И Благословенная императрица Трех морей осенила себя знаком, известным одним лишь сумнийским шлюхам. По случайному совпадению между ними обоими прошел раб с полной персиков неглубокой корзинкой. Протянув руку, она достала из корзинки персик, то ли для того, чтобы скрыть, то ли для того, чтобы облегчить снедавшее её напряжение.
- Лови, - проговорила она, бросая плод нариндару.
Тот подхватил персик в полете. А затем, обеими руками поднял плод над открытым ртом, и впился в мякоть зубами, словно желая выпить из нее весь сок, как поступают неотесанные шайгекцы.
Эсменет наблюдала за ним со смесью ужаса и любопытства.
- Я хочу, что бы ты остался во дворце, - проговорила она, когда он опустил голову. Солнечный свет высветил струйки сока на бритом подбородке.
Сначала ей показалось, что он смотрит на неё, но потом она поняла, что он глядит сквозь неё, словно бы заметив нечто на далеких холмах…
- При мне, - поговорила Благословенная императрица Трех морей, с горечью закусив нижнюю губу.
Наемник продолжал смотреть прежним взором. В имперском Тронном зале послышался шум, разрываемый перекатами эхо. Его наконец нашли, Саксеса Антирула, экзальт-генерала метрополии, капитулировавшего перед Майтанетом - человека, который обрек бы её на печальный конец, если бы не милость Шлюхи.
Нариндар Иссирал, опустил голову в знак загадочного повиновения и сказал.
- Я испрошу совет у моего Бога.
Дыша, как подобает спящему ребенку, Кельмомас неподвижно лежал, скрестив ноги на мятых простынях, глаза его были закрыты, как подобает спящему, однако уши его внимали беспорядочной тьме, a по коже бегали мурашки, предвещая её прикосновение.
Она бродила по покоям, утомленная, он это знал, однако ещё не успокоившаяся после дневных тревог. Он слышал, как она взяла графин с сеолианского серванта, тот самый со сплетенными как змеи драконами, что время от времени привлекал к себе её внимание. И услышал, что она вздохнула в знак благодарности - благодарности! - за то, что графин оказался полон.
После послышалось шелковистое бульканье наполняемой чаши. И вздохи между последовательными глотками.
А потом слышно было, как она глядит в кружащееся пространство, как падает из ее рук, звякнув об пол, чаша.
Внутренне он курлыкал от удовольствия, воображая резкий запах её тела и её объятья, сперва порывистые, затем настойчивые, по мере того, как ослабевает отчаяние. Он чист, кожу его отскребли добела, умастили мылом, надушенным киннамоном, омыли водой, растворившей в себе настои мирры и лаванды. Она будет прижимать его к себе все крепче и крепче, a потом рыдать, рыдать от страха и от потери, и все-таки более всего от благодарности. Она будет сжимать его в объятьях и рыдать, беззвучно, стиснув зубы, не издавая ни единого звука, и будет ликовать оттого, что жив её сын… она будет трепетать, и будет торжествовать, и будет думать, пока он есть у меня…
Пока он есть у меня.
Она будет ликовать, как никогда не ликовала, будет дивиться невероятной запутанности собственной Судьбы. A когда пройдет приступ страстей, замрет, не говоря ни слова, внимая, прислушиваясь к дальнему рокоту вражеских барабанов, терзающему ночной воздух. Потом рассеянным движением взлохматит его волосы, следуя обычаю всех матерей-одиночек, брошенных своими мужьями. Ей придется улаживать все перенесенные ею несправедливости, придавать им сколько-нибудь упорядоченный облик. A потом она начнет прикидывать, как можно обезопасить его, не имея уверенности, и не мечтая…
И будет видеть в себе героиню, не столько в том, что будет сделано, но в том, что необходимо сделать. Она будет пытать всех, кого нужно пытать. Она прикажет убить всех, кого нужно убить. Она станет всем тем, в чём нуждается её милый маленький мальчик…
Защитником. Подателем. Утешителем.
Рабыней.
A он будет лежать как в дурмане, и дышать, дышать, дышать…
Прикидываться спящим.
Андиаминские высоты вновь лязгали и гудели своей подземной машинерией, вновь оживший… воскрешенной. Благословенная императрица направилась в опочивальню, извлекая длинные шпильки из своих волос.
Какой-то частью себя она будет следить, прошептал его проклятый брат.
Тихо!
Святейщий Дядя что-то рассказал ей.
Пять золотых келликов блеснули на темной ладони Нареи.
Имхайлас исчезает, унося жар собственной крови.
