- Шел я поить моих лошадок,
Пела кукушка в лесу.
Пела кукушка и мне сказала:
Милую в землю несут!
Что ты плетешь, зверушка злая?
С милой я был вчера!
Но, как спускался я с гор в долину,
Пели колокола.
- Mais quand je fus dedans l'eglise
J'entendies le pretre chanter, -
подхватила Нелли, которую несказанно умиляли старания Роскофа переиначивать родные песни на русский манер. -
Donnez du pied dedans la chasse
Reveillez-vous si vous dormez!
- Отчего ты не спишь в такой час, юный друг мой? - весело спросил Роскоф. Его улыбка и ворот сорочки ярко белели в темноте.
- Верно твоя история не дает мне сна, - ответила Нелли с неожиданною прямотой. - Быть может, ты доскажешь ее?
Ни Роскоф, ни она не обратили вниманья на то, что манера взаимных их обращений стала короче.
- Будь по-твоему. Пройдемся до площади. - Роскоф вздохнул. - В Париже сейчас самая жизнь, а здесь все спит.
Шаги гулко отдавались вдалеке. Нелли заметила, как в одном из окон опасливо приподнялася занавеска: мелькнула свечка в руке, выхватившая белый колпак.
- Экие яркие нынче звезды. Я остановился на том, как приходил некто, названный отцом Дю Серром. Три часа прохаживался я под окнами в неизъяснимой тревоге. Дю Серр вышел наконец из дому один, без сопровождения отца. Я метнулся к нему, отчаянное подозрение сверкнуло в голове: не убийца ли предо мною?
"Что ты глядишь на меня, будто хочешь укусить, вьюноша? - хихикнул негодяй. - Настанет день, когда ты вспомянешь мой приход с тем, чтобы поставить за меня в церкви пребольшую свечу!"
Я, впрочем, успокоился уже, ибо услыхал голос отца: он говорил кому-то из слуг, чтоб его не тревожили.
До ночи просидел отец взаперти. Я отправился спать, так и не переговорив с ним. Молодые потребности взяли свое, но сон мой был тревожен. Помнилось даже, что я слышал сквозь него женские рыдания.
Не успел я подняться, как ко мне вошла мать: глаза ее были красны. "Поди к отцу, Филипп, - произнесла она дрожащим, усталым голосом. - Он ждет тебя".
Отец встретил меня в своем заваленном старинными бумагами кабинете, окна которого выходили на платаны сада. Наряд на нем был вчерашний, но и без того, по сумрачному, потемневшему лицу, сделалось понятным, что он не ложился.
"Вы звали меня, батюшка?" - с тревогою вопросил я.
"Филипп, - отец поднялся мне навстречу из-за стола. - Филипп, дитя моей скорби, драгоценное мое дитя!"
"Батюшка, что случилося?"
"Сын мой, тебе известно, что я много страдал. - Отец будто не услышал тревожного моего вопроса. - В твоих силах дать сейчас утешение своему родителю. Готов ли ты?"
"Я сделаю все, что Вам угодно будет приказать! Дорогой батюшка, быть может, и даже скорей всего, Эдуар или Симон боле радовали бы Вас успехами в учении, но не сомневайтесь в моей любви! Чего Вы ждете от меня?"
"Послушания. Полного и слепого послушания моей воле. Древние времена видели в нем незыблемое установление Божества, но в нынешние суемудрые дни оно редко".
"Я готов исполнить Вашу волю".
В начале нашей улицы стояла часовня, посвященная Геновефе, защитнице Парижа. Туда и последовали мы с отцом.
"Подойди к алтарю, Филипп", - глухо проговорил отец.
Я повиновался.
"Клянись. "Я покину родину и не ворочусь никогда, будь тому свидетельницею, святая Геновефа. Да буду я проклят вовек, ежели нарушу обещание, данное моему родителю".
В часовне было и без того темно, но в это мгновение глаза мои, казалось, ослепли. Чужой, идущий издалека голос повторил слова, подсказанные моим отцом.
"Не спрашивай меня ни о чем, Филипп, - молвил отец, когда мы вышли на свет. - О, когда бы я мог рассказать тебе! Настанет день, и ты все поймешь. Увы, злодей Дю Серр прав - начни я пророчествовать на улицах, меня запрятали бы в белый дом".
"Разве Вы не можете довериться мне, батюшка?"
"Я не хочу лишиться твоего доверия. Увы, мне остается лишь уповать на святость обычая и силу любви. Кое-что я смог поведать твоей доброй матери, но на то была причина - я тщился уговорить ее уехать с тобою".
"Матушка разделит со мною изгнание?" - сердце мое дрогнуло.
"Нет, Филипп. Она рассудила, что долг женщины - следовать за мужем, а не за сыном, который найдет поддержку у иной женщины".
"Я… должен жениться не на француженке?"
"Скорей всего так. Быть может, вдалеке встретятся тебе дочери Франции, но поверь, будет лучше для тебя избрать женщину новой страны и обрести новую жизнь. Жена-француженка станет напоминать тебе об утраченном доме. Нельзя жить воспоминанием. Коли я не понял бы того вовремя, ты не увидел бы Божьего света, дорогой мой сын".
"Быть может, француженка-жена заставит меня тосковать о доме. Но отец, отчего тогда Вы хотели, чтобы со мною ехала матушка?"
