Дарами этих псов - из охраны - иногда подкармливал, чтобы и впредь на своих не бросались. Скаррен смолоду был осторожен и запаслив - как на знакомцев нужных, так и на все остальное - то, что не портилось бы подольше. И Яков, за такую честь, всегда Скаррену первому нес все вести, приносимые к вратам. Весовщик, узнав печальную новость, как-то сгорбился, в голове забегали мысли нужные и ненужные.
Охранник, не смея больше тревожить, бочком проскользнул в дверь, потихоньку прикрыл ее за собой, подумав, что великий человек и горе свое величественно переживает. Не рыдает и не бьется в истерике, как простолюдины, в кабак не бежит горе залить, а сидит и мужественно скорбит. Почесал затылок, и пошел на свой пост - охранять дворцовые врата.
Скаррен вызвал секретаря, сообщил ему о смерти отца, велел испросить высочайшей милости - в таких случаях требовалось придерживаться протокола, нужен был визит к Приму. Аудиенция была ближе к полудню разрешена и назначена на первый день после кремации. Всех кастырей после смерти кремировали, прах хранился в их семейных усыпальницах на столичном кладбище Скорбящей Семерки. После смерти верховного кастыря, когда наследник заступал на освободившийся пост, ему в торжественной обстановке вручался ключ. Такой же, как те ключи, полный комплект которых хранился у Прима. После смерти кастырей из отдаленных городов их предполагаемые преемники привозили в столицу урну с прахом, и после принесения присяги, отбывали домой, став кастырем для своего города.
После немалой чашечки бодрящего кафео судья поспешил в свой кабинет. Во Дворце правосудия зашептались, что господин судья не жалеет себя, даже в столь скорбный день после напряженных ночных бдений оставаясь на посту. В плане визитов на сегодня были сплошь аферисты, которых сам Вес бы не отказался обчистить до нитки. Скаррен спешил. Если у Прима свои планы на должность Маршалла, и он припрятал в своем рукаве темного козыря - назначит братца какого из захолустья на пост, и прости-прощай, золотистый ручеек, вдруг отец успел изменить свою посмертную волю и про ключ доложился. Нет, конечно, без работы не оставят, не та фамилия, да и клан не позволит, но отправят в какой-нибудь Драконохвостск искать вымерших преступников и все. Поэтому вновь потянулись подозреваемые, замелькали перед глазами, покрасневшими от бессонной ночи, бумаги, зазвенели кошели с монетами. Подозреваемые выходили с оправдательными приговорами, надменно шествовали мимо охраны, шепча лишь про себя, что надо бы как-то не попадаться к этому столь требовательному судье вновь, а то так на него только работать и придется. Рядовые весовщики обязаны были такую шушеру всякую на контроле держать, и отлавливать периодически для наведения справедливости. Скаррен к закату утомился так, что даже неуемная жажда золота не смогла противостоять усталости, и, просмотрев список арестантов, не нашел ничего более интересного. Осталась всякая мелочь, с которой много не вытрясешь. Велел на всякий случай приговоры без него не выносить, производить лишь допросы и дознания, особо запирающихся пытать нещадно, чтобы и палач не зря свой хлеб ел.
Сообщил секретарю, который с сегодняшнего дня особо почтительно внимал распоряжениям будущего Маршалла, что поедет передохнуть, чтобы достойно перенести проводы отца. Секретарь, этакий безликий молодой человек с очень гибкой спиной - из свободнокровых, понимающе вздохнув, помог накинуть плащ и, раболепно согнувшись, проводил до ворот. Охрана торжественно отдала честь проходящему весовщику.
Оказавшись в своих покоях, Скаррен первым делом прошел в хранилище, освободил суму от накопившихся кошелей с монетами, высыпав на небольшой столик, одиноко притулившийся среди этого несметного нагромождения сундуков всех видов и размеров. Потом медленно с особым наслаждением развязывал кожаные шнурочки и выкладывал золотых пленниц столбиками. Вновь, как всегда, затряслись руки, дыхание стало учащенным, Скаррен почувствовал, как его возбужденный член уперся в крышку стола. Прижался посильнее, до боли, до золотистых кругов перед глазами. Очнулся. Успокоившись, усилием воли взяв себя в руки, аккуратно переложил монеты в рядом стоящий сундук, прошелся по кладовой, проверяя замки и, обессиленный, умиротворенный, вышел прочь, чтобы, наконец, принять ванну без спешки.
Ванну переполняла благоухающая пена, над ней мягко слоились паровые облака. Скаррен вошел, скинул одежду на пол, и с блаженным вздохом погрузился в теплую воду. Полежал, прикрыв глаза, потом позвонил, вызывал банщицу и приказал вымыть себя как можно тщательнее. Что и тотчас было исполнено.
