- Первое, - сказал Станислав, затягиваясь. - Три четверти того, что твой отец пишет про меня, - не есть правда. Это не факты, это артефакты. Знаешь, что такое артефакт? Кое-что придумал он сам - у него была богатая фантазия, он восхищал меня своей фантазией, честное слово... Кое-что подкинул ему я, развлекаясь. Например, он пишет там, что к старости я увлекся мальчиками... Пишет, пишет, не возражай мне! Обязательно пишет. Он мне этих мальчиков сам почтительнейше поставлял, а утром отправлял обратно, к месту прописки, как он любил говорить, - тихонько выпроваживал их из комнаты, чтобы не разбудить Хозяина. Он же был уверен, что Хозяин дрыхнет без задних ног после бурной, не по возрасту, ночки, а Хозяин в это время хихикал себе в подушку - свежий и хорошо выспавшийся... У Хозяина много недостатков, это верно, но ЭТОГО - не было. Хозяин вообще не сластена, а по запискам ведь выходит - сластена, а? Признайся? Запивоха, Нерон, развратник, сатир, так?..
Ваня смотрел на него, набычившись. Надо было бы остановиться, юноша был странный, явно и опасно непредсказуемый, но останавливаться не хотелось. Какого черта?..
- Мне нравился твой отец. Я вообще люблю нестандартных людей. Он развлекал меня. Он-то воображал, что необходим мне как советник и помощник... Впрочем, так оно и было - он помогал мне жить. Без него мне сразу стало скучно... тускло... И он был умен! Знаешь, почему он не советовал тебе показывать мне эти его записки? Он знал, что меня НЕЛЬЗЯ шантажировать. Лучше уж сразу застрелиться. Это - второе обстоятельство, о котором я хотел бы тебе сообщить...
- Я сжег эти страницы, - сказал Ваня с трудом. - Там было много дурного про вас. Мне стало стыдно. За отца.
- Вот как? И что же там было?
- Я не хочу об этом говорить. Зачем? Это все неправда... или полуправда... Я знаю о вас вещи и похуже, но никогда и никому об этом не сказал бы... и не скажу...
- Например?
И вот тут-то он и высказался по поводу того случая в лесу.
(...Когда зажигалка отказалась зажигаться. Сначала отказалась быть на обычном своем месте, а когда он, весь изогнувшись, выволок ее из необычного, - она отказалась зажигаться...)
Разумеется, он ничего не знал и знать не мог. Он сказал только то, что думал об этом. То, что себе вообразил. Как сложилось все это в его в воображении. Видимо, у него самого некогда имели место определенные неприятности с "опусканием". Вероятно, в армии. Или, может быть, в тюрьме?..
Кто его за язык тянул, дурака молодого? Ох уж этот пресловутый синдром юношеской открытости... Все настроение испортил. Разговор сразу потерял всякую привлекательность. Разговор оказался скомкан и кончился не по-доброму.
- Завтра же принесешь недостающие страницы, - сказал ему Станислав на прощание. - Можешь оставить себе копии, если так уж хочется. Или наоборот: копии - мне, оригинал себе. Но - завтра.
Однако завтра Ваня не пришел. И послезавтра тоже. Он вообще не пришел. Пришлось специально его, дурака, разыскивать, его искали и нашли - в Москве, уже после путча, в начале сентября, в какой-то окраинной больнице. Он был сильно обожжен - руки, лицо, горло, - и правая ступня оказалась прострелена. Около Белого дома его видели, он был там заметен и себя не жалел. Странный юноша.
- Ты странный юноша, - сказал ему Станислав в конце концов. - Но ты мне нравишься. Я и сам странный, согласен-нет? Ладно, ты меня окончательно убедил. Иди сейчас к Крониду Сергеичу... да-да, прямо сейчас... он сделает тебе документы.
Часть четвертая БОСС, ХОЗЯИН, ПРЕЗИДЕНТ
ГЛАВА 1
Уже последнее совещание закончили, и уже сели ужинать.
Верхний свет выключили для уюта, остался только торшер возле стола и круг белого света под торшером: ослепительная скатерть, закуски, запотевшие бутылочки тоников и снующие над всем этим руки в белых манжетах.
Кузьма Иванович, для профилактики хвативши полстакана джина (водки в доме не оказалось), моментально сделался потным и красным и пошел наваливать себе на тарелку салата - первое, что на глаза попалось. Эдик обеими руками пригладил рыжие свои жесткие волосенки, вовсе не нуждающиеся ни в приглаживании, ни в причесывании, и близоруко навис над закусками, придирчиво вынюхивая, чего бы такого-этакого позволить себе, - он был гурман и разборчив. Кронид, отложивши наконец блокнот в сторонку (но недалеко, на журнальный столик, - чтобы можно было мгновенно подхватить), аккуратно, но быстро ел: насыщался, пока не затребовали.
Он смотрел на них и пил степлившуюся минералку. У него был сегодня разгрузочный день. Жрать хотелось невыносимо - кишки так и крутило, солоноватая, слабо газированная вода урчала внутри, заполняя там какие-то голодные зияющие пустоты.
Он устал. Он всегда уставал, когда после долгих разговоров, расчетов, прикидок, внезапных перебранок и столь же внезапных примирений ни к какому решению так и не приходили. Четыре утомительных часа коту под хвост. Бедный кот.
- Кинишко посмотрим? - вяло спросил он.
