- Самая крепкая магия на крови оттого, что через кровь чужую жизненную силу вытянуть проще простого. Одно, что у голубя каплю возьмешь, у кошки - две, а вот с человека крепко поиметь можно. Ему богами бессмертная душа дадена, и ежели исхитриться, добраться до этой души, то и обретет ведьмак или колдовка источник собственный, не то чтобы вовсе бездонный, но такой, которого надолго хватит. К счастью, связать душу очень непросто…
Аврелий Яковлевич замолчал, явно раздумывая о чем-то своем. Он водил заскорузлым пальцем по скатерти, по вышитым на ней сердечкам и розам, а Гавел жевал, не смея прерывать его, наверняка важные, мысли.
- Ты спрашивай, спрашивай, а то ж изведешься весь от любопытства, - разрешил Аврелий Яковлевич, распрямляясь.
- Я… и вправду ведьмак?
- Ну… не ведьмак пока, ведьмачок недокормленный.
- А как вы… откуда… - Гавел замолчал, кляня себя за косноязычие.
- Оттуда… вона, твоих рук дело? - На стол лег "Охальник" с последнею статьею и снимками.
- М-моих…
- Чего краснеешь, как монашка в мужской бане? Сам знаю, что твоих… и ведь не первая статейка-то…
Гавел голову в плечи вжал, морально смиряясь, что и ведьмаки биты бывают.
- Экий ты… затюканный, - с непонятною печалью произнес Аврелий Яковлевич. - Совсем она тебя выела. Я ж не о том, бедолажный. Мне бы еще того разу, когда ты в саду моем прогулялся, задуматься, как это у тебя вышло… удачливый ты больно. И в каждую-то дыру пролезешь, и охрана тебе не помехою… и полог мой пробил…
- Я… амулетом.
- Амулетом он. - Аврелий Яковлевич хмыкнул. - Знаешь, куда амулеты свои засунь? Вот-вот, именно туда… это я фигурально выражаясь. Плох тот ведьмак, чье колдовство на амулет взять можно. А я, чай, не из недоучек…
- Я не…
- Стихийный выброс силы. Бывает такое в минуты душевных волнений. Поверил, что амулетик тебе поможет, вот и… помог, на твою бедовую голову. - Тяжелая рука Аврелия Яковлевича пригладила взъерошенные волосы Гавела. - Ничего. Теперь-то я за тебя возьмуся…
Прозвучало как-то не сильно обнадеживающе. И Гавел, жалобно вздохнув, указал пальцем на челюсть, которая по-прежнему лежала на краю стола.
- А…
- Бэ, - ответил Аврелий Яковлевич. - Еще один упрямец… был ведьмаком при дворе Миндовга… и пропал. Так оно редко бывает, чтобы ведьмак пропал бесследно. Мы-то народ беспокойный, сам увидишь… и не живым, так мертвым… а этот исчез, будто и не было никогда.
Он взял кость на ладонь и погладил.
- В серебряном гробу похоронили… а это, я тебе скажу, уважение.
Гавел кивнул, соглашаясь, хотя сам он от этакого уважения предпочел бы отказаться.
- Но по серебру я его и нашел. Этакий-то клад, да чтоб без сторожа? Невозможно. - Аврелий Яковлевич кость баюкал на ладони. - Вот и открыл мне… правда, поначалу все горшки с монетами норовил подсунуть, Хельмово отродье… но потом и к серебру непокойному вывел.
Он говорил и гладил.
И почему-то вид кости, какой-то желтовато-бурой, с темными осколками зубов, более не вызывал отвращения. Напротив, в той бережности, с которой Аврелий Яковлевич с чужой челюстью обходился, было что-то очень правильное, чему Гавел пока не находил объяснения.
А ведьмак и без слов понял, кивнул.
- Тоже чуешь… с мертвыми-то оно по-всякому бывает. Иных принуждать приходится, но под принуждением особого толку не добьешься и сил истратишь немерено. Лучше, чтоб по-хорошему… его вот сожгли живьем. И она до последнего не позволяла ему умереть… кости с мертвоедами похоронили, небось думала, что ничего-то не останется.
Аврелий Яковлевич бережно положил кость на блюдце и белой салфеткой укрыл.
- Осталось… немного, конечно, но хватило.
- И я…
- Ты в руки взял предмет, на котором не одно заклятие лежит, вот силу к силе и потянуло. Молодец, что выстоял.
- А мог бы…
Гавел вспомнил черноту под ногами.
- Мог бы, - спокойно ответил Аврелий Яковлевич.
- И вы специально!
- А то!
- А если бы я…
- Похоронил бы с почестями. Могилка. Памятник. Поминки опять же…
- Шутите?
- Шучу. - Аврелий Яковлевич руку подал. - Пошли, дорогой мой. Не надо думать о том, чего было бы, кабы да если б… оно так совсем до дурного дойти можно.
- Куда это вы меня ведете?
- К кровати…
Кровать под розовым балдахином заставила Гавела вспомнить ту давешнюю сцену, подсмотренную им через окно.
- Я… я не хочу к кровати! - Он слабо трепыхнулся, но ведьмак держал крепко.
- Конечно, хочешь. Спать-то где-то надо… или ты на полу собрался? На коврике у двери?
Кровать приближалась. А халат, к слову женский, почему-то сползал.
