Он плеснул себе вина, отпил глоток и степенно начал рассказывать:
- Тогда я только-только со службой распрощался. Деньги были, и хорошие. Махну, думаю, в столицу, поосмотрюсь… А только не добрался я до Джангаша. Плыл на "Шустрой красотке" - да-да, на этой самой, что лежит с пробоиной на мелководье. Причалили мы к этой пристани. Постоялый двор уже тогда здесь был, только содержался не в таком порядке.
Кринаш с законной гордостью крепкого хозяина обвел взглядом трапезную, сделал еще глоток из кружки и продолжил:
- Хозяином был невзрачный человечишка. Имя кое-какое имелось, да никто имени не помнит, а звали все этого недотепу Сорокой - ясно-понятно, не за молчаливость. Тарахтел, как колесо на каменистой дороге. А тут подвернулся бродячий певец, спел про хоровод деревьев. Хозяин и пошел бренчать, что знает, как в это самое место пробраться. Есть, мол, в лесу овраг, а в его песчаной стене - лаз, корнями да ветками заплетенный… Он, дескать, там побывал и вечное дерево видел. Ну, только что сам там корнями не пророс, уж до того бывалый человек! Его на смех подняли. Он горячится, по столу кулаком стучит - разошелся, как новобранец в кабаке. Я, мол, готов об заклад биться: пойду туда и ветку принесу с пальмы или еще какого дерева почуднее! Нашлись насмешники, ударили с ним по рукам. И ушел Сорока в лес, благо до ночи далеко было.
- И принес ветку?
- Он-то принес, да нам уже не до того было. Нам лишь бы ноги унести с постоялого двора, такое вокруг началось! Из стен полезли побеги, сразу набухли и полопались почки, зеленью брызнуло. Да что там бревна стен - даже столы ветвями покрылись! Чтоб мне прогореть, если вру! Мы и пожитки побросали, едва успели попрыгать в двери да окна, как дом в чащу превратился. А во дворе-то!.. Изгородь успела такими сучьямиобрасти, что мы по ним наружу карабкались - ворота наглухо ветки заплели! А обернешься - еще веселее на душе: земля прямо кипит, так из нее молодые всходы рвутся! Спрыгнули мы с изгороди. Смотрим - стоит Сорока перед бывшими воротами. Глядит на буйное свое хозяйство и говорит этак задумчиво: "А я ветку принес…" Ясно-понятно, человек переволновался, но и я не железный! Плюнул наземь и отвечаю: "А тебе, распротак перетак, веток здесь мало?!"
Ульфейя хохотнула нервным смешком, но глаза остались серьезно-напряженными.
- Этот Сорока оказался упорным парнем, - продолжил Кринаш мрачно. - Раздобыл в деревне топор и до темноты прорубался в ворота. Он ветви рубит, дровосек хренов, а они сызнова вырастают. Наконец кто-то надоумил его влезть по сучьям на забор и глянуть, что внутри делается. Влез. Глянул. Махнул рукой и отступился. Ночь мы все провели у костров. Тогда я и решил рискнуть: предложил хозяину купить у него постоялый двор - как он есть, во всей красе. Торговались до утра, к рассвету ударили по рукам. Честно скажу: цену я дал позорную. Так платить разве что погорельцу за пепелище! Впрочем, то, что я купил, было не лучше пепелища. Составили договор, капитан "Шустрой красотки" свидетелем подписался. Все надо мной смеялись: мол, буду среди леса дровами торговать! А я под их смешки расспросил Сороку, как пройти в тот волшебный овраг.
Ульфейя глядела перед собой неподвижным взглядом кошки, следящей за воробьем. И не упускала ни единого слова из рассказа хозяина.
- Топор я не взял. Да что топор - все железо с себя снял, даже пряжки с сапог!
- И ты был… там?
- Был… Дурак этот Сорока! С такой силой шутки шутить вздумал! Я там не то что ветки ломать - по сторонам пялиться не смел, а ведь я не трус! Правдуговорят: дурням страх неведом… это я про Сороку, ясно-понятно.
- И что… правду люди про это место говорят?
- Вроде того. Деревья… кружатся, как живые… Не это главное! Стоял я там один на один с могуществом, против которого не потрепыхаешься! Я не требовал - просил! Клялся, что никогда не подниму топор на живое дерево, на дрова у меня будет идти сухостой. Обещал, что мужиков из соседней деревни тряхну как следует, чтоб с лесом бережнее были.
- Ты сдержат слово?
- Сам не валю живые деревья. А если соседи в счет долга подбрасывают дровишек, не придираюсь, где и как нарублены. Я за чужой грех не ответчик… Так вот, когда я вернулся, побеги успели завянуть, высохнуть и рассыпаться трухой. А стены и ограда стояли как ни в чем не бывало. Всего-то работы было, что выгребать да жечь древесный мусор. Прежний хозяин после этого вроде рехнулся, на метле по двору скакал. И то сказать, такое подворье уступил почитай что задаром! Но потом Сорока опомнился и убрался из здешних краев…
Кринаш остро, испытующе глянул в бледное лицо гостьи.
- Заболтались мы, пора спать… Я к чему речь веду: надо госпоже отступиться от этой затеи. Место такое, что и без оружия не сунешься, а с оружием тем более. Тамошние хозяева издали чуют железо. И жениха госпожа не выручит, и сама погибнет, Хозяйке Зла на радость… Эй, Дагерта! Проводи гостью в комнату. Да и я пойду спать, пожалуй. Денек хлопотный выдался.
