Однажды бабка Ирания, прибежав домой, начала тормошить сына: договорилась, что он приедет соорудить строение в деревушке неподалеку, Буровники называлась. Наготовила ему снеди в дорогу, вечером не дала даже к бутылочке приложиться и почти всю ночь сидела, охраняя храпящего на все лады сына, переживая, что вот заснет она, а он - шасть и выпьет. А вся надежда сейчас на Буровники эти. Видела ведь, что гнетет его что-то, боялась, что Лентинка своей древней астрономовской наукой приворожила чадо. Сидела и разглядывала, каков же он стал. Вот, вроде бы недавно бегал хорошенький, густоволосый, смешливый мальчонка по дому, а тут похрапывает стареющий мужик с лысиной во весь лоб, от которого разит потом, куревом и застарелым перегаром, зубы стали редкие, почерневшие. И смеющийся мальчишечий голосок давно сменился густым басом, остроглазые детские глазенки спрятались за очками. За остроту зрения в детстве Джурия астрономенком дразнили. Да он и гордился этим. Мог высоко в небе птицу парящую разглядеть. Потом еще эту Лентину встретил, как же клан астрономов, благородных кровей, мечта всех мужчин Мира. Вот напасть же и встретил, которую, похоже, до сих пор забыть не может. А теперь, что у него есть - ничегошеньки, подрастерял все. Ни семьи, ни детей, ни занятия такого, чтобы и работать, и гордиться, и оплата достойная. Очень теперь надеялась бабка Ирания на ту работу, которую она ему подыскала, посоветовавшись с сердобольной соседкой, тетке которой и надо было строение поставить в Буровниках. А там и девки есть - кровь с молоком, родители строгие, глядишь, и охомутает какая его. И будет в деревне на свежем воздухе, подальше от дружков своих непутевых жить-поживать, а потом обживется - так может, и мать заберет к себе, а то все больше и чаще чувствовала себя лишней в своем собственном доме. Аньяна с мужем хозяйничали так, как им заблагорассудится. Вроде бы и впереди только все к лучшему, а сердцу материнскому неспокойно как-то, чует оно - разлуку или еще что. Ноет и ноет, спать не дает, заставляя сидеть рядом и слушать, как похрапывает кровинушка, дыша табачным перегаром. Задумалась, да смахнула слезинку - вот ведь, вырос Джурушка, да дружки непутевые утянули за собой, и девки ему не те попадались.
Дружки сманили на дорожку неторную, дорожку неудачников да выпивох. А девки - одна походяка незаконная, кочевница - одно слово, другая - слишком хороша, слишком, видите ли, благородна - вот и стал он тем, кем стал, испортили сына. Да, какая же мать своего отпрыска обвинить сможет… Вот и бабка Ирания такая же, как все матери, во все времена - самого Джурия обвинить могла лишь в мягкотелости, уступчивости да слабохарактерности. Что не мог послать всех к Хрону, когда нужно было послать. Вот так и просидела она, до самого рассвета, который сегодня случился внезапно. РРРаз - и все, солнца уже сияют вовсю, и светло уже. Все и вся шумит, проснувшись, и пора будить чадо великовозрастное.
- Джурик, пора тебе. Вставай, - бабка Ирания легонько потрясла сына за плечо, густо заросшее седоватыми, курчавыми волосами.
Джурий открыл глаза, не мутные, как обычно по утрам, из-за обильных вчерашних возлияний. Потянулся, рывком поднялся.
- Пора, значит пора. Готовь завтрак, я умываться, - вскочил и вышел в маленький дворик.
Ирания, грузная, лицо отекло, набрякли веки от бессонной ночи, засуетилась, засновала, собирая снедь к столу. Хоть и небогато жили, но не впроголодь. Кусок в доме был всегда, а иногда и сладких кусков хватало, за что и молила Семерку постоянно. В соседней комнате послышалась возня - там просыпалась Аньяна.
Хотела брата в дорогу проводить. Вышла одна, муженек заспался, видать, или выйти не пожелал - с братом жены он сначала вроде подружился, да потом по пустячному вопросу сцепились по пьяному делу, на этом и кончилась дружба вся. Аньяна затянула пояс на легкомысленном полупрозрачном халатике, мать покосилась молча.
Не по средствам живет доченька, но сказать что-нибудь побоялась. Не захотела портить утро сквалыжной ссорой. Джурий вошел, вытирая после умывания лицо, нацепил очки, подмигнул матери и сестре:
- Ну, что, тетки мои, вот схожу на заработки, а потом заживем безбедно. Будете спать по утрам, а как проснетесь, вам какая-нибудь астрономша будет подавать в постель кафео. Да будете покрикивать, что, мол, кафэо нынче так плохо заварен! А вы ее и за покупками и на уборку, и пусть вместо вас работает по дому.
Мать поморщилась:
- Сынок, нам астрономш хватит теперь надолго. Мы ее работать заставить, конечно же, сможем, а ну как она нас отравить захочет? Или будет нам в еду плевать? Мы уж лучше сами, вот сходишь на заработки, вернешься, да и будем потихонечку поживать.
