- Надо же, незадача какая, Львовинька! Не успел я князя Григория Александровича застать. Два дня назад назначил мне сам сегодня с утра к нему прийти, и нету его - в ночь на театр военных действий уехал. Ни весточки, ни памятки не оставил.
- А ты на него, Гаврила Романович, такую надежду имел?
- А как же, друг мой. Полгода в Москве без дела болтался - княгиня Варвара Васильевна меня все письмами обнадеживала, что как дядюшка приедет в Петербург, так все мои дела и решит.
- И ты, батюшка, поверил?
- Как не верить! А ты сам иначе бы думал после такой феерии, что в Таврической губернии устроилась? Всегда князь Таврический был к государыне близок, а уж тут! Сам он мне письма благодарственные царицы показывал.
- А от писем-то какой прок? Ты что в Тамбове, что в Москве и не приметил, как звезда потемкинская к закату клониться стала. Может, и нужен он государыне для какого дела, а ни доверия былого, ни дружества уже как ни бывало. Да, а дело у тебя сейчас в чем? Суд-то ведь кончился?
- Кончиться кончился, только неведомо чем. Вот решение его на руки получил. Вины за мной никакой нет, а как я от должности уже отдален, то и "быть тому делу так". Понимаешь, Львовинька? Нету для меня другой должности, и весь сказ.
- Плохо.
- Куда хуже! От отчаяния написал письмо императрице - сколько же можно было потемкинскими завтраками кормиться. Как к нему ни пробьешься, один ответ: в скором времени.
- Сам посуди, Гаврила Романович, как бы светлейший тебе в бессилии своем признался? Да в жизни бы никогда он такого не сделал. Перестало его слово что значить - вот оно как дело обстоит. Княгиня то ли не знает о том, то ли надеждой себя тешит. К Мамонову надо было идти. Этому слово молвить - государыня тут же распорядится.
- Неужто так ценит?
- Месяц от месяца дороже любимец становится. А ты - Потемкин!
- Видишь, а певца "Фелицы" государыня, несмотря на все мои грехи, вспомнила. Устно велела в Сенате распорядиться, чтобы дело мое решенным считать, а в каком смысле - неизвестно. То ли виновным посчитать, то ли оправдать вчистую. Сегодня и вовсе повеление, опять же устное, передано мне было на обед к государыне явиться.
- Поздравляю, брат! Это ли не победа?
- Лучше бы назначение…
- Мало ли лучше! Да ты теперь сам себе любую должность выберешь. Подумай наперед да между делом государыне и подскажи. Не теряйся, Гаврила Романович. Смелость города берет, а уж второй раз такого приглашения наверняка не удостоишься, поверь мне.
- Тут, знаешь ли, по чистой случайности с графом Николаем Ивановичем Салтыковым за обедом одним встретился. Знакомство шапочное, а дернул черт за язык, разговорился я, дурак, все свои беды и выложил.
- А про приглашение государыни упомянул? Тогда не казни себя. Николаю Ивановичу такая милость императрицы всего дороже. В его глазах одним им ты прав со всех сторон.
- Да я не о нем сказать тебе хотел. На обеде Салтыков с адъютантом своим был. Такой красавец, что и на поди. Чистый Аполлон в гвардейском мундире. Где только таких выращивают?
- Так это Зубов Платон. У них все семейство такое - видное. Четыре брата и сестра - глаз не оторвешь. А вот папаша, хоть и захудалый дворянчик, в гору пошел. Благодетеля своего Николая Ивановича который год обкрадывает - поместьями своими тот его управлять назначил. И так ловко шельма плутует, что граф еще его и благодарить за верную службу не успевает. Всех сыновей ко двору представил. Остальные-то братья побойчее, а Платон поскромнее будет.
- Обходительный молодой человек - ничего не скажешь. Так вот он с великим вниманием горестную повесть мою слушал, а потом так это скромнехонько подошел. Говорит, стихи мои все наизусть знает, великим поэтом почитает. И вот теперь не то что присоветовать - такое, мол, ему бы и в голову не пришло, - а так просто, мысль у него мелькнула, может, на пользу мне пойдет.
- Ишь ты, мысли у него! Да еще к тебе с таким подходить!
- Погоди, погоди, Львовинька, не так все дурно, как тебе подумалось. Подсказал он мне другую "Фелицу" написать да государыне и преподнести, тогда, мол, все мои беды разом разрешатся.
- Гляди-ка, неглуп молодец, совсем неглуп тихоня.
Обуховка. Дом В. В. Капниста. В. В. Капнист, П. В. Капнист.
- И что же, на твой взгляд, царица, братец? Что она себе думает, когда во французской державе такое деется? Ты же только что из столицы, Василий Васильевич!
- Многого от меня хочешь, Петруша. Во дворец я не вхож. Через фаворита тоже ни до чего не добрался, да и перемены там великие.
- Политические? Не слыхал.
- Какие еще политические! Человеческие, братец. Все к тому идет, что флигель-адъютант меняться будет.
- Тебе-то что за печаль альковными делишками заниматься?
