- Даёте ли вы слово выслушать всё до конца, мне незачем лгать.
- Даю слово. По-моему, вы иностранец, - уточнил старик.
- У нас мало времени, это верно точно так же, как и то, что вас зовут Оливер Хевисайд.
- Да, меня так зовут. И я скоро умру, - просто ответил учёный, - Итак, что вы здесь делаете, молодой человек?
- Я не грабитель.
- Полагаю, те двое, что лежат на полу, - Хевисайд улыбнулся, слегка приподнялся на локтях и глянул вниз, - стали бы утверждать точно так же, попади они в руки Скотланд-Ярда.
- Я пришел из той страны, что ещё не отмечена на карте.
- Гм. Ко мне зачастили гости, и особенно незваные. Не обижайтесь, юноша. Я не хотел вас обидеть, - учёный закашлялся и рухнул на подушки.
Незнакомец поспешно приблизил к его губам узкую металлическую флягу.
- Это коньяк?
- Нет! Но всё равно, пейте! Он придаст вам силы.
- В самом деле, очень вкусно! Благодарю вас, мой нечаянный спаситель, - хрипло рассмеялся Хевисайд.
Тот снял шлем, огладил ладонью короткую бороду, поднял на учёного чистые голубые глаза. Их взгляды встретились.
- Мы удивительно похожи? - изумился старик. - Вылитый я, - пробормотал он немного спустя, приглядываясь.
- Я был ещё мальчишкой, когда прочитал историю Вашей жизни. Я восхищался Вами, как ученик может боготворить любимого учителя. Я не из страны вообще, как географического пространства - нас разделяет целый век. Но меньше слов. У нас осталось два часа! Вы скоро перестанете существовать здесь и в это время. Взгляните, - я представлю вам самые неопровержимые доказательства…
Незнакомец протянул учёному маленький потрёпанный белёсый том.
- Кажется, это кириллица? - сказал Хевисайд.
- Пролистайте.
На развороте учёный нашел фотографию и несколько минут вглядывался в неё.
- Гм… Когда это они успели? Я никогда так хорошо не выглядел, - улыбнулся старик.
- Это копия с вашего портрета, - пояснил молодой гость, - ни единого позднего фото не сохранилось. И это большая удача!
Затем была страница на английском. Там значилось:
"Оливер Хевисайд", Москва, Наука, 1985 год…
Потом шла аннотация на двух языках.
- Это будет через шестьдесят лет! - вымолвил незнакомец.
- Так… Оливер Хевисайд, год рождения 1850, год смерти 1925… - учёный поднял глаза на пришельца, тот кивнул. - На протяжении всей жизни вёл очень замкнутый образ жизни чудака-одиночки… Разработка операционного исчисления… Расчистка трактата Максвелла и запись его уравнений через напряжённость… Слой Хевисайда-Кеннели… Сведение механической массы к электромагнитной…
Старик отложил книгу разворотом вниз и тяжело вздохнул.
- Научная активность была поразительно высока, однако, огромное число его исследований, - продолжал незнакомец наизусть, - осталось при жизни неопубликованными и неизвестными современникам. Блестящий инженер, физик и математик, он вёл научные исследования до конца жизни.
- Вы полагаете, моё время совсем вышло? - проговорил старик, - Я думал, что протяну ещё немного, хотя конец очевиден.
- У вас не осталось и полутора часов, - подтвердил гость, запалив лампу и поставив ее на стул при кровати.
Хевисайд снова принялся за чтение:
"Предсказан монополь Дирака… Предсказано излучение Вавилова-Черенкова… Разработана система сверхдальней радиосвязи… Пионерские работы в области сверхдвижения… Разработка Единой Теории Поля. Член Королевского общества - не приехал на торжественное заседание по приёму…"
- Добавим к этому вывод знаменитой формулы Специальной Теории Относительности, первооткрывателем которой считают Альберта Эйнштейна, - заключил пришелец.
Хевисайд уронил книгу на колени. Медленно сложил её. Потом он молчал.
- Я полагаю, вам также нужны мои рукописи, - произнес он наконец.
- Нет! Нам нужны вы, лорд Оливер Хевисайд. Считайте, что я предлагаю Вам, ну, в некотором роде загробную жизнь. Только люди ныне, там, в моём грядущем - как боги.
- Этого-то я и опасался, - слабо улыбнулся старик.
- И потому Вы сожгли свои записи? - то ли спросил, то ли подтвердил гость.
- Они слишком опасны для общества, где правят единицы, или для того мира, где не правит никто! - из последних сил проговорил Хевисайд.
- А что вы скажете о мире, который принадлежит только учёным, - возразил незнакомец торопливо.
- Это несчастный мир, - ответил Оливер Хевисайд, - Пожалуй, на сей раз я уклонюсь от вкусного обеда, потому что знаю, как он может быть приготовлен.
* * *
- Неужели вы откажетесь от перспективы увидеть венец своего творения?! Как можно? У Вас никогда не было нормальных условий для работы - а там ресурсы всей планеты будут к Вашим услугам… - горячо заговорил пришелец.
