– Верни реликвию, охальник! – пробурчал епископ, указывая на Парсифалеву "трость". – Нечего священные предметы нечистыми руками лапать! А за ложный вызов царь‑батюшка из вашего жалованья вычтет…
– Это мы еще посмотрим, – отбрила вероучителя Светлана. – Были змеи, я сама видела.
– И где же они?
– Испугавшись приближения вашей святости, демоны испарились, в прах рассыпались.
Кукиш с подозрением посмотрел на княжну. Не издевается ль? Но та глядела на наставника такими чистыми и полными восхищения глазами, что его преосвященство успокоился.
– Ладно! Отбой тревоги! Возвращаемся в Константинополь!
Для Ифигениуса вопрос с переименованием столицы уже давно был решен…
Глава 3
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В КИЕВЕ
Киев, октябрь того же года
– Ну, девица, вот мы и приехали, – сообщил возница. – Рассчитывайся, да слазь. Тебе в город нужно, так что давай шагай вот по той улице.
– В город? – не поняла Орландина, обводя вокруг растерянным взглядом. – А это разве не город?
Кучер добродушно рассмеялся.
– Это, дева, называется Купеческая слобода. А Киев за стеной начинается. Вот так‑то! Одно слово – дикие вы люди. У себя там в горах!
Его спутники дружно расхохотались. Амазонке пришлось проглотить насмешку. Конечно, откуда дикой горянке видеть такой громадный город?
Прибившись к купеческому обозу, она представилась охотницей из Валахии, идущей в Клев к поселившемуся там брату‑кожевнику. Это объясняло и корявый язык, и боевитость, а также избавляло от лишних расспросов. Охотница и охотница, из Империи так из Империи. Они там в горах все дикие, небось и не знают, что за три перевала от них тоже люди живут.
Сунув с нарочитой неохотой в ладонь возчика истертый серебреник, Орландина двинулась к городу.
Ворота в земляном валу охраняли только четверо воинов, что само по себе было странно. Ведь все по дороге сюда только и говорили, что о войне с метаморфусами, которые появляются то там, то здесь.
Стражники смерили ее подозрительными взглядами, взяли входную пошлину и заставили пройти через непонятное приспособление, напоминавшее рамку. Предварительно велев избавиться от всего металлического.
– Не звенит? – переглянувшись с остальными воинами, спросил у них старший.
– Вроде не звенит! – ответили те хором.
– И не светится?
– Не светится!
– Проходи, девка! – разрешил привратник.
Пожав плечами, она ступила за ограду.
На ее взгляд Киев вообще был городом, мягко сказать, странноватым.
Начать с того, что дома были не каменными, как она привыкла, и даже не глинобитными мазанками, а как на подбор деревянными. И высокие, теснящиеся друг к другу дома зажиточных горожан – с крутыми крышами, небольшими окнами и полукруглыми воротами в нижних этажах, и храмы с высокими шатровыми крышами, и торговые склады.
По улицам медленно тянулись телеги, подводы; важно вышагивали прохожие. В отличие от имперских городов народ тут особо не суетился и не шумел. Видать, холодный северный климат накладывал свой отпечаток на характер куявцев.
Орландина вышагивала по улицам – то немощеным, где сапоги по щиколотку утопали в грязи после недавних дождей, то по вымощенным отесанными бревнами, а то даже по булыжным.
При этом она не забывала оглядываться по сторонам, изучая местный народ.
В основном это были идущие куда‑то по своим делам посадские.
Попадались и стражники – исполненные важности, вышагивающие по двое или по трое, внушительно покачивая бердышами, по‑уставному лежащими на плечах. У иных амазонка заметила особые нагрудные бляхи, на которых было выгравировано изображение собаки. Бублик ей говорил, что таковских следует сторониться особо – Ифигениусовы дружинники, псы Господни.
Пару раз приходилось шарахаться к заборам, стараясь уклониться от комьев грязи и навоза, разлетавшихся из‑под копыт несущихся куда‑то во весь опор лошадей, которых седоки с гиканьем подзадоривали плетьми…
Одно слово – метрополия!
Опытный глаз разведчицы Вольного легиона выделял то неприметно шмыгавших типчиков с бегающими глазками – высматривавших добычу карманников, то непотребных девок с бирюзовым колечком во рту, игривыми взглядами приманивавших на улицах мужиков на блуд. Ну да, ведь лупанариев в этом оплоте христианства не имелось – грех.
Так или иначе, справляясь с планом‑мапой, начертанным на бересте предусмотрительным лешачком (который сам по понятным причинам не мог появиться в столице и остался ждать вестей в небольшой рощице под Клевом), и расспрашивая встречных, она добралась до Ведьминой слободки. Здесь, найдя Болотную улицу, осведомилась у сидевшего на завалинке косматого деда, как ей сыскать дом Угрюма и Родиславы‑знахарки.
– Ну, считай, что нашла, – буркнул старик, недоверчиво косясь на незваную гостью. – Я и буду Угрюм…
Он как бы невзначай потянулся к посоху, и на руках его вздулись совсем не стариковские мышцы.
