- А какой хочешь выбирай, все пустые.
- А отчего село-то опустело? - Занозою сидело в памяти название села, и Нелли никак не могла ее вытащить.
- Долгая сказка.
- Расскажи, я тебе еще денежку дам.
- Коли тебе слушать охота, так оставайся, - Катя приняла у Нелли повод. - Я лошадей покуда расседлаю да погляжу, где лучше спать.
- Ладно, ступай, - Нелли уселась на ближайшую завалинку и поманила горбунка пальцем. - Не бойся, мальчик, я тебя не обижу. Расскажи мне, давно ли село пустое и отчего.
- Давно, ух, как давно. - Псойка остановился в двух шагах от Нелли и начал переминаться на тонких босых ножках. - Дед мой с меня был, вот как! Только не думай, он горбачом-то не был, и отец не был, это меня с печки уронили малого.
- Да я не думаю, - терпеливо ответила Нелли. - Ты про село рассказывай.
- Я и рассказываю про село-то. Барин важный был тогда, не то, что нынешний. Мужики в Старой Тяге ничего жили, только разве земля трудно родила, воды здесь мало.
- ВОДЫ мало?!
- В том-то и дело, красавчик ты мой. Маялись людишки, но ничего, жали-сеяли. Тут барин и скажи, я, мол, не какой-нибудь, а мудреный благодетель. Уехал в сам Петербурх, да привез басурмана с обритой бородой. В тех, говорит, басурманских краях людишки горазды канавы копать, чтоб вода куда надобно шла.
- Каналы! - Нелли рассмеялась.
- Я и говорю, канавы, - обиделся Псойка. - Ходил басурман, ходил, щеки надувал, все ручейки обошел, потом велел мужиков звать землю рыть. От каждого ручья по канаве отвел, а от каждой канавы еще по три. Сперва жили мужики да радовались, больно хорошо всходило. На четвертый год снега много лежало, весна мокрая выдалась. Залило поля кое-где, но все ж жить можно. Потом осень была хмурая. Каждый год стало больше заливать, покуда все не заболотило. Уж и обратно засыпать пытались канавы-то, да куда. Пришлось расселять Старую-то Тягу, часть народу в Рысихе обстроилась, часть в Незнайке. До меня тут много лет никто не жил, сам-то я из Рысихи. Мачеха со двора согнала, известно, какой из меня работник. Побираюсь по убогости. Дед жив был, сказывал, раньше уроду было житье! В каждом барском дому держали нашего брата, господ веселить. Сладким куском сыты были. А теперь не держат, наскучили, что ли, уроды-то? Выросту, пойду, может, с нищими бродяжить, а маленькому плохо, всяк бьет, кто хочет.
- Уж и не знаю, где раскладываться, - крикнула из ближних ворот Катя. - Мокрицы в домах и лягушки!
- Так шли бы в дом священника, он на взгорочке, - важно отозвался Псойка. - Там даже печь-то белая.
Дом священника! Нелли рывком вскочила на ноги. Вот так штука, в этом болоте, оказывается, и родился отец Модест!
- А священник давно в селе не живет?
- Экой ты непонятливый. Народ расселился, кому в церкву ходить? Дед, правда, сказывал, священник тут еще доживал, жалко храм-от было бросать, служил один. Так тому уж лет будет четыре раза по десять.
- А дети…. дети у того священника родились здесь? - запинаясь, выговорила Нелли. - Сын… у него родился?
- Эк хватил! Да в Старой Тяге никто не рождался раз пять по десять. Денежку-то дай, раз от лисички гостинца не привез.
Нелли не глядя протянула мальчишке алтын.
- Ух ты, вот так денежка! Я за такую денежку дров наношу, печку натоплю, выспитесь, как у Христа за пазухой.
- Где ж ты дрова берешь, одни болота кругом.
- Где-где, на бороде! - отозвался Псойка, отскочив в сторонку. - Небось не дурей тебя, дома доламываю, которые уже обвалились.
Неугомонный горбунок стреканул куда-то промеж плетнями. К Нелли меж тем торопливо, помахивая издали рукой, шла Катя.
- Правду карла болтал, дом получше других, хотя тоже грязищей зарос. Спать все одно на потниках, уж я их в избу заволокла.
- Слушай, ведь отец-то Модест врал!
- Ты о чем?
- Я помню, наверное помню, он говорил, что здесь родился! Старая Тяга под Велецком.
- Ну и что с того? Может, похвалиться хотел…
- Похвалиться?! - от возмущения Нелли въехала носком сапога в зацветшую лужу. - ЧЕМ тут похваляться, скажи на милость?
- Под ноги гляди! - Катя взбежала по шаткому крылечку и придержала дверь для Нелли. - Почем я знаю, зачем попу врать?
- Все врут зачем-то, - оглядывая сизое в опускающихся сумерках помещение с тремя пустыми окошками, отозвалась Нелли. - Коли бы он сказал, родился, мол, в Москве либо Петербурхе, а выяснилось, что здесь, все бы ясно. Постыдился такой мурьи, прихвастнул. А наоборот врать для чего, а, Катька?
- Вроде как незачем, - Катя защелкала кремнем над трутом.
