"Пора"! – решил Славка, выглянув наружу. Мужик, гремя ведрами и удаляясь от поезда, перешагивал через рельсы. Славка, схватившись за дверь, соскользнул на землю и шмыгнул под вагон. Судя по количеству запасных путей, город был большой. Но какой? А, собственно, имело ли это для него значение? Сейчас главное – найти что-нибудь поесть. Славка шел по перрону, подметая асфальт штанинами своих безразмерных брюк. Становилось жарко. На скамейке лежала оставленная кем-то газета. На ней он увидел недоеденный пирожок и надорванный пакет кефира. Оглядевшись по сторонам, Славка взял добычу и рассовал ее по карманам.
– Эй, малец, подойди-ка сюда, – на него мрачно глядел какой-то бродяга и манил к себе пальцем.
В тот день Славка примкнул к шайке нищих, вожаком которых был дядя Саша, больше известный под кличкой Папа.
XVI
Шли месяцы, годы. Жизнь на кладбище почти не менялась. Разве что покойников прибавилось. Дядя Саша держал бомжей в ежовых рукавицах: за малейшую провинность или непослушание – будь то пьянство или сокрытие милостыни, нарушитель тут же получал увесистых тумаков от помощника вожака Гунявого, а особо проштрафившихся Папа потчевал увесистой клюкой, с которой не расставался ни днем, ни ночью. В случае повторного, как говорили бродяги, "косяка" виновный изгонялся из шайки.
По-прежнему, львиную долю доходов дяде Саше приносили Оксана и Славка. Возле церкви их уже хорошо знали, и идущие на службу прихожане охотно подавали им деньги. Гунявый бесцеремонно освобождал от других нищих лучшее место убогому дуэту и следил, чтобы его подопечных никто не обижал. Доставалось, порой, и праздным любопытствующим.
– Деточки, а у вас есть-то хоть где жить? – спрашивала какая-нибудь сердобольная старушка, обращаясь к Славке с Оксаной.
– Иди, бабка, своей дорогой, – перед прихожанкой, словно из-под земли, возникал Гунявый.
– Да Бог с вами, мужчина! – изумлялась бабушка. – Я ведь только спросить хотела.
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – Гунявый, мрачнея лицом, надвигался на спешно крестящуюся старушку. – А вы поменьше языком мелите, – он поворачивался к Славке с Оксаной.
– Мы и слова не сказали, – оправдывалась девочка.
– Вот и не говорите! – рявкал Гунявый, свирепо вращая глазами.
Однако дядя Саша был добр к подросткам. Неправдоподобно даже добр, что вызывало у Славки некоторые сомнения.
– Надежда вы моя и опора, – говорил вожак, попыхивая трубкой и подсаживаясь поближе к Оксане. Глаза его при этом теплились и загадочно поблескивали. – Красавица подрастает, – ворковал Папа, пытаясь приобнять девочку. – Надо с этим что-то делать, – вполголоса бубнил он, выбивая трубку о колено.
В такие минуты Славка сердито смотрел на дядю Сашу, – вроде как ревновал, – догадываясь, что вожак имеет ввиду. Прав Славка был лишь отчасти: то, что задумал дядя Саша, можно было увидеть только в страшном сне.
Славка морщился то ли от едкого дыма, то ли от услышанных слов, брал Оксану за руку и отводил подальше от сборища нищих. Гунявый долго и пристально смотрел вслед подросткам и чему-то ухмылялся. Славка и Оксана садились на лавочку возле какого-нибудь захоронения и рассказывали друг другу о своем неожиданно прервавшемся детстве. Возвращались они к землянке под утро, когда на востоке уже начинало светлеть небо. В теплые ночи бомжи ложились спать на траве, между могилок. Разумеется, дети за несколько лет жизни на кладбище привыкли к его таинственности, и вся реальная и нереальная атрибутика погоста была им знакома. Но бывали особые ночи, когда в обычный кладбищенский шум врывались новые, неизвестные и тревожные звуки, незнакомые тени черными сполохами мелькали среди могил, полная луна злорадно освещала кресты и обелиски.
– Слышала? – Славка трогал за плечо Оксану.
– Наверное, это Гунявый невдалеке храпит, – неуверенно шептала девочка. – Ты почему не спишь?
– Да нет… Другой звук, протяжный и жалобный, – Славка, облокотившись на локоть, неуклюже приподнимался и всматривался в дрожащую глубину кладбища. – Вот снова, слышишь?
Оксана слышала, и ей тоже было страшно. Девочка вздыхала, брала Славкину ладонь в свою руку и, прижавшись головой к его плечу, бормотала:
– Давай спать, тогда не будет так страшно.
