- Если ты только не скажешь, откуда это узнала, - серьезно сказала девочка. - И тебе лучше встретиться с Утой где-нибудь в другом месте, чтобы вас никто не видел. Сейчас в поселке никого нет, кроме меня и еще детей, но они маленькие, они ничего не скажут. Но скоро придут люди.
- Чтоб дочь князя Варгиза пряталась от каких-то там шаваб, тьфу!.. - проворчал Джоджо.
- Я и не собираюсь прятаться, - возразила Аник. - И ваши люди должны понимать, что если мы встречаемся с Утой открыто, то, значит, нам нечего скрывать, правда?
- Не знаю, - пожала плечами маленькая Берта, - может быть.
"Ведьма, надо же, придумали какое! - думала Аник, дожидаясь Уту. - Нет, они и правда странные, эти шаваб."
5.
Ута обрадовалась, увидев Аник, и потащила ее в укромный уголок в садике - там, среди кустов роз, стояла скамеечка. За те несколько недель, что подруги не виделись, Ута успела загореть, похудеть и вытянуться - юбка стала ей коротковата и высоко открывала лодыжки. И глаза у нее были другие, не такие, как в крепости - усталые и грустные.
Сначала девочки посплетничали - и в крепости, и в поселке случилось много нового, и общих знакомых было достаточно. Самой важной новостью было обручение Арвик и Горди, и девочки всласть наболтались о том, какое это счастье для родителей девушки, уже не надеявшихся на замужество дочери, да и Горди, потерявшему руку, трудно было бы найти себе жену лучше, мало кто согласился бы иметь мужа-калеку.
Когда эта тема была исчерпана, Аник приступила к самому главному.
- Отец посылает меня в школу, - сказала она. - В монастырь святой Шушан, там его сестра настоятельницей. Мне нужна спутница, женщина для услуг… Нет, ты не думай, я просто хотела бы, чтобы ты поехала со мной, я все равно все буду делать сама, но для других ты называлась бы служанкой, а для меня по-прежнему оставалась подругой, - затараторила она, увидев, как нахмурилась Ута. - А ты бы тоже смогла там чему-нибудь научиться, и мне было бы не так одиноко…
- Да нет, - с досадой отозвалась Ута, - я не поэтому. В конце концов, какая разница, как тебя называют, главное, как ты сама себя чувствуешь, правда? И как к тебе относятся люди, которых ты уважаешь или любишь. А работа - она работа и есть, позорно только безделье.
- Моя мама тоже так говорила, - обрадовалась Аник, - так поедешь?
- Я себе не хозяйка, - сказала грустно Ута, - а мои родители меня не отпустят. Мой отец - ну, он очень против того, чтобы я общалась с горцами.
- Но это же женский монастырь, мужчин там не будет! - возразила Аник.
- Ты не поняла - не с вашими мужчинами, а с вашим народом, с горцами, и с горянками, и с тобой тоже. Он говорит, что мы разной крови, и что об этом нельзя забывать.
- Никто тебе не предлагает забыть, что ты - шаваб, - сказала Аник слегка обижено. - И никто не собирается делать из тебя горскую девушку.
- Да я не про то… - с досадой произнесла Ута. - Он говорит - ты не обижайся только - что горцы презирают шаваб, и что нельзя общаться с теми, кто ставит тебя ниже себя.
- Ты тоже так думаешь? - зло спросила Аник. Все прежние ее споры вспомнились дочери князя, и она почти уже пожалела, что предложила Уте поехать вместе с нею.
- Нет, конечно, - улыбнулась Ута, и стала похожа на прежнюю, мудрую и веселую девочку, какой она была в крепости. - Меня уважает твой народ, как не уважает мой собственный. И Хильду тоже уважали - а разве она не была шаваб? Если же некоторые глупые люди и пытаются мне показать, что я хуже их, потому что я - шаваб, а они горцы - так эти люди уже довольно наказаны Богом своей глупостью, и я не обращаю на них внимания. Но мой отец - я не могу ему объяснить всего этого, потому что я-то для него - ребенок несмышленый, которому расти и расти.
- Ну, ладно, а что скажет твой отец, если мой отец заплатит ему? Как бы за работу, которую ты будешь выполнять?
- Еще того хуже! - испугалась Ута. - Тогда уж точно мой отец запретит мне даже и видеться с тобой.
Аник помолчала, подумала - и рассказала подруге о том, что она услышала от маленькой Берты. Ута слушала с испугом.
- Кто тебе все это сказал? - спросила она, когда Аник замолчала.
- Не важно. Я обещала не выдавать этого человека даже и тебе.
Ута приложила ладони к горящим багровым румянцем щекам.
- Вай мэ! - сказала она, так что Аник не выдержала и прыснула: Ута говорила совсем как горянка, - если они так решили, переубедить их будет трудно, совсем почти невозможно…
- Ну, не преувеличивай! - Аник недоверчиво хмыкнула. - Твоя совесть чиста, и ты можешь не обращать внимания на все эти сплетни. Поговорят и перестанут.
