочим забракованным работам, которые потом бы выбросили. Вариант второй, катастрофический: я мог бы подкинуть задачу кому-нибудь из старших гениев, и вот тогда… А впрочем, гений тоже мог бы отступиться. Проще всего было предположить, что у задачи нет решения, и все это ошибка или невежливая шутка. Мне кажется, что, в конце концов, я решил ее только потому, что видел Санни и Андре. То есть имел хотя бы намек на реальность, описанную в этом словно абстрактном построении.
Когда у меня сошлись концы с концами, я целую ночь до утра парил и ликовал и чувствовал себя хозяином Вселенной. Задачка оказалась вовсе не абстрактной. Она - как бы сказать? - показывала, что мир устроен (или может быть устроен) не совсем так, как мы привыкли думать; что в нем можно хозяйничать с пространством, временем, энергией куда свободней, чем обычно по силам людям. Целую ночь я обдумывал все последствия открытия, время от времени спрашивая себя, не сдвинулся ли я ненароком с ума в своей пустой старой квартире. Для математика это обычный профессиональный риск. Решение давало в руки не абсолютное всевластье, но все равно огромную свободу и чудесные возможности. Вот я и думал, что будет, если оно попадет в руки к недобрым людям. К утру я, по-видимому, вполне освоился с ролью властелина мира. По крайней мере, осознал, что власть - это ответственность. После бессонной ночи все казалось не совсем реальным. Мне пришло в голову, что надо бы выспаться, потом еще подумать, а потом уже действовать, но я не мог остановиться.
Взял листок, присланный Санни, собрал все свои черновики, где был хоть намек на эту задачу, и сжег их в ванной комнате в алюминиевом тазу, в котором мы раньше варили варенье.
Нашел в своем школьном архиве (там имелось кое-что интересное) одну задачку, которую сам сочинял когда-то для этого конкурса. Она мне очень нравилась, я долго с ней возился, но потом нашел в условии ошибку, перечеркнувшую все красоты. Я попытался вспомнить, показывал ли Пашке этот опус. Выходило, что нет, не показывал. Во-первых, я держал его в тайне и хотел всех поразить, а во-вторых, с Пашкой неинтересно обсуждать такие вещи.
Дальше я действовал, как записной шпион. Созвонился с приятелем-альпинистом, сотрудником маленького частного издательства. Договорился, что он позволит мне распечатать несколько листков на лазерном принтере (якобы для диссертации: я побоялся засветиться в университете). Набрал там текст своей задачи и решение (понятно, что школьная тетрадочка тоже сгорела в алюминиевом тазу) и распечатал в двух экземплярах. В одной из них сделал все положенные пометки и отнес его Пашке с четвертой порцией задач: "Вот посмотри, я у тебя брал… Тут, к сожалению, ошибка…"
Опять произошло чудесное стечение обстоятельств. У Пашки собрался народ, происходило кофепитие. Сам он, возможно, и не взглянул бы на мои труды, но кто-то из ребят перехватил бумажку, порадовал меня первой реакцией: "Ух ты!" - потом поогорчался. Итак, нашлись свидетели, которые могли бы подтвердить, что я вернул задачку Санни, и ничего особенного в ней не оказалось. Через пару дней я зашел в конкурсную каморку, когда в ней было пусто, выудил свой листок из груды отработанных бумаг, унес домой, а дома тоже уничтожил (мера, как оказалось, правильная).
Последнее и самое рискованное, что я сделал, - письмо в волшебную страну Иллирию. Я написал, тщательно подбирая английские обороты, что рассмотрел присланную на конкурс задачу и восхищен талантом юного коллеги, Но, к сожалению, в условие вкралась ошибка, что не дает возможности присудить за задачу призовое место. Поэтому я выражаю твердую надежду, что юный коллега и его наставники впредь будут внимательней и осторожней. Вложил в конверт листок с моей задачей (второй экземпляр), где ошибка была просто подчеркнута красным. Надписал тот невероятный адрес, который видел на конверте. Единственное, что я, может быть, сделал совсем неправильно, - дал обратный адрес конкурса, а не свой домашний. Конкурс не объяснялся с неудачниками, отвечал только победителям (а их всегда много), иначе разорился бы на переписке. Но сам листок с письмом я мужественно подписал полным именем - Иван Николаевич Константинов. Бросил конверт в почтовый ящик и стал с замиранием сердца ждать, во что же это выльется.