- Не убивайте меня, какая такая яма, не пойду никуда, вот хоть ты со мной что сделай!!!
Прокричал все это, срываясь на визг, и замолк, осмыслив, что только ляпнул. Вот же надо было сказануть такое. Но глаз не опускал, сидел, также вытаращив глаза на дракона.
- Я бы рад тебя отпустить, но, не могу, никак не могу. Да и отпускать тебя мне не зачем. Кто ты мне, зачем ты мне, чтобы я тебя миловал. И не таких в оборот брали Зверь сел, на передние когтистые лапы умостил рогатую голову, прижмурил глазищи - ни дать, ни взять собака подле доброго хозяина - рожа довольнющая, хитрая, вот сейчас заулыбается во всю зубастую пасть, да только от улыбки той кровь застынет в жилах и уши сами отвалятся. Краток век человеческий и пути с драконьими дорожками обычно не пересекаются. Те, чьи пересеклись - они больше помалкивают о таких встречах - их либо в живых нет, либо они в таких местах, что завидуют мертвым. Дракон затаил дыхание, сделавшись похожим на одну из тех диковинных статуй, на дворцовой площади в Блангорре, которые установил один из Примов в честь победы Семерки над Хроном и изгнанием его тварей с лица Зории.
Потом - ррраз и вот он уже рядом, рассыпался на этих мелких зеленых дракончиков, мерзких, пищащих и поскрипывающих, перекрикивающихся на своем, только им понятном языке. Они бегали вокруг Джура, приближали острые морды к нему, пугали выпяченными языками, из пастей несло мертвечиной. Побегали, побегали, невидимыми сетями опутав, поволокли в яму, которая нашлась неподалеку. Кто-то из них отделил уши своими маленькими, остро отточенными коготками, под которыми темнела вековая грязь - багровая, жирная. Один из них схватил отрезанную плоть и проглотил в одно мгновение - одобрительно проскрипев что-то, мол, давай еще.
Добрались до темного провала, сбросили вниз - пахло там сыростью, тиной, могильным холодом. Корни рядом растущих деревьев, переплетаясь, не давали стенкам обрушить всю массу почвы вниз, держа ее крепко-крепко. Лишь сухие комья почвы выкрошились, потревоженные, и посыпались вниз, падая на голову, за шиворот, пачкая лицо, марая руки и обдавая сыро-почвенным запахом в тот момент, когда летел на дно. Джур упал и крепко зажмурился, стараясь плотно обнять голову скрещенными руками, зажимая кровоточащие остатки ушей, чтобы не слышать своего же вопля, мыча от невыносимой боли. Боль удерживала сознание на поверхности. И тут внезапно опять все прекратилось - исчезли дракончики, утихла боль - подступило чувство наступающего небытия, послышался шум реки, ночной гвалт лесных обитателей. Потом вернулась боль и эти мелкие, зеленые - они забегали вокруг, поцокивая, да посвистывая. Эти колебания от полной безнадеги к надежде в конец расшатали и без того не очень устойчивую психику Джура, и он просто-напросто вырубился.
Очнулся, когда уже начало светать. Лежал на дне, разглядывая переплетенье узловатых кореньев, и размышлял, как же он тут оказался. Все произошедшее ночью казалось мрачной сказкой, рассказанной все той же злосчастной теткой Глафирой в пути, под неспешный скрип колес. Сел, еще раз огляделся внимательно, вспомнил, как прозрел чудесным образом. И чудо это даже с рассветом не прекратилось.
Попытался выбраться из ямы, держась за переплетенье корней, но руки не желали такой шаткой опоры, корни соскальзывали и с сухим треском разрывались, не давая даже покрепче вцепиться в них. Скоро вся яма была полна серо-коричневой едкой пыли, забивающейся в нос, заставляющей чихать беспрерывно и лишающей дыхания. Повозился Джур с корнями еще, да потом плюнул и сел, обняв колени.
Весь только извозился в грязи, которая начала проступать на дне - речка рядом слышалась, неторопливо катя свои чуть всплескивающие воды мимо, лысина покрылась пылью, глаза припорошило ею же. Руки горели от напрасных усилий. Все зря. Самому не выбраться. Джур привстал, подпрыгнул и попытался кричать, сорванный за ночь голос не слушался, лишь хрипело обреченно горло. Никто не отзывался. В лесу, как царил гвалт всякой теперь дневной живности, так он и не прекращался. Неумолчный, безнадежный, равнодушный, притупляющий внимание своим однообразием. Не дождавшись ничьего отклика на свой многократный, пусть и не очень громкий зов, Джур и вовсе отчаялся. Случайно задел локтем место, где еще недавно были уши, а теперь коробились заскорузлой кровавой коркой раны, и взвыл от накатившей боли. Повалился на дно, плача и проклиная все и вся. Глаза опухли от слез, раны, пока их не задеваешь, перестали тревожить. Свет дневных светил пробился сквозь листву, извещая о наступлении полудня. Сел, вновь обхватив колени, и решил, что не сдвинется с места: он ранен, изнемог, голоден - пусть спасают, всегда же кто-то приходит на помощь.