Своего отца Оксана не помнила: он умер, когда дочь была еще совсем маленькой. Говорили, что ее мама почернела от горя и несколько месяцев ходила сама не своя. А потом вдруг запила. Отчаянно и беспробудно, не желая быть трезвой в этом реальном мире, который так жестоко с ней обошелся. От голодной смерти и прочих неприятностей девчушку спасали соседи. Но однажды и они не смогли уберечь дочку непутевой мамаши – Оксану то ли купили, то ли попросту выкрали бродячие цыгане. Это случилось в теплое время года, когда их пестрый, дымный табор раскинулся на окраине города, в лесополосе, а с первыми холодами – исчез. Вместе с ним пропала и девочка Оксана. Больше ее в тех краях никто не видел. Цыганский период в жизни Оксаны был шумный, грязный, суетливый. На зиму ромалы остановились в одном южном городе, где сняли большой, но ветхий дом. Гадали, попрошайничали, развозили по улицам известь, за копейки скупали у местных жителей металлолом, сдавая его затем в пункты приема. Оксана с двумя женщинами собирала милостыню в трамваях. Она "работала" в самой оживленной точке города – возле центрального рынка, в интервале между двумя остановками. Садилась в вагон на одной, где ее отправляла в путь пожилая цыганка Вера, а выходила на другой. Там малолетнюю попрошайку уже поджидала вторая цыганка – Люська. Целый день Оксана моталась между остановками, тут же отдавая заработанные гроши своим старшим подельницам. Городской рынок и церковь были вотчинами дяди Саши, и вскоре ему доложили о "несанкционированных" гастролерах. На следующий день к дежурившему на рынке милиционеру подошел Гунявый.
– Начальник, конечно, мое дело маленькое, но та худая цыганка, – он пальцем указал на Люську, – кошельки у трудящихся тырит. Видишь, уже который час на остановке ошивается.
Через несколько минут ромала была препровождена в опорный пункт милиции для выяснения обстоятельств. Гунявый усмехнулся вслед возмущающейся цыганке и пошел на остановку встречать трамвай.
Так Оксана оказалась в шайке бомжей.
Всю ночь моросил холодный, монотонный дождь. Сквозь прохудившийся настил землянки падали капли. Они звонко стучали в подставленную посуду и мешали Славке заснуть. Рядом, уткнувшись лицом в его плечо, едва слышно посапывала Оксана. Храп и надрывный кашель остальных обитателей приюта обездоленных Славка научился не замечать – привык. Буржуйка уже давно затухла, и в землянке стало холодно. Оксана зашевелилась и еще теснее прижалась к Славке. "Замерзла, бедная", – он поправил на спине девушки какую-то тряпку.
Дядя Саша чиркнул спичкой и взглянул на часы.
– Подъем, братва, – гаркнул он. – Полседьмого уже.
Бомжи, кряхтя и кашляя, неохотно выбирались из груд тряпья.
– Гунявый, кто за печкой сегодня следил? – спросил вожак, подтягивая к себе посох.
– Любка, – буркнул тот, разглаживая ладонью волосы.
– Проспала, курва, – дядя Саша ощутимо пнул ногой провинившуюся подругу. – Из-за тебя сегодня без чаю останемся, – поежился он. Достал из мешка черствую булку хлеба и луковицу. Порезал скудную снедь на равные части и раздал подопечным. – Всё, выходим на работу, братва, – дядя Саша клюкой подгонял бомжей к выходу.
Славка ладонью зачерпнул из ведра воды и плеснул себе в лицо.
– Хорошо! – сказал он, задорно тряхнув головой.
Оксана улыбнулась, глядя на него. Славка улыбку заметил, и на душе стало так приятно! Что бы он делал, если бы не эта девушка? Рядом с ней любые невзгоды и лишения казались не такими уж страшными. Славка был уверен, что подобная жизнь – лишь временное явление, а может, и испытание. Вскоре судьба станет к нему более благосклонной: он найдет нормальную работу, женится на Оксане и, конечно же, у них будет свой дом. И дети…
Славка отворил дверь. В лицо полетели крупные, мягкие снежинки, уже прикрывшие тонким саваном унылый кладбищенский пейзаж. "Наверное, последний снег в этом году", – по-взрослому подумал он.
Возле церкви было много народу. Даже для воскресного дня прихожан оказалось больше, чем обычно.
– Сегодня разве праздник какой? – спросила Оксана.
Их постоянный провожатый Гунявый лишь пожал плечами.
– А у них каждый день праздник, – проворчал он, кивнув на храм. – Становитесь на свое место, а я схожу в магазин за сигаретами.
Оксана и Славка прислонились к церковной ограде, девушка привычно запела:
– Да услышь тебя Господь в день печали и защитит тебя имя Бога…
– Подайте, Христа ради, люди добрые, – хриплым голосом вторил напарнице Славка.
Металлические гроши щедро сыпались в мятую алюминиевую кружку, которую время от времени опустошал подходивший к ним Гунявый.
Прихожане с жалостью смотрели на худенькую девушку, почти еще девочку, и горбатого парнишку, в искреннем смущении отводившего глаза и опускавшего давно не стриженую голову.
– Простите меня, детки, ради Бога, – перед ними остановилась пожилая женщина и поклонилась в пояс.
Оксана и Славка удивленно переглянулись.
– За что же нам вас прощать, матушка? – спросила Оксана.
– Сегодня – Прощеное Воскресенье, – пояснила женщина, – все люди должны просить друг у друга прощения.
– А если у одного человека нет никакой вины перед другим? – осмелел Славка.
– Да, – добавила Оксана. – Вот как, например, у вас – перед нами.
– У каждого из нас есть доля вины перед ближним, – ответила женщина. – Почему вы здесь стоите? Значит, кто-то в этом виноват.