- Орест, любимый братец, - тихо произнесла она, снова став рядом. - Ты всегда думал, что я странная девочка. Тебе казалось, что я такая из-за книг. А ведь книги я вовсе забросила с тех пор, как появились мои камни. Не могла я тебе рассказать о них, а теперь, видишь, могу. Так что, сдается, я куда странней, чем ты знал.
Заколебался белый изнутри огонек ближней свечи. Ветер бил снаружи по зашторенным высоким стеклам ветвями старого ясеня. Деревянный дом поскрипывал, и пел где-то сверчок.
- А коли я странная девочка, так мне и поступать странно, - продолжала Нелли. - Я ведь знаю, что ты не можешь со мною говорить. Но мир не таков, как все думают, это я уже поняла. И раз уж камни и те умеют разговаривать, то отчего бы брату не молвить словечко сестре, даже если он мертв? Я никому не скажу, я умею хранить секреты. Но я должна знать, Орест, что с тобой случилось? Зачем ходил ты в дом к этому господину Венедиктову и что ему было нужно? Ответь мне, пожалуйста, ответь!
Глупость, он не может ответить.
Ветер усилился, и хлопнула невидная из-за шторы фортка. Кому понадобилось ее затворять? По комнате пробежал сквозняк, и запах сладких духов сделался сильнее. Огоньки свечей взвились кверху, одна погасла.
Какая слабость в ногах… Нелли села на пол, привалившись к гробу головой. Что-то еще вошло в комнату вместе со сквозняком. Однажды, на дороге к дому, Нелли пыталась убежать от надвигающейся грозовой тучи. Туча расплывалась в блеклом от зноя небе, как безобразная клякса по тетради, под ногами клубилась пыль. Нелли бежала быстро, а туча, казалось, не двигалась. Но девочка знала откуда-то, что убежать не удастся - туча настигнет ее вместе со своими молоньями и громами. В отчаяньи семилетняя Нелли закрыла руками голову. То же захотелось ей сделать и теперь.
Нет, не зря спрашивала она Ореста. Беда не приходит одна, за нею идет другая. Она уже в пути, от нее не укроешься. Теперь уже не с братом, а с нею, с Нелли, случится что-то страшное.
В светелке, вместо Кати, Нелли застала Парашу. Устроившись на лежанке, девочка переплетала на ночь волосы.
- Экая ты бледная, - Параша тряхнула головой: взметнулись высвобожденные льняные пряди. - Запечный, дедушко, косы не дери, волос не секи.
- А Катька где? - Нелли без сил опустилась на кровать.
- В деревню на ночь убежала. - Параша взялась за косоплетку. - Блажит, не знаю, что с ней сделалось. Побудь да побудь вместо меня. А я, знаешь поди, твои крючки-шнурки вечно перепутаю.
- Да неважно, - Нелли вздохнула, чувствуя странное стеснение дыхания.
- С братцем-то попрощалась? - спросила Параша негромко.
- Беда мне будет, Парашка, - Нелли вытянула ногу.
- Али знак подал? - охнула Парашка, стягивая с Нелли туфельку. - Какая беда, касатка?
- Не знаю я.
- Эх, будь Катька, карты бы раскинула…
Как случалось всегда, самая ловкая на грибной охоте или по ягодам, в доме Параша становилась неимоверно неуклюжа. Чулки и кушак выскальзывали из ее рук, платье мялось, на голову Нелли вместо ворота ночной рубахи наезжал рукав, с чепца чуть не оборвались ленты.
- У-фф, умаялась. - Параша провела ладонью по лицу. Сама она давно уже скинула сарафан и стояла в коротенькой полотняной рубахе, босая. Была она такой же белокожей, как Нелли, но пухленькая, словно булочка из пряженого теста. - Гасить свечу-то?
- Гаси. - Нелли не хотелось остаться в темноте.
Из темноты выступил синий оконный проем. Сделались слышнее наружние шумы. Где-то прошелестели шаги. Должно быть, Елизавета Федоровна, в который раз за эту ночь, проходила в залу. Шевельнулась кисея полога, что-то негромко стукнуло, скрипнула совсем близко половица. Нелли поежилась: не ходит ли кто со свечой-невидимкой, о которой рассказывала года два назад Параша? Страшная, страшная свеча-невидимка, что даже вспомнить жутко, как изготовляется. Какой злодей не боится держать ее в руке? Или просто душа Ореста пьет водицу из голубого блюдечка, что выставлено на подоконник?
- Ты спишь?
- Не сплю.
- Ты лучше ко мне иди.
Параша, простукав голыми пятками, скользнула под перину.
- Жар у тебя, - она коснулась лба Нелли рукой. Рука оказалась необыкновенно прохладная. - Хочешь нашепчу, прогоню двенадцатую Иродиаду? Нечего ей к тебе липнуть.
- Сама отвяжется. Парашка, а тебе страшно?
- Так уж ты и сама не боишься.
- Ореста нет, не боюсь. Я поняла - живой он меня очень любил, с чего б мертвому-то ко мне меняться? Живой ли, мертвый ли, Орест меня обидеть не может. Я про другое. Смерть по дому ходит, слышишь?
- Как ей не ходить, касатка, Смертушке-то? Так ведь она не в дом шажки считает, а из дому. Не страшно. Вот когда в дом, а еще так, как бабка моя помирала, тут уж страшно…
- Расскажи.
- А ну как страшней станет?
- Под одеялом ничего.