Про свои планы оженить отпрыска на деревенской бабе она умолчала, опасаясь непредсказуемой сыновней реакции - мог пошутить и с улыбкой уйти, а мог взбелениться, наплевать на работу и пойти снова с дружками засесть в кабаке.
Позавтракали почти в полной тишине, слышался только уличный шум, похрапывание Аньяниного мужа за стенкой, да стук ложек по тарелкам. Говорить никому не хотелось. После шутки про домработницу-астрономшу все вспомнили Лентину, и настроение начало портиться. Утро уже не казалось таким солнечным и светлым. Молча прибрали со стола. Джурий пошел, переоделся в дорожное, взял суму, еще раз выслушал материн наказ, где и кого в Буровниках искать, помолчал, сидя рядом с сестрой:
- Все, тетки мои, пора мне. А то идти далековато. И провожать не ходите, там ворота городские пока откроют, а потом еще и обратно топать. Так что увидимся вскоре, недельки две меня не будет. До свиданьица.
Откланялся, чмокнул обеих в щечки и ушел, аккуратно прикрыв двери. Бабка Ирания подумала, что вот трезвый же человек какой - вежливый да ласковый.
Только Джурий ушел, с грохотом открылась дверь маленькой спаленки, в которой спала бабка и тут же на топчанчике ютилась Лоренка, ставшая к тому времени почти взрослой и поэтому живущей там, где ей хотелось. А сейчас ей хотелось жить с отцом и бабкой - накормят, оденут, работать не заставляют. Когда отец жил с теткой Лентиной, Лорене нравилось бывать у них, представляя, что это ее настоящая семья.
Придумывала, что там ползает ее настоящий братик, что вечером придет с работы уставший трезвый отец, и сядут они все вместе ужинать, а потом с настоящей мамой Лентиной приберут все после ужина и поиграют все вместе перед сном. Сон будет легок и приятен. И после таких размышлений Лорене сильно приходилось сжимать зубы, чтобы не заплакать. Потому как все, о чем она мечтала, сбыться не могло, папа с Лентиной разругались, и она ушла, забрав Кира. Теперь можно было об этом забыть и вовсе. И бабушка потом долго плакала.
- Баба, ну почему ты меня не разбудила, я хотела папу проводить!!! Бабаааа, ну что ты… - глаза Лорены подозрительно покраснели.
Ирания вздохнула:
- Лапушка, будила я тебя, да ведь ты спишь, хоть караул кричи, ты и носом не дернешь.
Лорена выскочила во дворик:
- Папка!
Джурий обернулся и увидел свою дочь - почти взрослую, стройную, с темными материными глазами, густой темной гривой волос, которая еще не была причесана и торчала в разные стороны. Лорена подбежала к нему, прижалась, спрятав лицо на груди:
- Папка, ну что же ты меня не разбудил! Так и ушел же, а я …
Тут долго сдерживаемые слезы прорвались и проложили дорожки по розовым девичьим щекам:
- Папка, ты быстрее возвращайся, я скучать буду! - сунула ему в руки какую-то вещицу и убежала, закрывая лицо руками.
Вещица оказалась оберегом от дорожных напастей, сплетенным неуклюже и, похоже, впервые. Но, сделанным со всей любовью, которую могла вложить от маленького своего сердечка девочка Лорена.
Джурий вышел за ворота, прикрыл рассохшуюся дверь и пошел по выложенному серым камнем проулку к городским воротам. Ворота уже начали открывать, противно поскрипывал несмазанный механизм, в полуотворенные створки просачивались людишки из предместий, какой-то рыцарь на вороном единороге, растолкав всех, промчался мимо. Пока только впускали, а выходить еще рано. Джурий присел неподалеку от ворот, закурил, сидел, покуривая и глазея по сторонам. Вдруг услышал откуда-то сверху:
- Эй, Джурка, ты что ль? - поднял глаза на городскую стену и увидал отцовского знакомца, - Поднимайся к нам, сюда.
Из-за зубцов сторожевой стены выглянуло еще несколько охранников, приветливо помахав. Джур выбросил дотлевший окурок и пошел к лестнице, ведущей на сторожевую башню. Башня та, конечно ж, в подметки не шла башням астрономов, но все-таки внушала уважение своей основательностью, замшелой древностью.
Казалось, что еще Кам носил камни, чтобы сложить ее такую - широкую, приземистую и надежную. Шероховатые серые камни были притерты друг к другу так, что слились в единый массив, равномерно покрытый красновато-серым мхом.
Поднявшись на самый верх, Джур попал прямо к застолью - тот самый отцовский знакомец праздновал день своего рождения и созывал всех, кого только мог увидеть с высоты башни. Праздник длился уже не первый день, но еды и пития хватало.
Джур вспомнил, что звался этот охранник дядей Сергом, теперь, наверное, просто Сергом, к клану никакому не принадлежал, свободнокровый был.
- Привет, дядь Серг или теперь Серг? С днем рождения тебя! Многих солнц тебе здравствовать и многие луны увидать! Многих женок приветствовать и болезней миновать! - с такими словами уселся незадачливый путешественник за пиршественный стол, к слову сказать, на стол мало походивший. Питье в огромных бутылях, закуска в корзинках, окурки везде - все стояло прямо на каменном полу.