Деревянные ступени заскрипели под хозяйскими шагами.
Ульфейя не пошевелилась, словно не заметила ухода Кринаша. Ее глаза не отрывались от багровых углей очага.
С железом нельзя идти на поиски любимого. А с огнем?
Кринаш проснулся, словно от толчка. Тихо. Темно. Только полоска лунного света скользит между ставнями. В углу, в дубовой люльке тихо спит маленькая Дагвенчи. Еще недавно это место занимал Нурнаш, но теперь он торжественно выселен из родительской спальни: большой уже! Как тогда гордился сынишка и как переживала Дагерта: а вдруг ее кровиночке дурной сон приснится? Кто успокоит и утешит, если мамы рядом нет?
Сыну четвертый год. Дочурке скоро годик. Есть о ком думать заботливому отцу. Так почему в голове неотвязно кружится мысль о чужом ребенке? О девочке, которую Кринаш никогда в жизни не видел и не увидит?
О девочке, которой суждено вырасти Отребьем.
А что может сделать Кринаш? Ах, жалко девочку? Всех не пережалеешь! Его-то самого много жалели?
Дыхание лежащей рядом Дагерты чуть изменилось. Не спит. Муж проснулся, и она проснулась. Почувствовала.
Хорошая у него жена. Повезло.
- Ты госпожу сама в спальню проводила или Недотепку послала? - спросил Кринаш.
- Сама, - ответила Дагерта, словно продолжая начатый с вечера разговор. - И приглядела, чтоб улеглась. Даже горшок углей насыпала, постель согреть, а то она жаловалась, что ноги зябнут.
Кринаш рывком сел на постели.
- Угли, да? Ну-ка, жена, сходи глянь, все ли там в порядке! - Чуть помолчав, добавил: - Как бы госпожа нам пожару не учинила!
Требование было странным, но Дагерта и бровью не повела. Молча встала, набросила поверх рубахи длинный платок с кистями и вышла за порог. А Кринаш, словно зная, с какой вестью вернется жена, принялся одеваться.
Он уже натягивал сапоги, когда в дверях появилась взволнованная Дагерта:
- Ее нет…
- А горшок с углями? - глухо спросил Кринаш, сдергивая с подколенных ремней железные пряжки.
- Нету…
Кринаш завязал ремни узлом и, не сказав жене ни слова, вышел из комнаты.
* * *
Безобразие! Калитка распахнута настежь! А Молчун, зараза, дрыхнет под навесом у поленницы!
Хозяин пинком разбудил нерадивого сторожа. Молчун вскочил, ошалело заозирался - и рухнул на колени, поняв, как серьезно провинился.
Раньше двор оставался без охраны: засовы на воротах и калитке снаружи не откроешь, а изнутри ночью в лес выйти - такие дурни на постоялый двор не забредают!
Но с прошлой зимы Кринаш все чаще приказывал рабам нести караул во дворе. У него, мол, на душе неспокойно, так пусть полночи один по двору побродит, полночи - другой. И хотя Молчуна и Верзилу не радовала необходимость после полного трудов дня зевать и глазеть на звезды, ни один из них не считал хозяйский приказ блажью. И не потому, что Кринаш, как правило, на следующий день позволял им немного вздремнуть. Нет, рабы поняли: у их господина звериное чутье на опасность.
Чего стоил хотя бы случай, когда прибывший с мирными путниками сообщник разбойников ночью пытался отворить ворота своим дружкам из шайки Хвата. Или повторная - через две ночи - попыткаразбойников проникнуть на постоялый двор, забросив на частокол привязанные к веревкам крючья.
Ну, разбойники-то ладно, они получили по ушам и окончательно усвоили: Кринаша злить - что медведя в берлоге ногами пинать. А вот неведомая Подгорная Тварь, летучая такая, вроде пузыря со щупальцами, что спустилась с ночного неба на двор - ох, и вспоминать не хочется! Еле прогнали ее факелами.
И вот теперь - калитка открыта. Забегай или заползай любая хищная дрянь!
Не поднимая глаз, провинившийся раб ожидал вспышки хозяйского гнева.
Но Кринашу было не до него. Он окинул взглядом двор. Подошел к ивовому плетню вокруг огородика. Одним движением вырвал из земли угловой кол, не обращая внимания на то, что рухнула им же сплетенная ограда. Взвесил кол на руке - тяжелый, острый!
- Хоть меч возьми! - простонала с крыльца Дагерта. Платок упал с ее плеч, и высокая костлявая фигура в длинной белой рубахе походила в темноте на привидение.
- Нельзя, - отозвался Кринаш, - они железо чуют… Ступай в дом, а то холодно.
Дагерта не двинулась с места.
- Иди в дом! - строже сказал муж. - Грудь застудишь, а тебе маленькую кормить.
Женщина поспешно подобрала шаль, набросила на плечи, но с крыльца не ушла. Так и не отвела взгляда от мужа, который направился к калитке. Проходя мимо Молчуна, все еще стоящего на коленях, хозяин задержался, обернулся к дому:
- Собаку надо завести, вот что! Давно бы нам, жена, догадаться! А то и двух, позлее да горластее. Вернусь - решим… А ты, лежебока, закрой за мной калитку на засов.