Вскоре ему надоело впустую изучать переплетения и прорехи в корнях, и он занялся разглядыванием того кусочка неба, которое было видно со дна. Небо над ямой начало как-то странно темнеть, воздух там сгущался и зеленел, медленно начал прорисовываться мутный силуэт все той же рогатой головы. Джур застонал - он все еще надеялся, что случившееся ночью было мороком, даже, невзирая на отрезанные уши. Дракон показался во всем великолепии, возлежал, сложив зеленые чешуйчатые крылья, подперев морду передними когтистыми лапами - тот же, что был ночью.
Дракон моргнул, смежив ярко блеснувшие глазищи, зажмурился, как сытый котяра.
Потянулся, лениво расправляя и складывая крылья, поиграл изогнутыми когтями, каждое размером с взрослого мужчину. От этого нехитрого упражнения по лесу пронесся ветерок, встревоживший листву деревьев, вывернув ее наизнанку. Зевнул, клацнув выпирающими клыками, рыкнул, размял лапы, приподнял одну и пустил струю кипящей жидкости в сторону. Зелень, на которую струя эта попала, моментально съежилась и обуглилась, превратившись в черно-коричневые угольки.
Почва под сожженными кустами потемнела, став гладкой, и задымилась. Джур, сидевший зажмурив глаза, осмелился приоткрыть один и попал взглядом прямо в змеиный зрачок. Зверь, которому давно надоело наблюдать барахтанье человеческого червячка в яме, беззастенчиво разглядывал его, поворачивая голову то одним боком, то другим, как птица. Оценивал что-то. Джур открыл оба глаза, страх сменился безысходностью, в голове щелкнуло, накатило безразличие, все уже решено, изменить ничего не получится, как ни старайся. Дракон не выдержал первым:
- Что, молодец, страшно? А я думал, ты к утру выберешься, и я больше не увижу тебя.
Джур, сдерживая дрожь, прошептал неслышно - голос сорвал, потом откашлялся и уже громче:
- Да куда я выберусь… Теперь уже и не страшно, только вот не знаю, как вас звать величать.
- Вот что я в людишках не пойму, так это то, как вы очухиваетесь быстро. Только что ведь сидел, как лист на ветру трясся, а вот - на тебе. С драконом разговаривает и не моргнет даже. Хвалю, хвалю. Всегда, гад, ты обходителен был, наслышан я от хозяина, как ты себе девок приманивал, поучиться бы у тебя, да не досуг. Короче, у тебя два варианта - или сейчас сюда в яму попрыгают мелкие, те, которые ночью вокруг тебя круги нарезали, и языками дразнились, либо ты становишься Драконом, зелененьким, таким же, как я, ну или мной, там уж как Хрон положит. Ушей у тебя уже нет, к Семерке все равно теперь дороги нет. Будешь пьянь всякую пугать в лесах, распугивать. Только вот крепче крови и водицы - уж извини, ничего больше.
Ну, можешь иногда рыцарем закусить после пирушки - в кровушке достаточно будет у него, они же хлещут без меры. Мы, Драконы, как-то странно быстро пьянеем, зато, заметь - никакого похмелья. Встал потом, крылышки расправил и полетел восвояси.
Джур почесал остатки шевелюры:
- А зрение мне зачем вернули? Чтобы страшнее, что ли было? Только страшнее того, что твои гаденыши маленькие со мной ночью сделали, уже я ничего не узнаю. Не хочу я ничего решать сейчас, давай ты мне покажешь, что да как, расскажешь, тогда я подумаю. Так с налету, с панталыку - ничего не скажу я тебе. И ушей меня за что лишили - этак только преступников у нас метят.
Дракон оглушительно хохотнул:
- Вот весь ты в этом, все у тебя через заднее место получается, а по-нашему, через жопу ты все делаешь. Ну что вот тебе стоило сказать - да, согласен, или наоборот стойким оловянным солдатиком показать себя и отказаться от вечности. Небось, вспомнил Проклятье ваше? Мол, с чего это драконом становится - это же и Миру конец. Ну да, ну да. Крутишь все, крутишь, так и жил ты - сам ничего не делал, ничего не решал, только пытааался. Поэтому и бабье твое от тебя сбегало всегда. Где жены твои? А? Молчишь, голову повесил. Где дети? Все, кто тебя любил мало - мальски - все бежали от тебя, потому что ты - никто, червяк ты, который всю свою жизнь лишь пытался. Че ты пытался, че сумел? Сдохни, сдохни ты и только мать тебя вспомнит, да дочка твоя, которую воспитывать ты тоже лишь пытался. Без твоего согласия я тебя смогу сжечь, ушей тебя лишили правильно, некуда тебе теперь податься. О Мире и о Зории - не твоя забота беспокоиться, ты, если пытаться еще начнешь - помочь кому - только хуже станет.
Дракон развернул крылья, подцепил острым, отсвечивающим синевой, внушающим дикий ужас когтем за рубаху, приподнял узника, дохнул в яму, и зашипела она, и зашевелились в ней, извиваясь, скользкие, холодные тела, посверкивая в лучах солнц жемчужными брюшками, на миг появлявшимися, когда некоторые змейки пытались выбраться наружу.
- Прощай, червяк-человек. Хотя человек ты был и никакой - все больше червяк, все равно прощай.