Нелли все оглядывала дом, разделенный на две горницы. Белая печь была единственной его гордостью. Ну, еще что-то вроде хозяйской кровати за перегородкою, а лавки да стол - самые избяные, топорной, не рубаночной работы. Провалившийся пол дощатый, не земляной. Да, по всему здесь жил священник. Но никак не мог оказаться сыном этого сельского батюшки отец Модест с его гессенскими сапогами, мягкими манерами, фехтовальной осанкой! Даже если предположить, что стояли здесь четверть века назад шкапы книг, увезенные затем в жилое место. Нелли казалось, что она догадалась бы о неправде, даже не услышь сейчас, что никакой священников сын здесь три десятка лет назад просто не рождался. Чего гадать, могло ли это быть, этого не было, да и все.
- Катька, ЗАЧЕМ, когда НЕЗАЧЕМ?
Катя не подняла глаз от прыгающих по серой тряпице искорок.
- Поп в Сабурове остался, когда мы его еще увидим? Чего зря голову ломать или других забот мало?
На крыльце загрохотало: в дверь шмыгнул Псойка с ворохом старых кольев и досок.
- Дровишек несу.
- Клади тогда, - Катя оживилась. - А скажи, малый, чего в соседней деревне нас старуха с дороги сбила?
- В Незнайке-то? - Псойка свалил вязанку у печи. - Да там все бабы злые, такая уж у них планида. Что молодые, что старые, что малявки малые.
- С какой радости? - Катя озадаченно заглянула в арчимак. - С голодным брюхом спать придется, вот беда-то. Думали ведь из-за той старухи в городе ночевать. Нет, вправду, чего она?
- Да сказывают, жила там много лет назад баба одна, - горбунок ловко разложил растопку. - Работящая баба да смирная, одно только плохо. Пятницу не чтила, вот как. И пряла по пятницам, и ткала, и белье на реку носила. Раз сидит она в пятницу дома да прядет. И вдруг слышит - кто-то ходит по сеням. Охолодела баба со страху, дверь-то на улицу на запоре была. А в избу дверь начинает потихоньку отворяться. Входит женщина, вся грязная да рваная, на голове репьи. Перекрестилась на образ и давай плакать. А потом той бабе говорит: "Ты, безумная баба, ризы мои запачкала. Зачем дня моего не знаешь?" Поняла тут баба, что перед ней сама Параскева Пятница, стала у ней прощения просить. А Пятница как вскрикнет: "Нету тебе моего прощения!" Хвать спицу, какой кудель к копылу крепят, да как начнет бабу по рукам тыкать. С той поры все бабы у них плохорукие, вечно разобьют-разольют, а деревня Незнайкой зовется.
- Ишь ты, - Катя пошевелила за неименьем кочерги палкою первые языки огня. - Знаю я, кому б такая история по нраву пришлась.
- Лишнего-то не болтай, - одернула Нелли: говорить о Параше не стоило, ведь они были мальчиками, а мальчики с девчонками дел не имеют.
- Да вы не кручиньтесь, ребяты, щас я в свои палаты да принесу репок желтеньких, молоденьких, как яблочки! - Псойка вскочил на ноги.
- Ай молодец! - обрадовалась Катя.
Нелли же оставалась сидеть на топорной лавке, уставясь на носок своего сапога, которым копала без того отставшую доску пола. Мысль, вспавшая ей в голову, никак не желала уходить:
"ГДЕ же тогда вправду родился отец Модест?"
Глава XXIV
Минула еще неделя, и дороги стояли, словно в багряном мареве рябиновых ягод.
- Ишь краснеет, к лютой зиме, - говорила Катя, оглядываясь по сторонам. Все чаще попадались деревья незнакомых пород, да и знакомые вели себя странно: некоторые казались приземистей и ниже противу обыкновенного, некоторые выше и тоньше.
- Зимой уж мы дома будем, что нам за беда, - усмехалась Нелли.
- Ой, не загадывай, Роман Кириллыч.
Теперь девочки вовсе не называли друг друга настоящими именами - слишком людной становилась местность. В иных местах по тракту приходилось не скакать, а пробираться между обозами, каретами и пешими ходоками.
- Понятное дело, до Свято-Петербурха рукой подать, - степенно отозвался крепкий старик с подводы, груженной колотыми кусками желтоватого зернистого камня, прослышав, как всадники жалуются друг другу, что быстрей было бы пешком. - Как кресты в небе зачервонят, так, считай, меньше дня пути. Не забудьте, люди молодые, лоб перекрестить только завидите, да молитву молвить.
Нелли верилось и не верилось, что великий город так близок, даже дыхание стеснялось от волнения. Сбиваясь, начинала она то и дело рассказывать Кате о флюгере со святым Георгием над маленьким дворцом Петра, о рукотворных гротах, Лабиринте с беседками да столбах с башнями, на каждой из коих выбита басня француза Ляфонтена с ее истолкованием, в дивном Летнем саду, что окружает сей дворец. Имелось в столице и специальное публичное здание, именуемое Кунсткамерой, где выставлялись для познавательного обозрения всяческие диковины, в том числе и престрашные. Эти описания почерпнуты были Нелли из альманахов, Орест же упоминал о трактире купца Поцелуева, прозванном просто Поцелуй, да о качелях с балаганами около Адмиралтейства. Но единой картины не складывалось в ее воображении из этих пузелей, а сердце в груди стучало быстрее лошадиных копыт.