- Ну не упрямься, - продолжал увещевать Аврелий Яковлевич, оный халат стягивая. - Нельзя спать в одежде…
И попросту вытряхнул Гавела из одежды, в постель засунул и подушечку поправил. Одеялом укрыл по самые глаза.
- Отдыхай. Завтра у нас с тобой непростой день будет.
Гавел послушно закрыл глаза. Что бы ни было завтра, до него еще дожить предстояло…
…Евдокию украли прямо у старых конюшен.
Глупо получилось.
Да она и не занята на съемках, и вообще пребывает в статусе весьма сомнительном, и всякий раз, когда ловит на себе взгляд Клементины, об этой неопределенности вспоминает и смущается, но смущение Евдокия преодолевает.
И намеков, что, дескать, ей бы иное занятие найти, к примеру, в парке прогуляться, не слышит… прогуляется, потом, когда вся эта мутная история с зеркалами и призраками разрешится, а пока Евдокия будет за сестрицею приглядывать.
А то больно осмелела эта сестрица.
До конюшен Евдокия дошла. Перехватили на входе, мальчишка подлетел, сунул записочку, что, мол, ждут Евдокию с очень важной информацией по одной интересующей ее персоне. Кто сунул? А дядька какой-то… Какой? Обыкновенный.
В общем, испугаться она не испугалась.
И любопытство неуместное проявила, понадеявшись на револьвер, с которым не расставалась… оно, конечно, револьвер - всегда аргумент веский, но тот, кто похищение затеял, оказался личностью продуманной.
До револьвера Дусе дотянуться не дали.
Стоило за конюшни завернуть, на старый каретный двор, который после перестройки так и остался каретным двором, но уже подновленным, как Евдокию окликнули.
Она и обернулась.
А в следующий миг в лицо вдруг дыхнули белой ванильной пылью. Евдокия чихнула… и голова вдруг кругом пошла. Ноги сделались мягкими, и Евдокия упала бы, но не позволили, подхватили на руки, захлопотали… она понимала, что ее похищают, но ничего-то не была способна сделать.
Евдокия видела черный экипаж самого обыкновенного виду, подобных на каретном дворе было несколько. Видела четверик лошадей и человека в ливрее, дверцы распахнувшего.
Хотела закричать, но губы онемели.
Ее бережно уложили на диванчик и прикрыли плащом.
- Так оно лучше будет, панночка Евдокия, - раздался смутно знакомый голос. - А то больно вы прыткая.
В экипаже пахло все той же ванилью. Или это Евдокия просто утратила способность иные запахи различать? Она закрыла глаза, велев себе успокоиться и досчитать до десяти.
- Не притворяйтесь спящей, панночка Евдокия. - Ее легонько шлепнули по щеке, и удар этот несильный, но весьма обидный Евдокия ощутила. - Я точно знаю, что пыльца болотной лилии лишает человека сил, но не разума. Вы пребываете в ясном сознании… достаточно ясном, чтобы Ирженин камень не потемнел.
Ирженин камень? Значит, везут в храм.
Зачем?
Ясно зачем… жениться будут. Евдокия вспомнила первое похищение и того неудачливого похитителя, который остался лежать на мостовой. Он, помнится, тоже о женитьбе говорил…
- Удивлены? - Евдокию рывком подняли. - Мне кажется, так нам удобней будет разговаривать. Ах да, вы говорить неспособны, но это ненадолго… погодите минут десять…
Замолчал.
И пальцем отодвинул шторку, впуская какой-то чересчур уж яркий дневной свет. Евдокия зажмурилась и застонала: больно.
- Хорошее средство. Жаль, что дорогое. Но для вас, панночка Евдокия, мне ничего не жаль. Выпейте. - Флягу прижали к губам и наклонили. Евдокии пришлось глотать горький травяной отвар, чтобы не захлебнуться.
Но как ни странно, полегчало.
- В-вы… в-вам…
- Видите, говорить уже способны.
Губы онемевшие, язык тяжелый, распухший, еще немного, и Евдокия им подавится. Она трогает этим чужим языком зубы и щеки, но прикосновений не ощущает. Руки бессильны. И ноги ватные. И сама она словно кукла, мокрой шерстью набитая.
- Если… вы думаете… что вам… - говорить тяжело, но Евдокия говорит и пытается пальцами шевелить, кровь разгоняя.
- Сойдет с рук? - подсказал пан Острожский. - Конечно, сойдет. Вы, панночка Евдокия, при всем моем уважении, в некоторых вопросах на удивление наивны. Когда брак будет заключен, я получу полное право распоряжаться как вашим имуществом, так и вами…
Он выглядел весьма довольным собой.
Мерзкий человек.
Не зря он Евдокии с первого взгляда не понравился.
А выглядит почти порядочным. Одет по моде: полосатые штаны, до того узкие, что еще немного - и лопнут, полосатый жилет, из кармана которого свисает толстая цепочка с дюжиной брелоков, широкий пиджак с чрезмерно длинными рукавами, вновь же полосатый. На ногах - узконосые белые штиблеты. На голове, прикрывая раннюю плешь, которой пан Острожский несколько стеснялся, шляпа с узким шнурочком.
Волосы уложены.
Усы напомажены.
Бачки подстрижены аккуратно, а подбородок выскоблен… но чем-то, быть может, этой вот полосатостью, напоминает пан Острожский крупного колорадского жука.