Пусть не до конца, пусть с новыми странностями, но Инка должна к нему вернуться. Ведь что же такое получится на Земле, если ни с того, ни с сего распадется такая любовь! Да ему просто не прожить без Инки, вот не прожить и все!
Рад взял девушку за руки, усадил на диван. В комнате было сумеречно, по-военному громыхал телевизор, сотрясая комнату синим медицинским светом. Из-за окна сквозь едва опушенные ветки тополя просачивалось'холодное небо.
— Ну, давай поговорим, хочешь?
— Давай, — безразлично согласилась Инка.
Уже в самом этом безразличии незримо присутствовал страх, как он присутствует в неосвещенной улице и в бьющем полночь колоколе на старой кладбищенской часовне. Раду подумалось, если Инке удастся перешагнуть через страх, то она не уйдет.
— Объясни, что случилось?
— С чего ты взял? По-моему, все нормально.
— Я же вижу. Что-то тебя мучает.
— Оставь. Все хорошо.
— Инка, родная, посмотри мне в глаза. Ну, в чем дело?
Она быстро скользнула взглядом по его лицу и отвернулась. Этого оказалось достаточно, чтобы Рад осознал свое бессилие. Инка неотвратимо уходила из его жизни. И с этим ничего не поделать. Как ни стискивай пальцы, не удержишь воду в ладони. Инку тоже не удержать. Она истекала из него, как вода сквозь пальцы, как песок в колбочке песочных часов. Рад старался закрыть собой все щели мира, но она уходила…
Он попытался спасти разговор:
— Помнишь, как нам было хорошо вдвоем?
В словах этих не было ничего задевающего. Но Инка почему-то вдруг взорвалась. В прежние времена никакие «вдруг» в ней его бы не удивили. Но сейчас даже переходы настроения были редки. Инка покраснела и выбрасывала слова слепо и посторонне:
— Что ты в душу лезешь? Думаешь, если я простая, а ты с вывертом, так и смеяться можешь? Да, помню! Отлично все помню! Каждую твою ласку, каждое прикосновение. Губы твои помню, дыхание. За руками б твоими на край света побежала, только помани. Да ведь ты же не меня во мне любишь. Я к своему телу прислушиваюсь — и не верю ему: как оно тебя знает и зовет! А я-то где все это время была? Кого ты по ошибке во мне высмотрел? Отчего я все помню, а как будто заново к себе примеряю?
— Инка, милая, пустяки все это. Тебе показалось.
— Ну да, я понимаю, я дура. Но не такая, чтоб не разобрать. Ты совсем другую во мне потерял. Разглядываешь меня, а ее не находишь. Я тут прочитала, иногда у человека раздваивается сознание. Будто в нем двое живут, не догадываясь один про другого. Может, и у меня так?
— Допустим. Ну, и что?
— А то. Шизофрения это, понял?
— Понял. И ладно, И плюнь. Думай лучше о нас с тобой.
— А если я понять хочу?
— Так понимай быстрее. И пусть все вернется.
— Чудик! Ничего уже не вернется, Я не могу, чтоб ты ласкал меня, а думал о другой. Я ведь люблю тебя. Потому и не могу.
— Тем более перетерпится. Ну, давай подождем?
— Нет, миленький. Не пересидеть нам. Зажмуриться и уйти от тебя — последнее, что я еще могу. Хочу с тобой быть. Очень хочу. Но не выходит.
Непримиримость и ревность вызвали на ее щеки злые и одновременно кроткие слезы. А Рад вспоминал слезы той, прежней Инки. В Концертном зале они слушали «Рябинку» в исполнении «Поющих гитар». По неожиданной напряженности позы, по неподвижности ее ладони он почувствовал, что Инка плачет.
— Ты что, ты что? — заволновался Рад.
— Так просто. Мне очень хорошо.
— Чего ж ты плачешь?
— Не знаю. Они сами текут.
И тихие слезы катились и катились по ее щекам. Рад и теперь, как тогда, попробовал губами осушить ее глаза. Инка вырвалась:
— Оставь. Хватит. Ухожу.
«Куда?» — Рад хотел спросить. Не спросил — сама догадалась.
— К Шамарину. Он сказал, будет ждать.
И прежде, чем Инка договорила, Рад понял, что это уже навсегда. Не из слов. Не по выражению лица.