Миряне в любое время могли приобретать товары, производимые их соотечественниками. А вот диких не очень-то пускали за пределы границ, да они и сами не рвались после того, как кочевников обвинили в похищении женщин клана астрономов. Весовщики охотились на подозреваемых только в пределах Мира, дела же диких племен их не касались - там все свое: законы, суды и охотники за головами. Исключение составляли дела государственной важности. На время ярмарки устанавливалось перемирие, нарушать которое никто не имел права, даже воры не могли работать свой промысел, и ни одна тиманта не имела права находиться здесь, разве только в качестве товара. Обрезание ушей, а потом мучительная смерть - вот что грозило любому нарушителю перемирия. Купец мог оставить свой товар без присмотра и пойти заниматься делами в другом конце Торговища с полной уверенностью, что найдет все на тех местах, на которых оставил. А если покупатель будет - так соседи продадут заинтересовавший товар и сдачу отсчитают. Подготовка уже подходила к концу, и красочные витрины ждали своих первых покупателей. Закатные лучи украшали прихотливыми переливами света бурлящее Торговище. Утром, с рассветом начнут прибывать первые клиенты, поэтому купцы спать ложились пораньше, чтобы быть свежими, отдохнувшими и готовыми к тяжелому трудовому дню, за который можно было продать столько, сколько в обычные дни в Мире наторговывали за полгода. Продавалось все привезенное, поэтому и ехали сюда на край Мира, невзирая на расстояния и опасности пути.
Зигурд, прибыв одним из первых, приготовил свои товары, затейливо разложив их по прилавку, оформил бумаги, что могли понадобиться, словом переделал уйму работы, которая впоследствии должна принести свои плоды. И сейчас готовился отдохнуть в уютном шатре, который его караванщики разбили рядом с павильоном. Подходя к шатру, он увидел неподалеку торговые ряды какого - то купца с запада, как поговаривали днем - из городишка Квартиты, небольшого, но богатого различными редкостями. Монастырь Пресвятого Прима находился там неподалеку, в нем досточтимые пастыри изготовляли всяческие предметы роскоши по заказу купеческой касты, за умеренную плату. Так вот, купчишка этот стащил идею оформления у него, Зигурда! Подсмотрел, гад такой, и свой товар также разложил, да еще и обрамил похожие товары теми самыми изделиями монахов, которые придали чужой витрине законченность и сдержанный шик. Говарди подошел поближе, чтобы удостовериться, что глаза не врут, что товар на самом деле лежит так же, как у него, и только дополнительное оформление может сбить с толку несведущих в раскладке. Да, да, да - все именно так и лежит: вон они, красные прогальские одеяла, вон там кафео, еще чуть дальше - различные сорта табака; вот же подлец, он даже не утрудился перетасовать табак как-то по-другому. В этот момент из-под прилавка вылез взлохмаченный купец:
- Что-то интересует, господин Говарди? Может поближе показать? - и гадливенько так улыбается, и глазом подмигивает.
Зигурд едва сдержался, знакомая багрово-черная пелена начала застилать глаза, но Торг вразумил и круто развернувшись, Говарди быстрым шагом удалился в свой шатер. Сдержался, но в душе гнев кипел и не находил выхода, и многократный пересчет пальцев на обеих руках не помогал. Насколько мог припомнить взбешенный Зигурд, звали этого купца то ли Рамон Элизонда, то ли Элизонда Рамон.
Западных купцов в купеческой касте недолюбливали. Хотя вроде ничего они такого не сделали открыто, так только по мелочи пакостили - то идею стащат, то клиента уведут. По крупному-то мошенничать - кровь не позволит. А этот Элизонда, он еще и препротивнейший типус внешне - глазки малюсенькие, как изюминки, выглядывают из-под низко растущих кустистых бровей, большие уши несуразно к голове приделаны, из ушей пучки волос торчат, маленькая головенка покрыта светлыми кудерышками, которые уже покидают неразумную, открывая плешь, пальцы на руках искривленные - в общем, противен до боли. А еще вот это его подмигивание постоянное, оно же кого угодно может с ума свести. Неприличное какое-то. Зигурд не мог никак остановиться и успокоиться, схватил со стола бутыль с вином, и прямо так - из горла, выбулькал немало, пока дыхания хватило. Потом брякнул на стол, отвернулся, буркнул, что ужинать не будет, отдыхать пойдет, развернулся и прошел в свой угол, отгороженный от всех ширмой, богато украшенной вышивками, изображающими историю доблестного купечества. Там Зигурд приготовился ко сну и улегся на ложе, но сон не шел, от сдерживаемого бешенства тряслись руки, и пересыхало во рту. Перед глазами мелькали то картины путешествия, то ненавистный Элизонда, то его собственная, опозоренная повторением витрина и всё покрывала багрово-черная кисея, не отступающая, становящаяся все ощутимее и ощутимее. Зигурд почувствовал давящую, вязкую тишину вокруг себя. Попутчики его как-то притихли, не вели задушевных разговоров, даже маликовские ребята молчали. Не слышно было и звуков ужина, словно все куда-то исчезли. Зигурду стало тревожно, он встал и вышел из-за ширмы, чтобы удостовериться в том, что они на месте. Только шагнул за ширму, как провалился в багровую тьму, в центре которой невесомо плавал трон, похожий на трон Прима, только багровый и увенчан короной из уродливых рогов, и восседал там Хрон. Забавно, подумалось купцу - Хрон на троне. Властитель зла был еще страшнее, чем его изображали. Языки пламени, сжигающие и иссушающие мозг, вились над темными, всклокоченными волосами, навеки спаленными яростными светилами, изломанные в деланном изумлении брови, багрово-черные зрачки, не прикрытые кожей мышцы, подчеркивающие пугающую худобу, и усмешка, такая же, как у Элизонды. И глазом, глазом также подмигивает, подлец! У Зигурда от гнева снова начал мутится разум, в миг забылось, что он висит над пламенеющей бездной и кто перед ним сидит. Хрон с той же гадливой усмешкой разглядывал купца, моргнул, прикрыв огонь своих глаз. Говарди, никогда не отличавшийся терпением, не трусивший перед лицом опасности, и сейчас не оробел, вскинул взгляд:
- Явился, так не молчи, не томи, зачем пришел?