Лицо родителя моего налилось темной кровью.
"Не спрашивай, Филипп, не спрашивай… Она решила, пусть будет так. О, в одном просчитался презренный Дю Серр - сам я в любом случае с тобою не еду. Подлец мерил по себе".
"Батюшка, коли не хотите Вы открыться мне, не терзайте загадками".
"Ты прав. Отчего ты не спрашиваешь, в какую страну тебе суждено направиться?"
"Мне все едино".
"Ты уедешь в Россию. Некогда страна эта была завоевана гуннами, и ее сообщение с христианскими королевствами пресеклось. Ныне она успешно возвращается к цивилизованности. Страна сия богата и огромна, в ней скрыты неисчерпаемые возможности. Со знатностью и деньгами ты легко найдешь там себе место. Я буду руководить тобою издалека. Не обосновывайся поначалу в столицах, в России их две, старая и новая, живи в глуши, осваивая язык и нравы. С большей открытостью ты заживешь, когда я переведу тебе все средства к достойному существованию - это потребует некоторого времени. Впрочем, все сие мы еще успеем обсудить".
Не в силах сдержать себя, я зарыдал. Отец прижал меня к груди, и я услышал, что и его душат слезы.
Через десять дней меня уже не было в Париже, и с той поры минул почти год.
- И ничего не прояснилось с тех пор относительно сего странного изгнания? - спросила Нелли тихонько.
- Ничего.
Они стояли на площади, невдалеке от собора. Целых два корявых фонаря торчало и тут - скорей мешая глазам приноровиться к темноте, чем даруя свет.
- Есть опасность, которую немногим новичкам удается избежать, - произнес Роскоф. - Приемы, отточенные при хорошем свете, в зале, забываются при нежданном нападении. В таком месте, как это, из-за угла, ночью… Защищайтесь, нето я наставлю изрядных синяков!
Привычный звон металла наполнил площадь.
- Иной раз покажется, будто с кондотьером каким наемным говоришь, что в Париже только и рыскал по темным переулкам, - с насмешкою произнесла Нелли. Длинная тирада не отняла у нее дыхания, голос звучал ровно. А еще неделю назад голос прерывался, когда она говорила во время фехтования.
- Ни одного человека в жизни не убил и нисколь о том не жалею, - засмеялся Роскоф. - Видишь ли, юный Роман, тому, кто лучше других ладит со шпагою, не надобно затевать ссоры.
- Ссоры? - Нелли увернулась от удара, согнувшись в три погибели.
- Всегда тщился быть обязательным, чтобы ненароком не сделаться убийцей. Bien!
Нелли застыла на месте, приоткрыв рот от изумления: тяжелый защитный наконечник ее шпаги ударил под ключицу Роскофа.
- Отлично, мой друг, отлично! - Роскоф небрежно уронил шпагу в ножны. - Скажу тебе, сейчас я того и ждал. Ты из тех, в ком обстоятельства влияют на способность. Иначе сказать, в темноте тебе сражаться легче, чем при свете, ибо темнота будоражит ощущенье опасности. Да я еще и пригрозил обидно. Истинным мастерством тебе не овладеть никогда, для того недостанет терпения и холодности. Но за себя ты постоишь.
- Филипп… это случайность! - Нелли до сих пор не верила себе: положительно не способна она достать Роскофа. - Второй раз не получится, я знаю.
- Не получится. Но коли получилося единожды - стало быть, я довел тебя до твоей высоты. Лучше ты не будешь. Да и откудова взяться должной силе в мышцах? - Роскоф вздохнул. - Я чаю, лучше тебе ехать с Ивелиным, все ж безопасней.
- Мне вправду пора в дорогу, Филипп, но… - Нелли замялась. Право же, им с Катей Ивелин вовсе не нужен в пути.
- Все забываю о твоем секрете. Езжай как знаешь.
- Я вовек не избуду благодарности за науку, Филипп! - с горячностью воскликнула Нелли. - Не поминай меня лихом.
- Лихом не стану. - Роскоф с печальною внимательностью окинул Нелли долгим взором. - Но жаль, не знаю, каким же именем поминать тебя взаправду?
Корявые фонари закачались перед глазами Нелли, словно лес в хорошую бурю. Нет, быть не может, не о том Роскоф говорит.
- Я не пойму тебя, прости. Я - это я, кем же мне быть еще, как не чадом моих родителей?
- Друг мой, кого угодно тщись обмануть, только не француза, - Роскоф был теперь сериозен. - Бог или Дьявол отличил нас особым зреньем, не ведаю.
- Филипп… ты - разгадал меня? Давно? - проговорила Нелли, силясь утаить испугу.
- Понял бы сразу, когда б не столь удивительным сие представлялось. Долго я к тебе приглядывался, однако ж петь со мною никак не стоило.
- …Петь?
- Голос женщины прекрасен с ребяческих ее годов до старости. Голос отрока живет несколько кратких лет. Потому, быть может, Господь напоил его особой, ангельской красотою, уязвляющей души смертных тоской о потерянном Рае. В обыденности можно спутать отроческий голос с девичьим, в пении - никогда. Девичий голос будит желанье жить, отроческий - умереть. Не пой, покуда хочешь быть неузнанной.
- Спаси Бог тебя и за этот совет.