- Можно, - согласился Эдик, а Кузьма Иванович, с полным ртом, только пунцовыми своими щеками помотал отрицательно - он никогда не задерживался дольше необходимого, дела у него были. Всегда. И везде. Он и закусить-то остался только потому, что там, куда ему сейчас надо было ехать, не очень-то закусишь. Тем более на ночь глядя.
- Кузьма Иваныч, да плюньте, ей-богу... В самом деле. Без вас, что ли, не обойдутся.
Кузьма Иванович только саркастически перекосился: мол, как же, обойдутся они, держи карман шире. Подразумевалось: они-то без меня, конечно, обойдутся, но потом мне все сначала начинай и переделывай, чтобы ты же мне головы не отвинтил своими упреками... Обмен этот репликами был старинный и носил скорее ритуальный характер.
- Есть очень приличный "ужастик", - подал голос Кронид. - "Хохот оттуда" называется. И есть новая картина Гаранина. "Тысяча девятьсот девяносто третий"...
- Нет! - вскричал Эдик. - Только не это! Не надо Гаранина. И без него жить тошно. Давайте уж лучше про покойников...
- Там не покойники, там - ДЕМОНЫ АДА.
- Тем более! Персильфанс! Обожаю демонов!
- В кино, - вставил сейчас же Кронид.
- Разумеется. Еще чего.
- Договорились, - решил он. - Смотрим про демонов... - Кронид мгновенно дернулся - обслужить, но он остановил его: - Да куда вы, Кронид Сергеевич, в самом деле! Поешьте спокойно. Куда нам спешить теперь? Это только Кузьма Иваныч у нас вечно куда-то спешит...
- И поэтому - ТАКОЙ КРАСИВЫЙ, - сейчас же добавил Эдик. Все заулыбались. В том числе, слава богу, и сам Кузьма Иваныч. (Когда-то в хорошую минуту Кузьма Иваныч рассказал им из своего детства, как его, маленького, лупоглазого, деревенского, тетка перед гостями спросила - в насмешку, конечно: "Кузя, а Кузя! А почему это ты у нас такой красивый?" И он ответил - от обиды басом: "Бог дав!")
Телефон за спиной у Кронида тихонько пиликнул, Кронид - словно его ветром сдуло - тут же оказался за своим столом, в закуточке у себя, в тени абажура, и заговорил там вполголоса. Голубоватые блики экрана заплясали в глазах его, и белые зубы блеснули.
Он вдруг поймал себя на том, что, оказывается, задерживает дыхание, ожидая чего-то срочного и внезапного. Неприятного. Он ждал быстрого невольного взгляда Кронида - из редкого сумрака, подсвеченного огоньками пульта и телефонных экранов, - но взгляда не было, Кронид, не отрываясь, смотрел на своего собеседника, и он тихонечко перевел дух. Политика, подумал он привычно и с облегчением. Никогда не бывает так, как ты этого ожидаешь. И всегда бывает НЕ ТАК...
- А помните, - сказал он неожиданно для себя, - как ему плохо стало на Альбертовых поминках?.. Он ведь любил нас. Всех. Я это точно знаю.
- Ну хорошо, ну хватит... - проворчал Кузьма Иванович сквозь салат. - Ну, любил... Мало ли. Он еще и песни хорошо спивал...
- И анекдоты рассказывал, - добавил Эдик с энтузиазмом.
- И бесстрашный был, дьявол. И добрый... Мало ли... Зря вы опять все это затеваете, Станислав Зиновьевич. Чего об этом сейчас говорить? Враг!
- Был друг, стал враг... - Он и сам не понимал, что он, собственно, хочет сказать. И зачем.
Эдик раздраженно отбросил вилку так, что она лязгнула по блюду с мясом.
- Господин Президент, - сказал он с нажимом. - Если у вас все-таки появилось наконец какое-то конкретное и ясное предложение, я очень рад этому и покорнейше прошу вас...
- Нет, - сказал он смиренно. - Нет у меня конкретного предложения. По-прежнему. Просто я никак не могу привыкнуть, что всё и всегда в этой долбаной политике происходит НЕ ТАК! Не могу привыкнуть! - Он, не глядя, сунул бутылку в центр стола и поднялся. - И не хочу привыкать! Вот в чем дело. Вы привыкли вот, молодые, а я, старый хрен, не могу и не хочу.
- Что значит: привыкли? - Эдик воинственно пожал плечами. - Просто мы не даем себе воли, вот и все. Просто все, что было когда-то, теперь уже несущественно. Теперь он уже не тот, теперь он предатель и враг, и надо только ясно понять, как с этим быть. А если мы начнем вспоминать и расслабляться...
- Согласен, - сказал он со всей возможной кротостью. - Вы правы, Эдик. Не будем расслабляться. Виноват, расслабился! Это у меня от невозможности придумать выход...
- Положим, выход - он всегда есть... - проворчал Кузьма Иванович, обтирая салфеткой не только губы, но и все свое обширное багровое хозяйство: щеки, залысый лоб, уши.
- Это не выход, - сказал он ему резко. - Это - выкидыш.
- Ну, это мы теперь уже с вами по второму кругу пошли... - проворчал Кузьма Иваныч, а Эдик поправил:
- По третьему.
И тогда он сказал вслух то, о чем думал уже несколько дней:
- Он филателист.
Оба они уставились на него, не понимая.