– И чего тебе, чужинка, надобно?
– Я от Бублика, – доложила Орландина, понизив голос, и вытащила из‑за пазухи данный сатиренком амулет.
Свой Амулет Силы она на всякий случай оставила пареньку и теперь не жалела. Эти проверки на воротах – "звенит – не звенит…".
– Ах ты, Макошь‑хранительница! – всплеснул корявыми руками старец. – Так ты та самая Ласка! Ах, пустая моя башка! Как ты через заставы прошла? Ничего там не звенело? Родислава, да иди же ты скорее – гостью жданную привечать будем!
От домика уже спешила сморщенная, как моченое яблоко, но вполне себе бодрая старушка в синем платочке.
– Гляди, мать, какую кралю к нам племяш прислал!
– Милости прошу, гостьюшка дорогая, в дом! – пригласила хозяйка.
Изба стариков была неказистой, что греха таить. Низенькая, с односкатной крышей, крытой дерном. Маленькие, затянутые пузырем и оплетенные паутиной окошки.
Слева от входной двери – грубый каменный очаг, под потолком полати. Под стенами громоздились кадки и ушаты, чуть не в центре красовался громадный, окованный ржавым железом сундук.
В красном углу вместо изображений чуров да прочих предков висело черное резное распятие незнакомого Орландине фасона.
В доме стоял тонкий и терпкий запах знахарских трав, смолы, каких‑то курений.
По углам висели чистенькие, хотя и вытертые рушники, на полках – глиняная и деревянная посуда. Видать, ремесло целительницы не давало хозяевам достатка – ежели те, конечно, не были убежденными скопидомами и не прятали каждый заработанный грошик в тайную кубышку.
Родислава принесла еще теплый пирог, дед нарезал в тарелку сотового меда. На столе появилась похлебка (shchi), ржаной хлеб.
За нехитрой трапезой, расспросами о дороге и разговорами о житье‑бытье Орландина внимательно изучала своих хозяев.
Бабка Родислава – среднего роста, с мелкими чертами лица, в платке, из‑под которого выбивались гладкие темные с проседью волосы, с тихим воркующим голоском, зачаровывающим слушателя.
Дед Угрюм напротив – грубоватый, но вместе с тем вызывающий какую‑то безотчетную симпатию. И еще что‑то знакомое чудилось амазонке в нем.
Но вот жилище чем‑то девушку угнетало. Было в обстановке нечто затхловатое. Какой‑то убогий печальный непорядок во всем…
И еще – нигде нет ничего для хранителей очага, как это положено и у имперцев, и у прочих народов. Ни блюдечка молока, ни ломтика каравая в углу.
Тут как раз старуха схватилась за ушат, собираясь сгрести в него объедки, и тот печально треснул, рассыпавшись осколками по земляному полу.
Родислава заохала, сокрушаясь оттого, что некому проследить за порядком в дому.
– А скажи‑ка, бабушка, неужто у вас в доме ларов… домовых то есть нету? У меня в Сераписе и то домовые за всей утварью домашней следят. Только не забывай им угощение оставлять, и все у тебя в исправности будет.
– Эх, внученька, – вздохнула бабка Родислава, смахнув ветхим рукавом невидимую слезу. – И у нас так было. Да вот издал князюшка наш указ: всем домовым столичным зарегистрироваться в энтой… тьфу ты, Перун‑милостивец, в караульне Кукишевой, и на учет стать. Да знак особый носить и в казну пошлину платить. А отколь у домовых деньги – им ведь и касаться до них нельзя!
Орландина пожала плечами.
Что‑то подобное выдумал в свое время Атаульф Безумный, одним из своих последних указов повелевший всем, кто не мог доказать чистоту своей тевтонской крови на двенадцать поколений, выселиться в особые слободки да носить на одежде рыжие нашивки.
А поскольку доказать чистоту мало кто мог – за двенадцать колен‑то, то, если бы не свергли психа, пришлось бы половине жителей мятежной Аллемании переселиться в гетто.
– Да мы бы и заплатили! – вступил в разговор дед. – Но домовые, известное дело, обидчивые – взяли да ушли… Так что… А теперь город в осаде. И все "соседушки" от навьев попрятались.
С улицы раздался стук колотушки. Кто‑то решительно и нагло требовал впустить их в дом.
Угрюм выглянул в приоткрытое окошко.
– Мать Лада, оборони! – неумело перекрестился он. – Вот как раз этих из караульни и принесла нелегкая!
По тому, как поспешно он побежал отпирать, девушка догадалась, что, видать, репутация у служителей этого непонятного заведения недобрая.
В избу, пригнувшись, вошли двое – невысокий бородач в красном кафтане местного чиновника, и молодой, хотя и противный на вид монах.
– Мир вам, – бросил чиновник сквозь зубы. – Это ли дом торговца Угрюма и жены его знахарки Родиславы, кои в Ведьминой слободке обитают?
– Истинно так, – подтвердил Угрюм.
– А это кто у вас? – справился монах.