Хрон хохотнул, как рыкнул, хриплым коротким смешком, вытянул худощавые ноги, густо поросшие темными волосами, долго и внимательно разглядывал пальцы с длинными кривыми желтоватыми ногтями, потом только ответил:
- Полюбоваться на тебя пришел, посмотреть, что честные купцы в бешенстве с людьми обычно творят. Ты-то обсчитываешь, да обвешиваешь, наверное, с твоим-то отношением к Кодексу. А уж лежалый товар подсунуть, за счастье вовсе? - и подмигнул снова, как Элизонда.
Зигурда затрясло от праведного гнева, где ж это видано! Его, купца по рождению и по крови смеет обвинять во лжи, повелитель лжи. Если сон это, проснуться бы.
Винища вон сколько хватанул, когда взбешенный зашел в шатер, вот оно с голодухи теперь такие страсти и творит с разумом. Никто и никогда не может обвинять купца в отступлении от Кодекса Торга, который краток и гласит: не обсчитай, не обвесь, не укради, не отрави, не солги, не завидуй, не откажи в кредите. Не было еще в истории Мира купцов, нарушивших эти семь заповедей. Хрон откровенно издевался, скаля острые треугольные белоснежные зубы, покусывая губы, все в мелких шрамах от этих укусов. Из прокушенных ранок на подбородок начала медленно стекать черная дымящаяся жидкость. Зигурд вздрогнул от увиденного, не настолько богата его фантазия, чтобы во сне показать то, что он не мог себе даже представить - эти белоснежные треугольные зубы тому доказательством. Хрон протянув руку, указал на показавшийся призрак Торга, переминающийся с ноги на ногу, как малое дитя, желающее справить нужду. Торг был бледен и грустен. Безмолвен и лишь укоризненно смотрел на своего кровника. Зигурда передернуло от этого зрелища, и он возразил, что никогда Кодекса не нарушал, поэтому, какие могут быть претензии у небесных отцов к нему, скромному жителю Мира, не понимает.
Хрон снова расхохотался:
- Зигурд, да ты просто душка! Ты знаешь, кроме Кооодекса вашего дурацкого, есть еще и такие поступки, которые совершать вам никогда нельзя? Ты разве не знал, что убивать грешно? А убивать так, как ты разделывался со своими жертвами - так вообще верх изощренности! Мои палачи - дети по сравнению с тобой. Уж я это на правах знатока тебе говорю. Человека забить босыми ногами и сплющить в мясной лист - талант, талант, - Хрон сложил ладони шалашиком и изобразил бурные аплодисменты, - а еще ты разве не знаешь, что Прим ваш, отец небесный который, гневаться запрещает? И что твое количество попыток осерчать уже почти подошло к концу? Тебя же твой предок предупреждал? Что, скажешь, не предупреждал он тебя, поосторожнее быть, а? "Заклинаю тебя твоими же ушами, жизнью твоей и бессмертием, смири гордыню, не гневайся", - ничего не напоминает, а? Вот вы, как дети малые, думаете за спиной Хрона и Прима поиграть в предупреждения, и я не замечу? Торг, ну ты-то ведь все-таки теперь божество… Господа, я последний раз вас обоих предупреждаю…
И тут все исчезло, Зигурд увидел, что сидит на своем ложе, которое еще не смято - не ложился, значит. И за ширмой слышно, как постукивают столовые приборы и негромко беседуют соседи. И лошадей слышно, и ветер потихоньку дует.