Банщица, рослая краснолицая тетка, с крепкими ногами и руками, которые могут переломить целое полено, типа тех, что полыхали в камине, всегда боялась де Балиа до дрожи в коленях. Мыла его едва ощутимыми прикосновениями, осушила теплыми пушистыми полотенцами, проводила, поддерживая, на массажную кушетку, растерла с драгоценными маслами, накинула на его разгоряченное тело простыню и, пятясь, покинула комнату. Напряжение последних дней постепенно покинуло Скаррена, и он погрузился в дремоту. Продремав некоторое время, проснулся резко, как от толчка или внезапного звука. Рывком сел, накинул халат и только в этот момент заметил, что уже совсем стемнело. Закат случился сегодня быстрый, еще сияющие солнца свалились за горизонт, и наступила ночь. Молодой судья вспомнил, что нынче назначена кремация, подосадовал, что нынешняя ночь пропадет зря - только подношения подчиненных попадут в его сундуки, а сколько они себе утаят, не доищешься потом. Да и выспаться не удастся. Ну да ладно, все равно нужно присутствовать. Прошел в гардероб, велел подать траурный парадный костюм и вызвать карету. Подошел к зеркалу, чтобы проверить одеяние - хорошо ли сидит, все ли на месте. Поправляя траурный бант, наклонился к своему отражению поближе и вздрогнул, увидев вместо себя - высокого худощавого молодого человека с серо-пепельными гладко зачесанными назад волосами и серо-зелеными глазами, какую-то гнусную багрово-черную рогатую рожу. Рога такие витые, как однажды видел у барана в Буровниках, куда с отцом ездил. Отшатнулся в страхе, поморгал, протер в растерянности глаза. Снова взглянул в зеркало - да нет, все обычное, какие там рога, все это - морок, привиделось от усталости, от жаркой бани, да от ночей бессонных. Выругался на банщицу, что так жарко натопила - должен же кто-то быть виноватым, и поехал на похороны.
Кремация усопших блангоррских Маршаллов проходила в храмах пастырей, где были устроены специальные помещения для прощания с друзьями и родственниками. Затем проходила процедура самого огненного погребения. После этого прах в инкрустированной урне передавался преемнику - обычно приходившемуся ближайшим родственником, чаще всего сыном усопшего. На кремациях никогда не присутствовали Примы, но верховные кастыри и кто-нибудь из свиты Магистра, а иногда сам Магистр, обязаны проводить в последний путь.
Чтобы идентифицировать усопшего и подтвердить, безусловно, его смерть. По традиции кремация происходила ночью, чтобы не тревожить лишний раз дух умершего. Считалось, что духи бодрствуют днями и могут чувствовать, что происходит с еще не истлевшим телом. Лишь после сожжения или погребения тела духи становились равнодушными, и они не тревожили смертных, попадая либо на поля спокойствия Семерки, чтобы слушать их волшебные истории, либо за грехи прижизненные - без ушей прямиком к Хрону в игрушки. Но кастыри-то, особенно верховные, к Хрону еще ни разу не попадали.
Тело покойного возлежало на столе посреди ритуальной комнаты, почти полностью скрытое под белоснежными цветами подорожников, которые долгое время сохраняли свежесть и не давали телу быстро разлагаться. Лицо было спокойно, смерть еще не оставила своей печати на его челе - ни единого пятнышка разложения не обезобразило благородный лик. Ничего еще не изменилось, лишь шевелюра, до сих пор пышная, стала белоснежной, сливаясь с подорожниками.
Безутешная вдова, укутанная в черный шелковый плащ, из-под которого выглядывала клановая парадная одежда, сидела рядом в кресле, уже не имея сил рыдать, прикрывая иногда ладонью уставшие глаза, опухшие от слез. Сидела и безмолвно раскачивалась, словно от этого монотонного движения ей было легче не замечать потери. Иногда она отводила свой взгляд и, никого не узнавая, обводила потухшим невидящим взглядом притихшую толпу присутствующих. Когда вошел Скаррен, в ее глазах загорелся было огонек узнавания, но тут же подступили горючие слезы, обожгли покрасневшие веки, и вдова больше не отрывала взгляда от почившего мужа. Скаррен протиснулся через толпу провожающих к верховным кастырям, поклонился Магистру. Молодому судье показалось, что Магистр смотрит на него каким-то особенным взглядом, но потом пастыри объявили о начале поминальной службы и прощании с усопшим. В голос завопила вдова, осознавая, что пришел последний миг, когда она может видеть дорогое лицо, засморкались в толпе. Потом вдова внезапно замолчала. Подняла залитое слезами лицо, нашла взглядом младшего сына и, слегка покачиваясь, пошла к нему. Скаррен в свою очередь подошел попрощаться с отцом, наклонился, чтобы запечатлеть последний поцелуй на холодном лбу, и вздрогнул - ему показалось, что из закрытых навсегда глаз вытекла кровавая слезинка, взглянул снова - тьфу, померещится же. Снова недобрым словом вспомнил банщицу. Поцеловал морщинистый, пахнувший сладковато-горькими цветами подорожника, лоб, показал руки окружающим, что они пусты, склонился и принял от матери ключ, который теперь нужно было доставить Приму, поклонился и отошел, уступая место другим. Мать стояла рядом с телом, не обращая более ни на кого внимания. Да и на нее теперь мало кто обращал внимание, она уже сыграла свою роль.
Потом была долгая церемония кремации. Тело поместили в открытую печь.