* * *
«Когда мы победим, кто спросит с нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны победить, иначе наш народ и мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли», — это слова Гитлера, сказанные им Геббельсу за неделю до нападения на Советский Союз.
Гитлер обещал, что итоги этой войны принесут немецкому народу обогащение, неслыханные территориальные приобретения, господство над миром. Но чудовищными преступлениями не добыта победа. Все — прахом. Близится поражение, сотрет с лица земли Гитлера и соучастников преступлений. Но покуда это произойдет, Гитлер обрушится с ненавистью: немецкий народ обманул его надежды.
19 марта он отдает приказ о «выжженной земле» — на этот раз немецкой. Уводить население (но куда же?), опустошать, разрушать города, которыми овладевает противник. Не имеет значения, что немецкий народ лишается при этом средств существования. Свое отношение к этой проблеме Гитлер сформулировал в распоряжении, отданном министру вооружения Шпееру:
«Нет нужды принимать во внимание то, в чем народ нуждается для примитивного продолжения жизни. Наоборот, лучше все это самим уничтожить, так как немецкий народ доказал свою слабость… После поражения остаются только неполноценные…»
* * *
240 километров отделяют американские войска от Берлина. 80 километров — Красную Армию.
Пережив кошмар декабрьского отступления под Москвой, Гитлер говорил Геббельсу, что
«прояви он (Гитлер) хоть на мгновение слабость, фронт превратился бы в оползень и приблизилась бы такая катастрофа, которая наполеоновскую отодвинула бы далеко в тень».
Теперь Гитлер снова возвращается к тем событиям:
«Генералитету сухопутных армий тогда полностью отказали нервы, — делится он с Геббельсом. — Генералитет впервые оказался перед военным кризисом, в то время как до того завоевывал лишь победы, и вот он единодушно решил тогда отойти до границы рейха» (31 марта).
Как ни парадоксально, но сейчас те мрачные картины отступления, развала командования действуют на него совершенно обратным образом — воодушевляюще. Питают его иллюзию, что смертельная угроза вызовет подъем национальных чувств у немцев и в критический момент, защищая столицу третьего рейха, немецкие войска, подобно тому как этого добился их противник, защищая Москву, создадут перелом в войне.
Геббельс, мгновенно подхватывающий направление мыслей и пожеланий фюрера, уже называет оборону Москвы «оптимистическим примером».
В его дневнике этих дней звучит порой привычная хвала фюреру. Отчасти эта риторика — самовнушение, в котором нуждается Геббельс, чтобы не дать возобладать в себе сомнениям в возможность Гитлера изменить ход событий.
«Я потрясен, как твердо берет на себя дело фюрер». Но под этой же датой: фюрер «хочет теперь молодых, проявивших себя на фронте солдат произвести в офицеры, невзирая на то, умеют ли они держать нож и вилку… Все эти меры хороши и, наверное, действенны. Но они принимаются очень поздно, если не слишком поздно» (12 марта).
Гитлер жалуется, что генералитет идет вразрез с его точкой зрения. Геббельс заключает:
«Лучше бы фюрер вместо долгих разговоров отдал бы короткий приказ и с брутальной энергией следил за его выполнением».
«Я счастлив тем, что располагаю его полным и безграничным доверием».
Но послушнейший Геббельс позволяет себе критиковать в дневнике Гитлера. То в связи с его приказом: «Мы отдаем в Берлине приказы, которые практически вообще не доходят вниз, не говоря уж о том, выполнимы ли они»; то за то, что Гитлер не решается в такой критический момент выступить по радио с обращением к народу. «У фюрера теперь совершенно непонятный мне страх перед микрофоном».
«Плохо, что фюрер собрал вокруг себя слабые характеры, на которые он не может в случае нужды положиться». Но тут же вскоре: «Фюрер не нуждается в укреплении с помощью других».