Дядя свят, свят, свят. Так-то брат! Дядя сдох, ох-ох!
Мысленные дурачества продолжались, однако голос не разделял его настроения. Он не одобрял подобные шутки.
Я чуял это в её взгляде… Он что-то сказал ей!
Но недостаточно! Фыркнул внутри его другой мальчишка. Ничего! Близкого! Совсем ничего! Ooх, скверный бросок, Дядя свят! Какая жалость! Скверный, скверный бросок! Теперь все счетные палочки - мои!
Если не вникать в подробности, Анасуримбор Кельмомас, божественный сын Святого Аспект-Императора, в данный момент ослабленный и больной благодаря злодеяниям вероломного и некогда любимого дядюшки, был всего лишь несчастным десятилетним ребенком. Пресный и неблагодарный Ларсиппус увлекал его по коридорам в дворцовый лазарет, попеременно рявкая наставления подчиненным и бормоча приторные утешения своему божественному подопечному.
- И у него было много-много помощников, - говорил худощавый спутник имперскому принцу, не удивляясь отсутствию реакции с его стороны. Дети пережившие нечто подобное тому, что выпало на долю этого ребенка, обычно не слишком хорошо слышали… А говорили еще меньше. - Он столь же коварен, как и жесток. Нам просто необходимо очистить тебя, найти следы его прикосновения. Но только не надо бояться…
Быть может хворь приласкала и душу мальчика.
Но как мама сумела убить его? Спросил голос. Она не обладает Силой!
Какое это имеет значение?
Но здесь совершается большее! И большее, чем всё известное нам!
Правда? Ты забываешь, что все они теперь мертвы, Сэмми! Все те, кто умел видеть!
Она казалась совершенно чудесной, перспектива ничем не ограниченной безопасности - блаженной невидимости! Угреться на маминых коленях, нашептывать ей на ухо подобные раскаленным ножам речи, бегать повсюду, не встречая границ и препятствий - по почиющим во тьме залам, по слепым и ослепшим улицам. Где можно было играть. Играть… играть…
Отец все равно видит.
Отец всегда омрачал его праздник.
- Шшш… - говорил Ларсиппус, принуждая свой ослиный голос звучать мягче. - Бояться совершенно нечего…
В самом деле? Да он всё равно, что мертвец.
Как так?
Потому что находится не здесь, а там, слишком далеко, чтобы оттуда вернуться…
Голготтерат не настолько далек. Отец вернется назад…
Мысль эта добавила его лживым рыданиям нотку правды. A откуда это известно тебе? И почему ты считаешь себя таким умным?
Потому что Он вернулся из Ада.
Россказни! Слухи!
Мама верит им.
Призрак выплыл из полумрака имперского зала аудиенций и обрел плоть под яркими солнечными лучами: её дочь, Анасуримбор Телиопа, в синем, шитом жемчугами платье, пышную юбку которого обручи сужали к ногам в форме перевернутого колокола. Эсменет расхохоталась при виде дочери, не столько из-за абсурдного одеяния, сколько потому что при всей своей нелепости, оно показалось ей таким прекрасным - таким уместным. Она обняла болезненную девушку, глубоко вдохнула запах ее тела - от Телли как от младенца по-прежнему пахло молочком. Эсменет было приятно даже то, что её взрослая дочь не стала отвечать на объятие.
Он взяла лицо Телиопы в ладони, смахнула слезы, слишком горячие для них обеих. И вздохнула. - Нам нужно о многом поговорить. Ты нужна мне более, чем когда-либо.
И хотя Эсменет ожидала этого, её укололо отсутствие ответного чувства в угловатых чертах дочери. Телиопа могла нуждаться в ней… ну, как геометр в своем компасе, такова была доля этой девушки в наследии отца.
- Мать…
Но у неё уже не было времени на продолжение разговора, ибо взгляд её остановился на нем. Отодвинув дочь в сторону, Эсменет обратила все свое внимание на вторую душу, доставленную инкаусти…
На своего невозможного убийцу.
Как там он называл себя? Иссирал… на шайгекском "судьба". Наверно более неудачного имени ей не приходилось слышать… и, тем не менее, Майтанет мертв. И её мальчик отмщен.
