Дядя-король скорее всего знал о странных идеях племянницы и наследницы престола, но пока Альбина подчинялась его воле, делал вид, что ни о чем не подозревает. Лишь один раз старый король вызвал ее к себе и, по обыкновению глядя чуть поверх головы молодой девушки, произнес:
– Надеюсь, ты помнишь о своем долге, Альбина? Я уже слишком стар…
Несмотря на добрый летний день, очаг в королевских покоях пылал в полную силу. Король сидел в удобном старом кресле с витой высокой спинкой, закрыв колени мохнатым пледом и явно наслаждался живым огнем. На высокой каминной полке острый взгляд девушки приметил флаконы из темного стекла, в которых явно находились лекарства. Да и сам воздух в комнате казался каким-то не живым, как будто расположены здесь не королевские апартаменты, а древний заброшенный склеп.
Впервые Альбина задумалась о том, сколько же лет королю. Она внимательнее присмотрелась к дяде. В неверном свете огня король казался просто ужасающе дряхлым. Многочисленные морщины, пробороздившие костистое лицо короля, делали его похожим на гравюры Смерти, которыми так и пестрели старинные тексты. Сухие, покрытые пигментными пятнами руки, похожие на лапки паука, чуть заметно дрожали.
– Ты умна и, наверное, уже все поняла про принца Альберта… – вновь раздался сухой голос короля. – Но одновременно ты еще слишком молода, и разные, не идущие к делу управления государством идеи тревожат твою душу. Тебе душно здесь, и кажется, что истина скрывается где-то за поворотом дороги… Я решил, что пока я жив, тебе будет полезно увидеть еще хоть что-то, кроме стен замка… Ты посетишь государя соседнего королевства, который еще старше меня, и увидишь, что проблемы монархов везде, в сущности, одинаковы…
Повелительный жест, и Альбина, поклонившись, покинула эту загробную обитель. Мрачные львы привычно скалились облезлыми мордами с резных подлокотников дядиного кресла ей вслед.
Трижды вдовый правитель соседнего государства, которого все, от последнего нищего до канцлера, называли Старый король, попросту испугал Альбину. Он грозно шевелил бровями и шумел как сухая зимняя гроза. Кажется, он был не слишком сердитым и от души благоволил юной принцессе, но, привыкнув бояться дядю, Альбина так и не сумела расслабиться и действительно искренне поговорить со Старым королем. Увидеть в чужом краю также удалось не слишком много, так как иностранная принцесса вызывала у подданных Старого короля веселое любопытство, которое, в свою очередь, смущало Альбину.
Зато оба принца оказались по-своему забавными. Старший из них любил беседовать на самые разнообразные темы, младший, Тамариск, – почти не разговаривал, но скалился вполне доброжелательно и чем-то напоминал раздобревшего Альберта.
Со старшим принцем по имени Раваризен Альбина вела длительные вечерние разговоры и многое (как и предупреждал ее дядя) в его судьбе казалось ей странно созвучным. Это был особый опыт в ее жизни – разговаривать с равными себе и почти сверстниками, и поэтому рассказы Раваризена и Тамариска Альбина запомнила на долгие годы.
– Я жил наверху огромной старой башни, – меланхолично рассказывал старший принц. – Она была серая, стены выкрошившиеся и поросшие сверху таким гладким-прегладким мхом. Каждая его подушечка казалась единым целым и трудно было поверить, что он состоит из тоненьких, почти прозрачных волосинок. Я знал об этом, но часто отковыривал подушечки и проверял: А вдруг мне в прошлый раз показалось?
Дед, мать и вся наша семья давно не жили в замке и тем более в башне. Внутри крепости был выстроен дворец из розового камня, наверное, очень красивый, но мне места в нем не было.
Мой дед, король, он очень старый, и никто уже точно не знает, сколько ему лет. Он нарочно перепутал и переправил все дворцовые летописи, его это, кажется, забавляет. Но у него отличное здоровье и здравый ум, так что страной он правит до сих пор без чьей-либо помощи.
У деда было немного жен – всего три. Не смейся, для короля это мало. Что ты понимаешь в королях? Первая его жена – это моя бабка, Терезия. Она приходилась ему какой-то дальней родственницей и они вместе росли. У них родилась сначала моя мать, а потом еще два сына и дочь. Но все трое умерли в младенчестве от моровой язвы. После смерти бабки дед почти сразу женился снова. Это был чисто династический брак, ради наследника. Бабку дед любил, они вместе прожили много лет, и новая жена была для него пустым местом. Мать рассказывала мне, что дед часто уходил с супружеской постели в бабкину комнату и ночевал там с кувшином браги и портретом, изображавшим бабку в молодости. Я видел этот портрет. Знаешь, бабка не была красавицей, хотя художник наверняка старался польстить ей. Я похож на нее, так что сама понимаешь… Но дед вместе с ней вырос и, должно быть, никогда не замечал ее невзрачности и неправильных черт.
