А тут дочь родная… любимая… хоть и разбалованная вконец, но все одно любимая… и познаньский воевода отвернулся, сказав:
- То есть моя… акторка… ошиблась?
- Да! - Лизанька выдохнула с немалым облегчением, каковое тотчас сменилось праведным гневом. Это как понимать папенькино поведение? Он с родной дочерью разговаривает так, будто она в чем-то виновата?!
В чем?
В том, что всеми своими слабыми девичьими силами пытается будущее устроить? Думает не только о себе, но и о детях, то бишь внуках Евстафия Елисеевича, которых еще нет, но ведь появятся. И пусть себе появятся князьями, а не писарчуковыми правнуками…
Конечно, ничего этакого Лизанька не сказала, но молчание ее было весьма выразительно. Вот только Евстафий Елисеевич от своего отступаться был не намерен. И, вновь мазнув по лысине рукою - Лизанька с неудовольствием подумала, что сия лысина есть явное свидетельство неблагородного его происхождения и по-за счастья дочери мог бы Евстафий Елисеевич расстараться, прикрыть ее паричком, - сказал:
- То бишь нету меж тобою и неким Грелем Стесткевичем ничего?
Лизанька задумалась.
Ответить отрицательно? Так не поверит же… тем паче что чернокудрая стерва, которую Лизанька уже откровенно ненавидела за этакое доносительство, наверняка понарассказывала всякого. Поведать о любви? А не выйдет ли так, что папенька, используя положение служебное, велит Себастьяну позабыть о личном в угоду государственным интересам?
Он ведь ответственный, ее Себастьянушка…
А ну как и вправду забудет? Нет, не насовсем, но на месяц-другой… третий… там, глядишь, саму Лизаньку в дедово имение сошлют под благовидным предлогом… и сколько ей свадьбы ждать?
- Молчишь?
- Не знаю, что сказать, - честно ответила Лизанька, потупившись. - Я… мы… он такой…
- Лизанька, - устало произнес Евстафий Елисеевич, - ежели ты думаешь, что Грель Стесткевич - это Себастьян, то ошибаешься.
Ах вот как?
Папенька решил, что отговаривать ее бесполезно, верно, понял, что Лизанька крайне серьезно настроена выйти замуж, и потому решил пойти иным путем.
- Грель Стесткевич, тридцати трех лет от роду, третий сын купца Зигмунда Стесткевича, некогда весьма состоятельного, но неудачно вложившего капиталы. Ныне работает на фирму "Модестъ"… унитазами торгует…
Лизанька насупилась, строго-настрого велев себе сдерживаться.
- И если тебя это устраивает, то, конечно, препятствовать я не стану. - Евстафий Елисеевич отер платком пальцы. - Не скажу, что сей молодой человек мне нравится, однако… дело твое.
Опорочить решил? Обмануть родную дочь, представив все так, чтобы она бросила любимого? Этакого коварства от родного отца Лизанька никак не ожидала.
- И в общем-то ничего плохого за твоим женихом не значится, - спокойно продолжал Евстафий Елисеевич. - Разве что излишняя любовь к слабому полу… ах да, в прошлом годе имела место нехорошая история. Продавщица магазина, которым Грель твой заведовал, повесилась. Вроде как от несчастной любви… и незапланированной беременности. Небось полагала, дурочка, что любовник этакому подарку обрадуется и мигом в храм потащит…
Лизанька прикусила губу.
Не верит она! И не поверит! Сочинил все познаньский воевода. Или, быть может, где-то там оный Грель Стесткевич и обретается, но к ее, Лизаньки, возлюбленному он отношения не имеет. И нечего папеньке тут распинаться, можно подумать, что Лизанька не знает, как ненаследный князь работает.
Ему прототип нужен.
Вот и послужил этот самый Грель прототипом…
- Я все понимаю, папенька, - сказала Лизанька со вздохом: желает папенька игры играть? Так пожалуйста, небось она не глупее некоторых… - В жизни всякое случается. И я верю, что он не виноват!
- Так уж и веришь?
Дочь свою воевода познаньский изучил неплохо: не отступится.
Не поверила она.
А доказывать что-то… правду открыть, рискуя сорвать операцию?
Нехорошо… неправильно, не говоря уже о том, что опасно. Не справится с собою Лизанька, а погибнет Себастьян…
- Верю, - с пылом воскликнула упрямая дщерь, обеими руками вцепившись в папенькин рукав. - Он же ее не убивал, верно? И вообще, быть может, та девица от другого кого понесла… и самоубилась, что ее отвергли.
Нет, эта история, конечно, Лизаньку вовсе даже не интересовала, поскольку искренне полагала она, что все самоубийцы - ладно, не все, но в большинстве своем - сами в собственных бедах виноваты. И ежели разобраться, то и эта безымянная краковельская продавщица позволила себя соблазнить…
Осмотрительней надо было быть.
- Конечно. - Евстафий Елисеевич погладил дочь по руке.