- Девять годов мне было, - Параша вздохнула. - Мало еще, она мысли-то обо мне и не держала… Приходит раз из лесу, корень-лапчатку добывала, вроде как встревоженная. Зовет мамку: "Татьяна, говорит, помирать мне через три дни". К вечеру и слегла. Уж так мучилась, так мучилась, конек с крыши снимали, чтоб душенька отлетела. А все почему - мать с золовками к ней не подходили. Молвит бабка: "Ариша, принеси водицы испить!" Так тетка Арина возьмет ковш на журавельной ручке да и тянет издалека. "Татьяна, поправь, лежать мне жестко!" А мать в ответ: "Пусть, мол, матушка, Анисья поправит, она ловчее". А тетка Анисья: "Нет, у Арины руки мягкие, куда мне, неуклюжей!" Бабка разозлится, ну швырять чем сможет: "Змеи вы подколодные, зайчихи трусливые, долго мне из-за вас маяться, непутевых?!"
- Отчего ж они к ней не подходили, Парашка?
- Да уж ясно чего - боялись. Каждая на другую кивала. А мать завыла да в ноги: "Матушка-свекровушка, уйди так, Христом-Богом!" Та как зыркнет на нее: "Ишь чего надумали! Жребий тяните, врагини мои, не уйду!" Мать в ответ побелела как лен, но твердит: "Все одно протянем до твоего сроку, как ни крепись! Батюшка Паисий не велел". - "Ах он, долгополый! Ступай к нему, пятая Иродиада! Ушь-ушь-ушь, пошла!"
- Она вправду на батюшку Паисия рюматизм наслала, Парашка?
- Он и так маялся, - Параша захихикала в темноте. - А глупые бабы услышали, что она на попа порчу гонит, испугались еще больше, выбежали в светелку шептаться. Одна я осталась, то есть не одна, с Ивашкой малым, ну да он тут не в счет.
- И чего? - Нелли приподнялась на локте.
- Я у голбца сидела, корзинку плела. Бабка вроде как прислушалась, да и достает из-под подушки тряпицу льняную. Ивашка крутит себе волчок, а мне любопытно. Бросила плетенье, подошла поближе чуток. Бабка тряпицу развернула, а в ней пряник печатный, сахарный, от коробейника. Ну и протягивает мне пряник-то.
- А ты?
- Подошла, касатка. Бабка со смеху заквохтала, да хвать меня за обе руки. Изо всей силы сжала, аж пальцы хрустнули. Жала-жала, потом разом выпустила. "Кушай, - говорит, - внученька, пряничек, лакомься!" Тут уж и бабы вошли. Глядят, бабка довольная лежит, а я пряник кушаю… Как заголосят, как пойдут бабку ругать на чем свет! Да друг дружку корят - себя уберегли, а дитятей прикрылися! А мне смех, я бы и без пряника подошла, мне и обидно было, что всех зовет, а меня нет. Ну мала я была, конечно, это уж она с горя меня подманила.
- Парашка… А откуда ж тогда пряник под подушкой?
- Кто знает, касатка.
- Ах, Парашка, что ж за беда случится? Кабы знать…
- Бог милостив… Придет, так назовется.
Ободренные теплом друг дружки, девочки обнялись и, наконец, задремали. На грядущий день Нелли ждали странные похороны. А молодого Сабурова уже ожидала могила, выкопанная за церковной оградкой, в березовой роще. Могила без креста.
Глава V
Случилось все за обедом, на другой день после похорон. Скучный был это обед. Нелли вертелась на стуле, не в силах привыкнуть к бумазейному черному чепцу Елизаветы Федоровны, сменившему обыкновенный, красиво плетенный крючком из ниток, что напоминал всегда Нелли оконные узоры морозного дня. Все было не так, даже кушанья подали самые гадкие! Словно все позабыли о том, как Нелли ненавидит молочную лапшу. Нелли возила тяжелую серебряную ложку в клейком габер-супе, зачерпывала чуть-чуть, подносила ко рту и тут же опускала обратно. Но никто не заставлял ее есть как следует.
- Барин, Кирилла Иваныч… - В дверях нерешительно возник лакей Тит, сутулый от старости.
- Чего тебе? - раздраженно откликнулся папенька.
- Приехал тут какой-то…
- Мы не принимаем, надобно же иметь совесть! - Кровь прилила от гнева к щекам Кириллы Ивановича. - Зачем тревожишь, неужто трудно отказать?
- Так ить не уходит, пес. Издалече, говорит, по наиважнейшему делу. Вона и шарабанчик на дворе. Добро бы из хороших господ, а то недоразуменье одно, крючок. Прикажете силой выволочь, так кликну ребятушек.
- Постой… Как назвался?
- Сказывал доложить, мол, Пафнутий Пантелеймонов сын Панкратов.
- Впервые слышу, - Кирилла Иванович пожал плечами. - Ты такого знаешь, Лиз?
- Нет, - Елизавета Федоровна зачерпнула немножко лапши, поднесла ложку к губам и опустила обратно в тарелку - точь-в-точь как Нелли. - Надобно принять, коли человек ехал.
- Ладно, проси. Да скажи Марфе, пусть поставит прибор.
- Не извольте беспокоиться, - из-за спины Тита неожиданно возник невысокой человечек. - Всяк сверчок знай свой шесток, обожду в гостиной, покуда докушать соизволите.
- Как угодно, - отцу явно недоставало настроения являть свойственное обыкновенно гостеприимство.