Очнувшись после удара, Мечник долго хлопал запекшимися веками, пытаясь проморгаться сквозь занавесившую глаза серую марь. Боги ведают, сколько времени спустя он наконец додумался чуть вывернуть гудящую, словно бы распухшую голову, и сразу оказалось, что перед глазами не какая-то там мглистая занавесь, а обычный серый песок, усыпанный сухими еловыми иглами. И что он, Мечник то есть, лежит на животе, уткнувшись в этот самый песок лицом.
Потом выяснилось, что из одежды на нем остались только штаны да сапоги, а боль, терзающая спину и голову, - то вроде бы и не боль вовсе…
Хотя нет, боль тоже была. Тяжкая, выматывающая, муторная, как если бы все тело от макушки до пяток превратилось вдруг в гнилой хворостьный зуб. Но кроме боли обнаружилось что-то еще.
Словно маленькие крепкие пальцы давили, мяли, разглаживали кожу и плоть вдоль Мечникова хребта, постепенно добираясь от затылка до поясницы и тут же возвращаясь к затылку. Это не казалось неприятным, хотя припомнилась вдруг Кудеславу шуточка Бесприютного Кнуда, предложившего помощь урману, у которого в драке рукоятью меча вышибли половину зубов.
"Болит? - как-то уж чересчур участливо спросил тогда Кнуд. - Ну ничего, дело поправимое. Давай я тебе глаза выбью - вмиг о зубах позабудешь!"
Возможно, Мечник опамятовал именно благодаря усилиям маленьких пальцев; или его привели в чувство тяжелые крупные капли, изредка падавшие на затылок и плечи. А всего верней, что и это, и то, и еще перебранка над самым ухом.
Собственно, бранился-то один Белоконь. Дескать, все плохо, и все не правильно, и вообще от одной руки в таком деле проку ни на жабий клюв - особенно ежели в руке этой вряд ли достанет силы распрямить сведенную судорогой ногу конского комара. В ответ на хранильниковы донимания раздавалось лишь оскорбленное фырканье, обдававшее спину Кудеслава мелкими брызгами.
Потом Векшин голос сказал: "Все. Быть по-твоему. Не могу больше". И на Кудеславов хребет обрадованно напустились лапищи Белоконя.
Мечник дернулся, но его тут же вдавило обратно в песок, и волхв пророкотал, отсапываясь:
- Лежи, говорю! Хочешь ногами владеть, как прежде, - не рыпайся. Опамятовал мне на беду…
Кудеслав снова попробовал приподнять голову и увидал Векшу. Ильменка сидела рядом, умостив под себя короткорукавый косулий тулупчик (Мечник обычно надевал его под панцирь, чтоб при ударах железные пластины не мозжили тело). Сидела и дышала. Лицо ее было таким, будто его только-только из воды вынули, - белым и мокрей мокрого. Вот что, стало быть, капало и брызгало давеча.
А Белоконь хрипел:
- Ты, чем рыпаться, думай… думай лучше, какую жертву Роду принесть, а какую Радуницам да Навьим. За избавление. Но ты… и сам молодец. Кто б еще успел из-под давилки вывернуться? Тебя только самую чуть, вскользь… А будь ты медлительней, так по самые уши бы… Не выхаживать - выкапывать бы пришлось…
Хранильниковы слова с трудом пробивались сквозь плотный гуд в ушах; Мечнику казалось, что если он только попробует заговорить сам, то голова непременно в тот же миг оторвется от шеи и вприпрыжку укатится куда-нибудь под горку. Но он все-таки попробовал:
- Хорош молодец…
Кудеслав сам поразился: оказывается, его забитый песком пересохший рот способен выплевывать вполне разборчивые слова.
- Молод… Ой! Молодцы в давилки не попадают…
Волхв трудился, сопел, бормотал невнятно:
- Дурень! "Кто у очага греется, тому ништо и не деется; а кто в лесу добывает, того судьба ломает, зато и славою наделяет!" Слыхал? Понял? Вот и молчи. Скоро уж встать позволю… коли устоишь.
Мечник устоял. Земля под ногами, правда, покачивалась; в ушах будто бы Зван со своим подручным затеяли меч отковывать; перед глазами вдруг стало уж вовсе сумеречно (впрочем, может быть, это на Волчье Солнышко облака натянуло)…
В общем-то, Кудеслав впрямь легко отделался. Прав Белоконь: надобно будет воздать и Светловиду-Роду, и Навьим, и Радуницам, и, верно, Лесному Деду еще - его ведь владения, ему тут решать, чему быть, а чему пока погодить…
Наверное, Мечник и сам бы дошел до речного берега, но этого ему не позволили.
Ему позволили только самому нести свои рубаху и полушубок, потому что Векше при ее полутора-рукости не удавалось захватить все (шлем на голову, пояс через плечо, топор под мышку, доспех в охапку, а дальше? И кстати, со всем этим еще и самой как-то брести нужно!).
А волхв нести ничего не мог: у него был посох, и еще он помогал идти другу Кудеславу (вернее, мешал ему идти собственными ногами).
- Ты, - дорогою говорил хранильник, - между прочим, от давилки не только сам уберегся, но и меня уберег. Я след в след за тобой бежал. Так что перепрыгни ты через тот ремень или успей свернуть, бревнышко бы мне, старику, досталось. То-то бы возликовала одна твоя знакомица! Возликовала бы, рыжая?