Коллегианин со смехом говорит девушке. - И вот тебе серебряный грош, помяни её… Поднимаясь по мраморной лестнице Эсменет не могла моргнуть, чтобы не увидеть и эти, и другие отчаянные образы из прошлого. У нее шла голова кругом от мрака тех дней, скорби по Инрилатасу, беспокойства о Кельмомасе и Телли, страха перед её братом, священным шрайей Тысячи Храмов. Солдаты разбегались при её появлении, оставляя кованые железные фонари, выставленные ради её же удобства, раскачивающимися словно на прутиках лозоходца. Она поднималась по ступенькам, и тени её качались, расщеплялись и соединялись. По улицам снаружи градом гремели копыта. Офицеры рявкали на свои подразделения. Никто не ожидал проблем, однако посреди всего беспорядка последних дней она предпочитала ошибиться, проявив излишнюю бдительность. Довольно было и одного мятежа, едва не унесшего её жизнь.
К тому же, было важно, чтобы она появилась здесь в собственном обличье, подобающем Анасуримбор Эсменет, Благословенной императрице Трех Морей. Она впивала всю радость триумфального явления, вздорного и пустого наслаждения возвращения хозяйкой в то место, где прежде была рабыней. Вместе с ней поднималась по лестнице сама Империя!
Эсменет остановилась наверху лестницы, удивленная тем, что почти не узнает это место. Однако Имхайлас привел её сюда ночью, она находилась в полной растерянности и смятении, и после этого не преступала порога Нареи до того дня, когда по прошествии нескольких недель шрайские рыцари выволокли её отсюда, не обращая внимания на слезы и крики. Она огляделась по сторонам, осознавая, что по сути дела и не была на этой лестнице или в этом зале. Солдатские фонари подчеркивали неровность штукатурки. Изумрудная краска шелушилась в одном направлении, напоминая змеиную шкуру.
Она увидела, что дочь ждет ее возле двери, лицо её казалось бледным пятном во мраке. Платье Телиопы (также её собственного пошива) состояло из черных и белых кружевных плиссе, таких мелких, что временами они напоминали захлопнутый манускрипт, расшитый повсюду крошечными черными жемчужинами. Льняные волосы Телли были высоко зачесаны и спрятаны под подходящим головным убором. Эсменет улыбнулась, увидев пред собой собственное дитя, которому доверяла. Она понимала, что в жизни тирана доверие нередко сходит на нет, оставляя слышным лишь голос крови.
- Ты сделала все очень хорошо, Телли. Спасибо тебе.
Девушка моргнула на свой странный лад. - Мать. Я вижу, что ты… что ты намереваешься сделать.
Эсменет сглотнула. Честности она не ожидала. Во всяком случае, здесь.
- И что с того?
Она не была уверена в том, что сумеет переварить ответ.
- Молю тебя передумать, - сказала Телиопа. - Не делай этого, мать.
Эсменет шагнула к дочери.
- И что, по-твоему, скажет твой отец?
Мрачная тень заползла в чистый и неподвижный взгляд Телиопы.
- Не решаюсь сказать, мать.
- Почему же?
- Потому что это ожесточит тебя… против того, что должно, должно быть сделано.
Эсменет делано усмехнулась.
- Такова причина моего недовольства собственным мужем?
Телиопа моргнула, обдумывая ответ.
- Да, мать. Такова причина.
Ей вдруг показалось, что она подвешена на крюке.
- Телли, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что мне пришлось выстрадать здесь.
- Отчасти это заметно по твоему лицу, мать.
- Тогда чего же ты хочешь от меня? Как поступил бы твой отец?
- Да! - Воскликнула девушка удивительно ядовитым тоном. - Ты должна убить её, мать.
Эсменет с укоризной, если не с недоверием посмотрела на свою любимую дочь. Собственные необыкновенные дети давно перестали удивлять её.
- Убить её? Но за что? За то? что она поступила именно так, как поступила бы и я сама? Ты видишь только последствия прожитой мною жизни, дочь. И ты ничего не знаешь обо всей смешанной со смолой крови, которая переполняет эту растрескавшуюся посудину, которую ты называешь своей матерью! Тебе не известен этот ужас! Когда ты цепляешься и цепляешься за жизнь, за хлеб, за лекарства, за золото, необходимое для того, чтобы получить все необходимое достойным путем. Убить её для меня все равно, что убить себя!
- Но почему же ты-ты отождествляешь себя с этой женщиной? Разде-разделенная судьба не отменяет того факта, что ты - императрица, a она-она всего лишь шлюха, которая предала тебя, которая пре-предала Имхайласа на сме…!
- Заткнись!
- Нет, мать. Момемн осажден. Ты - сосуд власти отца, ты помазана пра-править в его отсутствие. Очи всех обращены на тебя, мать. И ты до-должна оправдать общие ожидания. Показать, что обладаешь той силой, которую они хотят в тебе увидеть. Ты до-должна быть свирепой.
Эсменет тупо посмотрела на дочь, ошеломленная этим словом… свирепой.
- Подумай о Кельмомасе, мать. Что, если бы он погиб из-за этой женщины?