Он отложил было Габрисию, не зная, вычеркнуть ли ее из числа подозреваемых или все же…
Стук в дверь заставил подпрыгнуть.
- Кто? - Себастьян набросил на снимки халат.
- Я.
Лихославова невеста… что характерно, не сирота, но, кажется, братца сие обстоятельство нисколько не смущало. Девица ему глянулась, и… Себастьян решил, что вмешиваться не будет.
Хватит.
Да и голова от прошлой встречи с панночкой Евдокией не отошла еще.
- Я подумала, что вы тоже не спите.
- Не сплю. - Впускать ее Себастьян не собирался.
Но кожа зудела, а ведьмачий амулет под лопаткою мелко и быстро пульсировал, и стоит потянуться к этой силе, как зуд станет вовсе нестерпим. Отторжение. И дай-то боги, чтобы силы, Аврелием Яковлевичем отданной, хватило еще на сутки.
Себастьян отчего-то был уверен, что сегодня все решится, а потому шагнул в сторону и, когда Евдокия вошла, запер за нею дверь.
- Лихо ушел, - сказала она, хмурясь.
- Вернется. - Себастьян сел на пол, выкладывая очередной ряд.
Мазена.
Обыкновенная девочка, разве что глаза серые, большие. И смотрит настороженно исподлобья, точно подозревает живописца в чем… три года… и пять… и шестнадцать.
Мазену обучали на дому, у Радомилов пансионы были не приняты. И снимки, а портрет… обыкновенная девушка, пожалуй, довольно красивая, но все одно хмурая… или не хмурая, а опечаленная? Сложно разобрать, однако смотрит она на собственные руки, поверх которых лежит нить жемчужного ожерелья. И кажется, будто бы не нить это, но путы…
…а путы и есть: имени, долга, чести родовой, которая и привела Мазену в Цветочный павильон. И вряд ли ее так уж манит роль королевской фаворитки, однако во благо рода…
…Войко Радомил, батюшка Мазены, метит на главенство рода, а характер его известен жесткостью, если не сказать - жестокостью.
- Вы мне не нравитесь, - Евдокия села на кровать, поплотней запахнув халатик, - однако Лихо вам доверяет и…
- Доверяет?
- Да.
- Я рад, если так…
Мазену он тоже оставил. Пускай… когда долг в тягость и тянет путы, хоть бы и жемчужные, дорогие, сбросить, то легко поддаться искушению.
Искусительнице.
Она очень своевременно исчезла.
Проклятие? Такое опасное, но такое нестойкое, нашедшее себе иных жертв… для хельмовки рискованно, но отчего-то казалось, что женщина, способная прислать Аврелию Яковлевичу письмецо с бубонною чумой, риска не чуралась.
- Он рассказал… про ту историю с душегубцем.
- Моя вина, - признал Себастьян, выстраивая следующий ряд.
Эржбета.
Она родилась очаровательным ребенком, но… на первом портрете ей три года. И более ранних нет. По официальной версии оттого, что родители берегли долгожданное дитя… боялись…
…или дело вовсе не в страхе?
В чем тогда?
Пошла она не в мать и не в отца… хотя те так же светлокожи, светловолосы и до того похожи друг на друга, что закрадываются нехорошие мысли… а ведь среди поклонников Хельма случались близкородственные браки. И кем эти двое друг другу приходятся?
Кузенами?
Близкое родство опасно… и может, от этого и умерли Эржбетины братья… если они вовсе братьями были. Себастьян положил снимки в ряд.
Постаревшая графиня.
Граф.
Эржбета. Ни малейшего родственного сходства. Еще одна тайна, каковых за каждым древним родом немало? От кого родила ребеночка графиня? Или же не она, но графова фаворитка? А то и вовсе подыскали здоровенького… нет, кровь должна быть, иначе не подтвердятся ни родство, ни право на наследство…
А ребенок и вправду хорошенький.
Светлоглазый, светловолосый…
Улыбается.
Девять лет.
Светлые глаза остались. И волосы сделались еще белее, а вот улыбка прежняя, счастливая поблекла. И выражение лица такое… не печаль.
Удивление? Обида?
А ведь жила отдельно. Любимая дочь, наследница… единственный ребенок, а жила отдельно, в деревенском поместье, куда отослали якобы здоровье поправлять… до чего знакомая ситуация. Но за Эржбетой приглядывала не нянька, а родная прапрабабка.
Любила?
Ненавидела? Или же ей, той, чей портрет заботливо доставили, было все равно? Сухая женщина с некрасивым, если не сказать уродливым лицом. Острое какое-то. Острые скулы. Тонкая, что клинок, переносица, губы и те выглядят неестественно тонкими. Сжала. Смотрит прямо, без вызова, но скорее осознавая собственное превосходство. В такой вряд ли найдется нежность…
Почему она осталась с малышкой?
Не из любви. Хотя, конечно, чем Хельм не шутит, но Себастьяну отчего-то сомнительно было, что эта женщина способна на любовь. А вот передать тайное знание…
…алтари и склепы.
- Я вам не мешаю? - поинтересовалась Евдокия, подавая очередную стопку, перевязанную лентой.
