Вынужденный заглянуть в себя, Левет заколебался. Его лицо выразило растерянность.
"Он понимает, но ему недостает мужества, чтобы признаться".
- Спроси себя, - настаивал Келлхус, - откуда это отчаяние?
- Да нет никакого отчаяния! - тупо ответил Левет.
"Он видит место, которое я ему открыл, сознает, что в моем присутствии любая ложь бессильна, даже та, которую он повторяет самому себе".
- Почему ты продолжаешь лгать?
- Потому что… Потому что…
Сквозь потрескивание пламени Келлхусу было слышно, как колотится сердце Левета - отчаянно, точно у затравленного зверя. Тело охотника содрогалось от рыданий. Он поднял было руки, чтобы спрятать лицо, но остановился. Посмотрел на Келлхуса - и разревелся, как ребенок перед матерью. "Больно! - говорило выражение его лица. - Как больно!"
- Я знаю, что больно, Левет. Освобождение от мук можно обрести лишь через еще большие муки.
"И впрямь как ребенок…"
- Но что… что же мне делать? - рыдал охотник. - Пожалуйста, Келлхус, скажи!
"Тридцать лет, отец! Велика, должно быть, твоя власть над такими людьми, как этот".
И Келлхус, чье заросшее бородой лицо было согрето пламенем очага и участием, ответил:
- Левет, ни одна душа не бродит по миру в одиночку. Когда умирает одна любовь, надо научиться любить других.
Через некоторое время огонь в очаге прогорел. Оба собеседника сидели молча, прислушиваясь к нарастающему реву очередного снежного шквала. Ветер шумел так, как будто по стенам хижины лупили множеством толстых одеял. Лес стонал и скрипел под темным брюхом пурги.
Левет нарушил молчание старинной поговоркой:
- Слезы пачкают лицо, но очищают душу.
Келлхус улыбнулся в ответ, придав лицу выражение ошеломленного узнавания. Древние дуниане говаривали: зачем ограничиваться одними словами, когда чувства в первую очередь выражаются мимикой? В Келлхусе жил легион лиц, и он мог менять их столь же непринужденно, как произносить те или иные слова. Но под его радостной улыбкой или сочувственной усмешкой всегда таилось одно: холодное разумное понимание.
- Однако ты им не доверяешь, - заметил Келлхус.
Левет пожал плечами.
- Зачем, Келлхус? Зачем боги послали тебя ко мне?
Келлхус знал, что мир Левета битком набит богами, духами и даже демонами. Мир терзали их сговоры и раздоры, повсюду кишели знамения и признаки их насмешливых, капризных повелений. Их замыслы, точно некий второй план, определяли все метания людей - невнятные, жестокие и в конечном счете всегда завершающиеся смертью.
Для Левета то, что он нашел Келлхуса на заснеженном склоне, случайностью не было.
- Ты хочешь знать, зачем я пришел?
- Зачем ты пришел?
До сих пор Келлхус избегал разговоров о своей миссии, и Левет, напуганный тем, как стремительно Келлхус научился понимать его язык и говорить на нем, ни о чем не спрашивал. Но обучение продвигалось.
- Я ищу своего отца, Моэнгхуса, - сказал Келлхус. - Анасуримбора Моэнгхуса.
- Он пропал? - спросил Левет, безмерно польщенный такой откровенностью.
- Нет. Он ушел от моего народа много лет назад, когда я был еще ребенком.
- Почему же ты его ищешь?
- Потому что он послал за мной. Он потребовал, чтобы я пришел и встретился с ним.
Левет кивнул, как будто все сыновья обязаны в определенный момент возвращаться к своим отцам.
- А где он?
Келлхус мгновение промедлил с ответом. Казалось, что глаза его смотрели на Левета, на самом же деле - в пустоту перед ним. Подобно тому как замерзший человек сворачивается клубком, стараясь укрыться от стихии, так и Келлхус убирал себя внутрь, в надежное убежище своего интеллекта, не подвластное давлению внешних событий. Легионы внутри него были обузданы, возможные варианты изолированы и развернуты, и все множество событий, которые могут воспоследовать, если он скажет Левету правду, развернулось в его душе. Вероятностный транс.
Он поднялся, моргнул, глядя в огонь. Как и многие вопросы, касающиеся его миссии, ответ не поддавался исчислению.
- В Шайме, - сказал наконец Келлхус. - Далеко на юге, в городе, который называется Шайме.
- Он послал за тобой из Шайме?! Но как же это возможно?
Келлхус изобразил на лице легкую растерянность - что, впрочем, было недалеко от истины.
- В снах. Он послал за мной в снах.
- Колдовство…
Левет произносил это слово не иначе, как со смешанным благоговением и ужасом. Бывают ведуны, говорил Левет, что способны овладеть дикими силами, дремлющими в земле, звере и дереве. Бывают жрецы, чьи молитвы, дабы дать людям передышку, способны выходить вовне и двигать богами, что движут миром. И бывают колдуны, чье слово - закон, чьи речи не столько описывают мир, сколько повелевают, каким ему быть.