- Только та, что во всех сих великих огорчениях мой доклад так до государыни и не дошел. Как имели мы со стороны Потемкина притеснения великие, так и будем иметь.
- Вот что я тебе, братец, скажу. Все-то вы на палку глядите, что вас по хребтам охаживает, а в чьих руках палка - и подумать не хотите. Потемкин твой - всего только палка и верно службу свою служит. Как же ты на него жаловаться собираешься!
- Не может того быть, чтобы ради интереса государственного императрица на такой его разбой снисходительно глядела.
- А какая разница - он ли, другой ли? Результат один будет. Вот французы - те всерьез за дело взялись. Глядишь, и толку добьются. Много ли ты про них знаешь?
- Про Генеральные штаты знаю.
- Что есть такие, и все? Ты лучше послушай, какие дела там твориться стали. Из того и свои примечания делай - пригодятся. Депутаты Генеральных штатов как составились? На тысячу двести депутатов адвокатов ни много, ни мало двести человек! Вот поди ты с ними потолкуй. Приходских священников столько же. Да и ихнее третье сословие немало дворян и духовных выбрало - кому доверились.
- А дворянство что ж, согласилось?
- Сам знаешь, не могло такого случиться. Открылись Генеральные штаты в Версале 5 мая, и не одна неделя ушла на пререкания - как заседать: по сословиям или всем вместе. Третье сословие на последнем стояло, а привилегированные ни в какую.
- У нас бы также было.
- Да уж сомневаться не приходится. Только ихнее третье сословие по подсказке сочувствующих им дворян что придумало: 17 июня объявило себя национальным собранием. Почему бы, спрашивается, и нет. Ведь их 96 процентов населения выбирало - их и верх должен быть.
- Ушам своим не верю.
- Верь - не верь, а только к третьему сословию приходские священники присоединились, а то и кое-кто из дворян. Каково? Вот они-то все собрались в Зале игры в мяч и поклялись друг другу не расходиться и собираться всюду, где только возможность будет, пока их Франция не получит прочного государственного устройства. Понятно, что зал ихний тотчас же заперли, и следующий раз им пришлось собраться в церкви, но согласно общей клятве.
- И что же, у них не нашлось своего Шешковского? Король согласился с таким своеволием? Не стал ему препятствовать?
- Во всяком случае, попытался. 23 июня собрал королевское заседание и приказал отныне штатам собираться по сословиям. После этого сам ушел и депутаты высших сословий ушли, а третье сословие осталось. И знаешь, что сказал Мирабо, когда придворные потребовали от депутатов освободить дворец? Это, братец, в веках останется! Прямо царедворцу заявил, что собрались депутаты здесь по воле нации, и разогнать их можно только силою штыков.
- Сказать все можно. Ну, почти все. А на деле?
- А на деле король уступил, и почти все депутаты первых двух штатов вошли в состав Национального собрания.
- Людовик сдался? Так просто? И не обратился к армии?
- Хотел. Ничего не вышло. Правда, министра Неккера отправил в отставку и из Франции выслал. Только парижане подняли восстание, четырнадцатого июля разгромили Арсенал, оружейные лавки, разгромили государственную тюрьму - Бастилию и овладели ею. Ты понимаешь, Василий Васильевич Капнист, что это значит для всех народов - Бастилия пала! А ты все еще со своим Потемкиным бьешься - где тебе на большее замахнуться!
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II.
Ночь белая… Опять ночь. Для кого радость, для кого пытка. Не думать. В реляциях разобраться. Обещала ведь. Начала, как с Красным кафтаном. "Назначили все-таки, государыня, Потемкина главнокомандующим?" - Плечом дернул. - "Старая любовь долго помнится". Как посмел? Подумала: может, ревность. Может, позавидовал князю. Нет. Глаза холодные. Как строчку в книжке прочел. Мол, ваши дела. Мне до них как до летошнего снега. В кабинете поднялся уходить - задержала: реляции. Нехотя сел. Ведь вот теперь обе армии объединились в одну - южную, как папа советовал. В начале мая сам туда приехал, войска на 5 дивизий разделил. Передвижение начал. - "Опять передвижение…" - Поняла - уйти хочет. Отпустила. На пороге окликнула - застыл весь. Мол, ничем поделиться, Александр Матвеевич, не хочешь? - "Чем?" - Мало ли. - "Вы меня, как в клетке…" - Чем же? Чем? Что видеть тебя хочу? Говорить с тобой? Голос твой слышать? Или тебе чей иной нужен? - Повернулся. Лицо побелело. Губу прикусил. Марья Саввишна невесть откуда выскользнула: иди, Александр Матвеевич, иди с Богом. - Уперся. Рукой ее отвел: "Отпусти, государыня…" - Ждала. Знала. Все знала. А сердце оборвалось: как отпустить? - "Совсем отпусти. Не могу я… больше… не могу…" - Ступай. Утро вечера мудренее. Утром и поговорим.
- "Не могу я муку эту дольше терпеть… Не утром - сейчас. Сейчас отпусти…" - Зачем тебе, Александр Матвеевич? Куда пойдешь? Чего искать будешь?