- Ты не знаешь, о чем говоришь, - возразила расстроенная Ута. - Ты не знаешь мой народ, и чем заканчиваются такие сплетни, ты тоже не знаешь. Это пятно останется на мне на всю жизнь, даже если я перестану лечить людей, вообще никогда и ни к кому не подойду с такой целью, а я не смогу этого сделать, я не могу видеть, как человек мучается, если я знаю, что могу ему помочь… Меня сожгут, как сожгли Большую Берту, как хотели сжечь Хильду, когда она бежала из поселка в крепость…
До Аник доходили слухи о том, что шаваб иногда жгли живых людей, но она считала эти слухи пустыми выдумками, какие рассказывают глупые старухи, чтобы попугать непослушных детей. Но теперь, увидев неподдельный ужас в глазах Уты, она подумала, что, должно быть, что-то в этих выдумках было правдой.
- Неужели шаваб станут жечь живого человека? - недоверчиво спросила она.
- Если я ошибусь, или если лечение не поможет - раз уж начали говорить такое, то скажут еще и еще, а потом кто-нибудь придумает, что видел, как я летала на метле, или заговаривала воду в колодце, или еще что-нибудь, - с тоской произнесла Ута. - А если я откажусь кого-то лечить, то будет еще хуже - меня обвинят в злом умысле, все ведь уже знают, что я лекарка, и обращаются ко мне за помощью - а я-то, дура, не могла понять, почему на меня так косятся женщины в поселке, и почему пастор не здоровается ни со мной, ни с моей матерью…
- Все равно я не верю, что твои соплеменники решатся на такое. Ведь есть же князь, он не позволит!
- Два года назад в Зеленой Долине - так называется поселок на землях князя Гургена - сожгли Большую Берту, а она тоже была ученицей Анны, как и я. И князь Гурген ничего не мог сделать, ничем не мог ей помочь. Разве ты не знаешь, что даже верховный князь не вмешивается во внутренние дела шаваб, а сжечь ведьму - или ту, которую считают ведьмой - это уж очень внутреннее дело… Я поеду с тобой, Аник, даже если мне придется бежать из дома. Я поеду с тобой, но мне придется навсегда остаться с твоим народом, как это сделала Хильда, понимаешь?
- Поехали прямо сейчас, - предложила Аник, - сядешь вместе со мной на мою кобылу, и поехали!
Ута покачала головой:
- Нет, Аник. Мне нужно помочь родителям управиться с жатвой, и с матерью нужно поговорить. Я думаю, ни сегодня, ни завтра меня жечь не будут, - усмехнулась она грустно, - пока еще никто из тех, кого я лечила, не умер. Когда ты собираешься ехать?
- Не знаю, - сказала Аник, - не раньше праздника Успения. Мать Проклея писала, что на лето все ученицы разъехались, и соберутся только осенью.
- До Успения не так много времени, а мне лучше приехать в крепость как можно позже. Если я уеду сейчас, Бог его знает, что наши кумушки придумают - могут и заявиться за мной в крепость, потребовать моей выдачи. Боюсь, тогда они решат, что уж точно я - ведьма.
6.
Стемнело, и Аник заторопилась домой. Джоджо ожидал ее с зажженным уже факелом. Почти весь путь до крепости они проделали в молчании.
Лошади осторожно ступали по едва различимой в неверном свете факела дороге. Это были горские лошади, хоть и не очень хороших статей, а горская лошадь тем и славится, что видит даже и при свете звезд, и не боится темноты. Еще про горских лошадей говорят, что у них на копытах пальцы - пальцев, конечно, нет, но горская лошадь может пройти в таком месте, где и человек, не привычный к горам, пути не найдет.
По сторонам дороги звенели цикады, успокаивая и обещая мирную ночь после трудового дня. Пахло сеном и травами. И Аник не верилось в те ужасы, о которых рассказала ей Ута.
Но на повороте дороги на Красную гору Аник все-таки спросила:
- Джоджо, а это правда, что шаваб могут сжечь живого человека?
- Говорят, - ответил Джоджо, помолчав. - Сам я не видел, не знаю, но - говорят.
- Но это же ужасно! - воскликнула Аник, - они же люди, это же… Хуже каптаров!
- Вэ, дочь князя, они - испуганные люди, а когда человек боится, страшнее, чем он, твари не найдешь. Если к тому же ума у него маловато, то… - Джоджо не договорил.
- Но Ута - как они такое могли выдумать, что Ута - ведьма? Ведь она добрая, она никому никогда не причинила зла!
- Что такое зло, что такое добро - кто знает, - отозвался Джоджо. - Может быть, тем, кого она вылечила, лучше было бы умереть тогда, а не жить дальше. Никто не знает. Не думай об этом, дочь князя. Вы уедете, сплетни забудутся. Но Уте лучше не лекарить, это точно.
- Она говорит, что не может, что это у нее - ну, как тебе или мне разговаривать.
- Человек может молчать всю жизнь, если от этого зависит что-то важное, - задумчиво сказал Джоджо. - Есть такие монахи-молчальники. После принятия обета они не произносят ни слова, даже под угрозой смерти. Значит, обет для них важнее жизни. Вот и Ута должна выбрать, что для нее важнее - жить или лечить.
"То есть твоя жизнь или чужая", - подумала Аник и ужаснулась, представив, что ей бы пришлось делать такой выбор. Джоджо прав - лучше об этом не думать.