Нариндар вступил в полосу света и остановился, замер на пороге террасы в точности так, как стоял между идолами Войны и Рождения в Ксотее. Её смущала его странная, огрубевшая от времени кожа, возможно потому, что аккуратная, подстриженная бородка скорее указывала на более юный возраст. Обнажен, если не считать серой набедренной повязки, и держится отстраненно - как подобает сильным и невозмутимым мужам. Короткие волосы, возмутившие её, когда она заключала соглашение с этим человеком - ибо жрецам Айокли было запрещено стричь волосы - теперь пробуждали в её душе чувство облегчения. Эсменет не испытывала ни малейшего желания позволить миру узнать, что она обращалась за помощью к почитателям Четырехрогого Брата. По правде сказать, этого человека можно было бы принять за раба, если бы не эта тревожная, окружавшая его аура беспощадной жестокости, ощущения того, что для него, помимо собственных непонятных целей, не существует таких пустяков как угрызения совести, комфорт или безопасность. Ей припомнились слова лорда Санкаса, сказавшего ей, что нариндар воспринимает события в их целостности. Хотелось бы знать, сумел ли консул бежать в земли Биакси.
Правая рука Иссирала была окровавлена - напоминая о том бедствии, которое она породила всего несколько страж тому назад.
Бедствия, произведенного ею через него.
- Ты можешь очистить свои руки в фонтане, - проговорила она, кивнув налево, в сторону каменной раковины.
Мужчина безмолвно повиновался.
- Мать… - окликнула её от края сознания Телиопа.
- Иди к Финерсе и тем, кто с ним, - указала Эсменет девушке, наблюдая затем, как ладони нариндара исчезали под мерцающей поверхностью воды.
Вокруг матери и дочери кипела бурная деятельность, неустанная, но притом и немая. В качестве своего командного пункта Эсменет избрала заднюю террасу, ту, что позади имперского зала аудиенций, не только потому, что оттуда открывался превосходный вид на осажденный город, но и затем, что каждый из вызванных ею был вынужден почтить святой престол ее мужа, Трон Кругораспятия, прежде чем преклонять колена перед нею самой. И на балюстраде уже собралось малое множество - торговцы, офицеры, шпионы и советники - разглядывавшее окрестные холмы, указывавшее, обменивавшееся вопросами и наблюдениями. Ровный поток вестников уже начал сновать туда и обратно в тенях и блеске имперского зала аудиенций. Тревожные взгляды сменялись резкими словами. Наготове стояли трое трубачей-кидрухилей со своими длинными бронзовыми горнами, на одном не было шлема из конского волоса, рука другого покоилась в окровавленном лубке. Только что, совсем недавно явились и первые носильщики с питьем и едой.
Шлюха была милостива к ней - во всяком случае, пока. Впрочем, о положении дел в городе им было известно совсем немного, кроме того, что Момемн пока остается неприступным. Улицы были запружены народом, однако кмиральский и кампозейский лагеря казались чуть ли не заброшенными. Возле Малых Анкиллинских ворот поднимался столб дыма, однако ей сказали, что пожар произошел по несчастному случаю.
Фанайал, похоже, не имел никакого отношения к кровопролитной смуте, охватившей весь город. Получалось, что Майтанет увел со стен едва ли не всех солдат, чтобы иметь возможность утихомирить толпу - нетрудно было понять, что весть о её пленении вызовет волнения. И если бы Фанайал пошел на штурм Момемна, весь раскинувшийся под её ногами ковер зданий и улиц, уже превратился бы в поле бурного боя. Однако падираджа-разбойник предпочел занять в качестве собственной базы Джаруту и закрепить за собой сельскую местность вокруг имперской столицы, предоставив Эсменет то самое время, в котором она отчаянно нуждалась. При всей ирреальности и жути происходящего, вид диких шаек вражеских всадников обшаривавших окрестности, наполнял её душу облегчением, граничившим с подлинным блаженством. Пока языческая грязь оставалась за стенами, Телли и Кельмомасу ничего не грозило.
Она обратила внимание на то, как нариндар посмотрел на свои очищенные руки, а потом наклонил голову, как бы прислушиваясь… ожидая какого-то знамения? Он казался столь же странным и зловещим, как в тот судьбоносный день, когда она наняла его… в день майтанетова переворота.
Нариндар наконец повернулся и посмотрел ей в глаза.
- То, что ты сделал… - начала она, однако не договорила.
Он ответил ей безмятежным детским взглядом.
- То что я сделал, - отозвался он, вовсе не смущаясь тем, что подразумевала она. Голос его оставался столь же незаметным, как и его внешность, и все же…
- Но как? - Спросила она. - Как это стало возможным?
Как мог простой человек убить дунианина?
Он не стал пожимать плечами, но поджал губы. - Я всего лишь сосуд.
От этого его ответа по коже её побежали мурашки. Если бы она происходила из благородной касты, то могла не обращать внимания на эти слова. Только душа, взращенная в трущобах и подворотнях, в касте лакеев и слуг или вообще среди рабов, могла понять жуткий смысл этой фразы, только такие души способны были понять ужасы Четырехрогого Брата… Айокли.
Только самые отчаянные обращались к Князю Ненависти.