- Нет. А душегубец… молод был и бестолков. Нет, возраст не оправдание, конечно, все могло бы кончиться куда печальней. Мне хотелось славы, чтобы сразу и на весь мир.
- Получили?
Странно, но именно эта конкретная женщина не вызывала раздражения, пусть и вопросы задавала неудобные.
- Получил. Не без отцовской помощи…
Признаваться в этом тошно, но Себастьян не привык себе врать. А она… если Лихо ее выбрал, то должно же в ней что-то быть.
Что?
Коса, которую она поглаживала. Взгляд хмурый, внимательный… смешно. Его еще никто и никогда не изучал вот так, с легким недоверием, с небрежением даже.
- Я вам все еще не нравлюсь? - поинтересовался Себастьян, выкладывая следующий портрет.
- Не нравитесь. - Евдокия не собиралась быть вежливой. - Но я привыкну.
- Если не нравлюсь, то почему вы здесь?
- Неспокойно.
- Зеркала?
- И они тоже… Лихо просил составить контракт, чтобы… чтобы я сама распоряжалась деньгами.
- Точнее, чтобы наш папаша до них не добрался. - Себастьян не удержался и спину поскреб, но зуд не утих, а треклятый амулет раскалился. - Разумный выход. Кстати, если вы уж до контракта договорились, может, спинку мне почешете?
- Что?
- По-родственному.
Евдокия огляделась, верно, в поисках канделябра, но, не обнаружив оного в пределах досягаемости, ехидно поинтересовалась:
- А больше тебе ничего не нужно?
- Нужно. - Себастьян положил первый портрет, темноглазой прехорошенькой девочки в кружевном платьице.
- Что?
- Чтобы Лихо был счастлив.
- И ты считаешь, будто я…
- Я ничего не считаю. Я просто знаю, что рассказал он тебе не только о душегубце… это так, начало…
- Ты так себе и не простил?
- Чего именно? - Камень-амулет жег невыносимо.
- Всего. - Евдокия хлопнула Себастьяна по руке. - Сиди. Болит?
- С чего ты… болит.
- Красное и вздулось, точно тебя пчела укусила.
- Ведьмак.
- Укусил?
- Хуже, - мрачно ответил Себастьян и зубы стиснул, потому как легчайшее прикосновение к плечу вызвало приступ боли. - Если бы укусил, уже бы зажило… а до вопроса, то… не знаю. Я боялся, что он умрет. Потом боялся, что он выживет, но останется калекою… папашка очень на это рассчитывал. Он вообще дерьмовый человек. И окружающих норовит в это самое дерьмо макнуть. Так что привыкай и особо не обольщайся.
- Не обольщаюсь.
Евдокия встала и вышла в ванную комнату, вернулась она с мокрым полотенцем.
Мокрым и холодным!
Себастьян едва не взвизгнул, когда это полотенце на спину плюхнулось и еще к коже прилипло.
- Сиди смирно, - велела Евдокия и, собрав его волосы, перекинула через плечо. - Я понимаю, что мне будут… мягко говоря, не рады.
- Это точно… мягко говоря.
- Ты не любишь своих родичей?
- Смотря каких. - Холод унял зуд, и пусть по спине текла вода, Себастьян готов был терпеть нынешнее неудобство.
Сегодня.
Все закончится сегодня.
- Лихо я люблю. И маму тоже, хотя она совершенно оторванное от реальной жизни создание. Но в этом нет ее вины. Что до остальных, то они в папашу пошли…
- Все?
Евдокии было непонятно, как можно любить кого-то из родных, а на прочих плевать.
- Велеслав спит и видит, как бы титул получить. Без титула он из себя ничего не представляет. А с титулом, глядишь, и найдет невесту с деньгами… сестрицы мои мало лучше. Им титул без надобности, а вот деньги нужны, и немедленно, потому как шмотье, драгоценности… княжны оне.
Себастьян оперся на стену. С полотенца текло, но зуд, удивительное дело, прошел. И уголек амулета погас, и сам амулет успокоился.
Хорошо.
И плохо, потому как права купеческая дочь: не примет ее высокое семейство. Самого Себастьяна тоже не приняли, пусть и смирились с его существованием. Хотя, справедливости ради, он сам не слишком-то старался родственную любовь завоевать. Были встречи, ежегодные и обязательные, отцовские приемы, которые он устраивал на Вотанов день, дни рождения и дни памяти.
Скандалы непременные, потому как отец не выдерживал и начинал цепляться к матушке, а та терпела нападки, поскольку хорошее воспитание не позволяло ей обвинять его… она отвечала сухо, спокойно, но это спокойствие лишь сильней отца злило.
В этой затяжной войне сестрицы приняли отцовскую сторону.
У них ведь замужество и изрядно измаранная репутация единственным приданым, а маменька эту репутацию вот-вот добьет… они говорили громкими, ломкими голосами, от которых мама бледнела, а у Себастьяна начиналась мигрень. И он с трудом удерживался, чтобы не наорать на них.
Мама смущалась.
И не знала, как отвечать. Беспомощно оглядывалась на Себастьяна…
…а Велеслав ныл, что от Лихо давно уже нет вестей…