В конечном итоге, сын купца - не такой уж дурной вариант, тем паче что образование Грель Стесткевич получил отменное, и практиковался в аглицком торговом доме, и в колониях побывал, куда лишь бы кого не посылают. И верно, ему-то в Лизаньке интересны отнюдь не ясные ея очи, но приданое, каковое в целом было неплохим… Что до истории той нехорошей, то имелась у Евстафия Елисеевича мыслишка о том, как до правды-то добраться…
- Хорошо, дорогая, будь по-твоему. - Евстафий Елисеевич присел на лавочку, понимая, что притомился. Жарок был выходной костюм, а может, сам он, с язвою своею, раздобрел на кабинетной-то работе… некогда небось, что в жару, что в холод… хорошего актора, как волка, ноги кормят. - Ежели ты его и вправду полюбила…
- Полюбила, - отозвалась Лизанька.
…папенька в шерстяном, не по погоде, костюме сопрел. Лысина его сияла на солнышке, лицо сделалось красно, некрасиво. И неудобно было, что он, познаньский воевода, ныне похож на купца средней руки…
- Тогда сделаем так. Завершится конкурс. Я поговорю с Аврелием Яковлевичем, чай, не откажет помочь…
- В чем?
Чего-чего, а помощи этого отвратительного человека, который Себастьяна на все королевство опорочил, Лизанька не желала.
- Вызовет ту девицу, поговорит… и ежели нету за твоим… женихом…
Лизанька кивнула, подтверждая, что Грель - именно жених, и никак иначе.
- Так вот, ежели нету за ним криминалу, то я препятствовать браку не стану…
…Евстафий Елисеевич здраво предположил, что по окончании операции об этом самом браке можно будет забыть, потому как купеческий сын - слишком мелко при Лизанькиных-то амбициях. И мысль эта весьма познаньского воеводу успокоила. Все ж дочь свою он любил и желал ей исключительно добра. Лизанька же нахмурилась, заподозрив неладное.
Подождать?
Нет, до этой беседы она собиралась ждать, но… вдруг папенька задумал что-то? И Аврелий Яковлевич опять же… позовет… обратится… но затем ли, чтобы поднять из могилы давным-давно помершую и никому не известную девицу? Или же за отворотным зельем?
С них станется Лизанькину любовь порушить.
Добра они хотят… будто бы сама Лизанька себе зла желает. За между прочим, ей лучше знать, что для нее добром является. Но спорить с папенькой она не стала.
- Конечно, - улыбнулась очаровательно и поцеловала в щеку. - Так мы и сделаем!
Вернувшись в комнату, Лизанька села писать письмо.
Ждать? О нет! Собственным счастьем рисковать она не собирается. Если папенька думает, что он самый хитрый, то… Лизанька сбежит. Не одна, естественно, а с любимым… в ближайшем храме их обвенчают, и тогда уже папенька ничего-то сделать не сможет.
…а свадьба у нее все одно будет.
Позже.
ГЛАВА 10,
в которой все-таки наступает полнолуние, а также происходят многие иные важные события
У кого в сердце нет места для страха - у того в голове всегда найдется место для пули…
Вывод, сделанный весьма опасливым лейтенантом, которому удалось пережить войну, а такоже женитьбу на полковничьей дочери вопреки желанию ея матери
Аврелий Яковлевич объявился накануне полнолуния и был встречен крайне неприязненным взглядом. Ненаследный князь к означенному месту явился заблаговременно и ныне сидел на беломраморной чаше фонтана, кутаясь в вязаную шаль с бахромой и нахохлившись, точно сыч.
- Я все знаю! - заявил он и указующим перстом ткнул ведьмаку в грудь.
- Это хорошо, если все, это полезно. - Аврелий Яковлевич перст отвел.
- И не мечтайте, что я закрою глаза на этакое… этакое… - Себастьян руками взмахнул и к груди прижал, исторгнув тяжкий низкий стон.
- Тебе плохо, дорогой мой? - осторожно осведомился Аврелий Яковлевич и попытался князю лоб пощупать, но прикоснуться к себе старший актор не позволил. Спрыгнув со своего насеста, он с немалым проворством отбежал.
- Плохо! Ужасно!
- Что болит?
- Сердце болит. - Ненаследный князь обе руки к груди прижал. - Просто на части рвется!
Аврелий Яковлевич мысленно прикинул яды, каковые оказывали бы подобное действие. И список получился внушительным, вот только что из этого списка на метаморфа подействовало бы, он не знал.
Ко всему, коварная отрава явно не только сердце затронула, но и разум.
- Себастьянушка, - ведьмак приближался осторожно, надеясь, что князь подпустит его шага на три, а лучше на два… а там, глядишь, петлица сонного заклятия на шею упадет, - свет очей моих… давай поговорим?
- Не о чем мне с вами, Аврелий Яковлевич, разговаривать! - Князь за ведьмаком наблюдал настороженно.
Бледненький какой.
Измученный.
Надобно будет сказать Евстафию Елисеевичу, чтоб после этого дела отправил старшего актора в отпуск… недельки две на водах… а лучше три… или вовсе месяц…
- Так уж и не о чем? - Он говорил ласково, памятуя, что порой безумцы хоть и не разумеют смысла сказанного, но к интонациям весьма чувствительны.
- Не о чем! Вы мне изменили!