Вторая жена деда, никому не нужная и никем нелюбимая, скинула одного за другим двух мертвых младенцев и вскоре сама исчахла. Похоронили ее как-то между делом и сразу после похорон дед отправился на охоту. Я, мальчишка, иногда носил цветы к ее склепу. Что-то во мне отзывалось на ее нелепую, никому не пригодившуюся жизнь и никем не замеченную смерть.
После дед уже не женился. То есть, у него были, конечно, наложницы, и в любом месте дворца, от покоев жен министров до конюшен можно было встретить мальчишек и девчонок с неукротимым нравом, раздвоенным подбородком и сумасшедшей косинкой в правом глазу, и все они, разумеется, были на примете, но словно рок какой-то тяготел над дедом и стоило ему только приблизить к себе какого-нибудь особенно глянувшегося ему парнишку, как тот либо ломал себе хребет, свалившись с лошади, либо тонул в реке во время купания, либо косила его злокачественная лихорадка…
Деда прямо перекашивало от злости, когда он смотрел на меня – единственного своего наследника. Я был хром, белобрыс, угрюм, вечно простужен и вымазан соплями. Поверх всей одежды мать кутала меня в шерстяной козий платок – я очень боялся сквозняков. К тому же я до смерти пугался лошадей, а собаки начинали рычать, как только я вступал на порог псарни. В присутствии деда я терял дар речи, поэтому он считал меня еще и немым, хотя мать и уверяла его, что вообще-то я разговариваю. Весь дворцовый люд смотрел на меня с брезгливым сожалением, и только мать, наверное, как-то по-своему любила меня. Иногда она даже меня ласкала. Знаешь, я очень рано научился читать и писать, и завел такую специальную книжечку, куда записывал все материны ласки. Ты думаешь, это сумасшествие? Может быть, я и был тогда сумасшедшим, но эта книжечка здорово помогала мне, и в те дни, когда мать словно совсем забывала о моем существовании, я, свернувшись на холодной простыне под одеялом, перелистывал ее и, заново переживая ласки из своей копилки, согревался ими.
А потом появилась Морилона, мать нашего принца, и обо мне и вовсе забыли. Я так и не знаю, где дед откопал ее. Он спрятал все концы еще при ее жизни и теперь никто, кроме самого принца, не сумеет вытащить правду на свет. Но поскольку Тамариску и в похмельном сне не привидится изучать свою родословную, то можно считать это еще одной, навсегда похороненной династической тайной. Ходили слухи об о-очень высоком происхождении Морилоны, о тайной дочери Куттенромского короля и даже что-то о долине волшебников, но я уверен, что все эти слухи распускал сам дед и его слуги.
Морилона была красавицей. Я хорошо помню ее. Жаль, что наш принц не унаследовал от нее хоть что-нибудь. Она хорошо пела и была доброй женщиной.
В день, когда родился Тамариск 16, все пушки в столице палили четыре часа подряд и у меня потом неделю были заложены уши и жутко болела голова. Можно сказать, что я невзлюбил принца в самый момент его рождения. А потом все ходили на цыпочках и восхищались. Это была такая умилительная картина – красавица Морилона с чуть подведенными тенью глазами, и крепкий черноволосый бутуз у нее на руках – наш будущий король, наследник. Меня тоже привели в покои Морилоны и предложили умилиться. Спросили, на кого похож мой новорожденный дядя. Я честно сказал, что он похож на огрызок червяка, когда его насаживают на крючок для рыбалки. Морилона засмеялась и сказала: "Бедный мальчик!" – а потом протянула руку и погладила меня по голове. Я оскалился и убежал. Хорошо, что деда в этот момент не было в покоях. Он наверняка догнал бы меня и убил на месте.
Вот после этого я и переселился окончательно в старую башню. Никто не спорил со мной, после рождения Тамариска до меня никому не было дела. Раз и навсегда решили, что сын Терезии (мать звали также как и бабку) слаб не только здоровьем, но и умом, и оставили меня в покое. Я был страшно рад этому, и только мать, которая теперь почти все время проводила в покоях Морилоны… Знаешь, она была единственной женщиной, по которой я тосковал. Я представлял себе, как я умираю, всеми покинутый и она, взбежав по узкой каменной лестнице, находит на холодном полу мой окоченевший труп… Или как я вбегаю в тронный зал и закалываюсь кинжалом у всех на глазах. Или как бросаюсь с старый колодец во дворе и, после долгих поисков, мой разбухший труп достают оттуда баграми и приносят матери… И еще много и разнообразно… Может быть, я и правда был нездоров, но мне кажется любой покинутый матерью ребенок будет сочинять что-то подобное. Потому что кончалось все всегда одинаково: она увидела и пожалела обо всем, тут я чудесным образом воскрес, а дальше мы жили вместе долго и счастливо…