Векша опять фыркнула, сверкнув на волхва глазами.
- Ну вот! - обрадовался тот. - Я же говорю: не векша она - рысь кусючая.
Кудеслав вдруг уперся.
- Погоди-ка. Тот, кого я гнал, - он так и сумел удрать?
- Еще чего, - ухмыльнулся волхв. - Ты гнал, я догнал. И - посохом по темечку. Не бойся, живехонек он. Раньше тебя очухался.
- А куда ты меня ведешь?
Хранильник вмиг посерьезнел.
- К берегу, - сказал он. - Там оба - и твой, и этот. И Ковадло там - стережет.
- Костер какой-никакой там развели?
- Развели.
- Хорошо…
Кудеслав покосился на ушедшую было вперед Векшу, окликнул ее:
- Ты… покуда здесь будь. Или там, где все, - возле челнов. А мы скоро…
Все действительно получилось скоро. И легко - даже костер не понадобился. Вот только ничего особо для себя нового Мечник от полоняников не узнал. Почти обо всем рассказанном (во всяком случае, почти обо всем главном) он уже и сам успел догадаться.
А вот Белоконь…
Нет, он тоже не удивился.
Волхв мудр, и он волхв; еще до начала событий нынешней черной весны он наверняка видел и знал многое, очень многое. Почему же, выслушав полоняников, хранильник так помрачнел?
Неужели он не догадывался?
Или догадывался, но боялся верить своим догадкам, просто не мог им верить, а тем более - делиться ими с кем-либо?
Наверное.
Ведь если такое и о таком человеке рассказать даже близкому другу, а потом окажется, что неправда, ошибка…
На мысе-когте, забирая скудные останки родовичей, волхв велел Кощею отвести мокшан в их град и воротиться в общину с Велимиром и сыном Звана.
Потом вышло так, что Мечник и Белоконь на несколько мгновений остались одни в очаленном к берегу челне - Векша незаметно ушмыгнула в кусты, а гребцы, перебивая друг друга, орали возле потухающего костра, рассказывая проведшим ночь на мысе родовичам, как выслеживали и побеждали супостатов.
Вот в эти-то мгновения Кудеслав спросил по-прежнему хмурящегося Белоконя:
- Скажи… А ты не мог про все ведовством дознаться, пораньше? Ну, что случатся этакие беды? И упредить… Неужели же боги…
- Боги и духи-охранители знают все, - тихо сказал волхв. - Но они не всегда соглашаются посвящать в свои знания людей. Помнишь, я при всех стариках пробовал в общинной избе? Помнишь, что из того получилось? Я мог помогать вам, но не как хранильник - просто как человек. Мог, ан не смог…
- А почему ты взял сторону общины? То все "вы" да "вы", а тут вдруг…
- А ты почему? - Белоконь прищурился ему в глаза. - То все: "Родовичи меня отторгают, обижают, Урманом кличут!" А тут вдруг…
Кудеслав растерялся.
- Мало ли кто отторгает, - промямлил он наконец. - Не отторгли же! Род-то покуда мой…
- А его, злоумыслителя этого, род извергнул, что ли?
Еще несколько мгновений колол волхв Мечниковы зрачки своим насмешливым прищуром. Потом, так и не дождавшись ответа, вдруг сник и потупился.
- Не так-то уж я вам и помог, - глухо сказал он. - Наоборот: не будь моей глупости, может, и не дошло бы у вас до оружной распри. Но пойми - не поверил я, ни единому слову я не поверил, когда этот сморчок мокшанский прислал ко мне гонца с известием, будто в гнилой балке чужие люди живут. То, понимаешь, враны железноносые, то люди без голов, то люди с оружием… Не поверил. Сказал: не мое дело, Яромира лучше предупреди. Действительно, отчего ж он меня-то?!
Мечник горько помянул про себя косноязычие старого мордвина. То есть не косноязычие, а… Да леший с ним, вовсе не важно, как это называется. А вот назови мокшанский старейшина наконечник наконечником, не пришлось бы Кудеславу зря обидеть Ковадло. А то: "набалдашено"… Эх!
Вслух же он другое сказал:
- Я растолкую, почему мордвин упредил именно тебя. Богов наших они не чтут, но ты сам у них считаешься вроде лешего - даже имя твое вслух говорить боятся. Он думал, ты этих чужих выживешь.
- Он думал! - Волхв раздраженно вскинул руки к ясному небу. - А я что думать был должен? Помнишь, с чего они запрошлогоднюю свою каверзу начали? Помнишь, как перед самым мордовским приступом едва ль не полграда вашего подались искать озеро, где воды меньше, чем рыбы? И я им после этого верь? - Волхв опять сник, принялся бесцельно теребить усы. - Вот я и не поверил, - сказал он тихо. - А потом и вовсе забыл. Только когда недавно шли приступать к ихнему граду - вспомнил. Так что считай, будто всем вашим нынешним бедам причина одна: я. Видать, зажился старик. Пользы никакой принести не умеет, а уж вреда от него… Пора, видать, в Навьи старому дуралею… - Типун тебе… - буркнул Мечник.