Суеверие. Левет везде и во всем путал то, что случается позднее, с тем, что было прежде, следствия с причинами. Люди пришли позднее, а он помещал их в начало и звал "богами" или "демонами". Слова появились позднее, а он ставил их в начало и называл "писанием" или "заклинаниями". Ограниченный последствиями событий, слепой к причинам, он цеплялся за сам хаос, людей и их деяния и лепил по их образу и подобию то, что было вначале.
Но дуниане ведают, что начало не имело отношения к людям.
"Должно быть какое-то другое объяснение. Колдовства не существует".
- Что тебе известно о Шайме? - спросил Келлхус.
Стены содрогались под яростными порывами ветра, угасшие было угли внезапно вновь вспыхнули ярким пламенем. Свисающие с потолка шкурки легонько покачивались. Левет огляделся и нахмурил лоб, как будто пытался что-то расслышать.
- Он очень далеко, Келлхус, и путь туда лежит через опасные земли.
- Шайме для вас не… не священен?
Левет улыбнулся. Края чересчур далекие, как и слишком близкие, священными быть не могут.
- Я это название слышал всего несколько раз, - ответил он. - Севером владеют шранки. Те немногие люди, что остались здесь, живут как в осаде и редко решаются выходить за стены городов Атритау и Сакарпа. О Трех Морях нам известно мало.
- О Трех Морях?
- О народах юга, - пояснил Левет, удивленно округлив глаза. Келлхус знал, что охотник считает его неведение почти божественным. - Ты хочешь сказать, что никогда не слышал о Трех Морях?
- Как ни уединенно живет твой народ, мой еще уединеннее.
Левет кивнул с умным видом. Наконец-то настал его черед говорить о важных вещах!
- Когда Не-бог и его Консульт разорили север, Три Моря были еще молоды. Ныне же, когда от нас осталась лишь тень, они сделались средоточием человеческой власти и могущества.
Левет умолк, расстроенный тем, как быстро кончились его сведения.
- Кроме этого, я почти ничего не знаю, - сказал он, - разве что несколько имен и названий.
- Откуда же тогда ты узнал о Шайме?
- Один раз я продал горностая человеку из караванов. Темнокожему. Кетьянину. Никогда раньше не видел темнокожих людей.
- Из караванов?
Келлхус никогда прежде не слышал этого слова, но произнес его так, словно желал уточнить, о каком именно караване ведет речь охотник.
- Каждый год в Атритау приходит караван с юга - если ему, конечно, удается прорваться через шранков. Он приходит из страны, именуемой Галеот, через Сакарп, привозит пряности, шелка - дивные вещи, Келлхус! Ты когда-нибудь пробовал перец?
- И что этот темнокожий человек сказал тебе о Шайме?
- Да ничего особенного на самом деле. Он говорил по большей части о своей религии. Сказал, что он айнрити, последователь Айнри, Последнего Пророка… - Он на миг нахмурился. - Да, как-то так. Последнего Пророка! Можешь себе представить?
Левет помолчал, глядя в никуда, тщась передать тот эпизод словами.
- Он все говорил, что я буду проклят, если не подчинюсь его пророку и не открою свое сердце Тысяче Храмов - никогда не забуду этого названия.
- Так значит, для того человека Шайме священен?
- О да, святая святых! Когда-то давно это был город того пророка. Но с тех пор у них, кажется, что-то не заладилось. Он говорил о войнах, о том, что язычники отняли его у айнрити…
Левет запнулся, словно вспомнил что-то особенно важное.
- У Трех Морей люди воюют с людьми, Келлхус, а о шранках и думать не думают! Можешь себе представить?
- Так значит, Шайме - священный город, находящийся в руках язычников?
- Да оно и к лучшему, сдается мне, - ответил Левет с внезапной горечью. - Этот пес и меня все время звал язычником!
Они засиделись далеко за полночь, беседуя о дальних землях. Буря завывала и расшатывала прочные стены хижины. И в тусклом свете догорающих углей Анасуримбор Келлхус мало-помалу втягивал Левета в свои собственные ритмы - заставил замедлить дыхание, погрузиться в дрему… Когда наконец охотник впал в транс, Келлхус принудил его открыть все тайны до единой и преследовал, пока у Левета не осталось убежища.
Надев снегоступы, Келлхус в одиночестве брел через колючий ельник к ближайшей из вершин, что громоздились вокруг хижины охотника. Темные стволы были окружены сугробами. В воздухе пахло зимней тишиной.
За эти несколько недель Келлхус переделал себя. Лес больше не был ошеломляющей какофонией, как когда-то. Собель сделался страной оленей-карибу, соболя, бобра и куницы. В земле его покоился янтарь. Под облачными небесами выходили на поверхность ровные валуны, а озера серебрились рыбой. Больше тут не было ничего, ничего достойного благоговения или ужаса.
Впереди выступал из-под снега невысокий утес. Келлхус поднял голову, отыскивая тропу, чтобы как можно быстрее подняться на вершину. И полез наверх.