Но Хевисайд знаком прервал его:
- Не огорчайтесь, Валентин! - молвил он на всеобщем языке, - У вас ничего не получится с моим перемещением.
Названный Валентином обалдело уставился на старика.
"Он умер семидесяти пяти лет от роду. В департаменте выделили машину для перевозки тела. Это был первый и последний раз, когда Оливер Хевисайд воспользовался автомобилем…" - также наизусть проговорил старик.
Валентин положил руку на шлем.
- Там, в столе! - улыбнулся ему Хевисайд, - Надо выдвинуть ящик и откроется панель. Видите её?…
В руках у гостя оказался небольшой диск-голограмма с изображением четырёхмерного куба, внутри которого чётко выделялась надпись на всеобщем языке Земли: СИВР-356.
Тогда Валентин извлек из сумки на поясе точно такое же удостоверение Института Времени - голограмму в виде четырёхмерного куба на фоне Млечного Пути - и предъявил старику.
- А, двести тридцать седьмой? - протянул учёный. - Орлов Валентин Викторович. Я так и думал.
- Вот незадача! - огорчился Валентин.
- Всё ещё впереди! - ответил тот, кто некогда был Оливером Хевисайдом. - Но, как вы понимаете, мы у себя в будущем также не заинтересованы в раскрытии собственной деятельности.
1987
Собачий ангел
Медленно, ощупывая перила, я спускался в подземный переход. Вниз по тем же склизким ступенькам пронеслись юнцы в дурацких красных колпаках на западный манер. Год близился к закономерному исходу.
"Только беспечный мальчик или глубокий старик по нашей-то по русской погоде может под самый Новый год носить на башке такое убожество" - подумал я.
Но тут же спохватился: сам и вовсе вышел "без головы".
Накануне, правда, было слякотно, а нынче коварный мороз прихватил вчерашнюю грязь и слизь.
Хоть и идти недалеко, всего-то из гостиницы "Москва" в Госдуму, навязчивая мысль о менингите - следствие плохого настроения - заставила меня задержаться на Охотном ряду.
Одноимённый комплекс, что на скорую руку сварганили под Манежной площадью, так же скоренько приказал долго жить. Не прошло и года, как потребовалась реставрация.
Но с этой стороны Манежки кипела жизнь. И "над", и "под".
Я запасся "Джином с тоником", откупорил банку, прислонился к холодному мрамору стены и сделал пару глотков.
Отягощённый предпраздничными покупками, народ месил коричневую жижу. Ворчала уборщица, кропотливо сгребая грязь. Мерно брёл, пошатываясь, бомж, волоча за собой мокрый и рыхлый картон.
Пять заляпанных сверху и донизу стеклянных дверей распахивались в едином порыве и ходили ходуном. Шестая оставалась нетронутой - при ней полусидела, полулежала большая старая овчарка. Собачий силуэт явственно проступал сквозь муть стекла, и эту створку люди не трогали - кому охота связываться с такой здоровой на вид псиной.
Я отхлебнул ещё и взвесил банку в ладони. Жидкости хватило бы минут на пять, залпом я никогда не пью - разве только "святую воду". И вдруг…
И вдруг я наткнулся на взгляд, полный невыразимой, невысказанной боли. В нём была не только боль, там была мудрость и жалость. Жалость к нам, людям. Потому что этот человеческий взгляд принадлежал той старой бездомной овчарке. Я не выдержал и отвёл глаза.
Несомненно, она когда-то носила ошейник, но годы взяли своё. Либо хозяин умер, либо - спился и вышвырнул собаку из дому. В переходе было ощутимо теплее - она грелась.
Нет! Я тут же отбросил глупое предположение. Она ждала. Она кого-то или что-то ждала, заглядывая в лица нам, хозяевам здешней жизни. Жизни, в которой старой овчарке больше не было места.
Но люди проходили мимо. Двери всё так же ходили взад-вперёд. Уборщица по-прежнему сгребала грязь, а бомж волочил свою постель…
Я не видел, как эта девушка оказалась рядом с худой овчаркой. Одетая скромно, не по моде, она как-то застенчиво присела около собаки и погладила её большой умный лоб. Потом девушка достала из сумочки что-то завёрнутое в целлофан и на ладони поднесла к собачьей морде.
Овчарка отвернулась. С трудом приподнялась. И, хромая, перешла к противоположной стене, мимо стеклянных дверей. Там она вновь легла.
Народ изменил направление и потёк в освободившийся проем, матерясь и с натугой протаскивая в дверь ёлки, крепко связанные по рукам и ногам.
Девушка была настойчива, она вновь подошла к собаке, наклонилась, стала о чём-то с ней говорить. Овчарка в ответ жалобно заскулила, точно извинялась.
Я давно уже опустошил банку и наблюдал издалека, комкая тонкий металл в руке - диалога я не слышал.
Девушка положила еду подле овчарки и отошла в сторону, встала, прижавшись к стене, почти коснулась меня локтем.
- Извините!