Я, уже изрядно набравшийся, прислушался к его странно монотонно-резкому голосу, завораживающему, властному. Шум вокруг утих; карлик продолжал, водрузив шапочку на абсолютно лысую голову:
- Послушать вам придется, чресла, о! - мои слова! Мою чрезсмертную поэму о страшных событиях, историю, от которой в стылах жинет кровь! О том, как в прошлом годе случились кары, небесные и прочие - жрецы выли, ныли, мыли и плыли! И никто не знал, когда закончится эта кара, мара, шара!
От изумления я даже протрезвел. Этот коротышка, сам того не зная, поимел мое восхищение по полной: великий оратор, он играл вниманием людей, легко заставляя их благоговейно внимать себе, как пророку, между тем как сам нес откровенную чушь. Но тон, тембр, интонации - о, я чуть было не застонал от удовольствия, одновременно ощутив холодную дрожь, сбежавшую от затылка к копчику. Самое ужасное и удивительное заключалось в том, что тему он выбрал страшную, наболевшую, жуткую. И распинал ее сейчас о лбы притихших людей, раздирая на клочки и собирая снова. Негодяй и позер, сквернослов - я не мог им не восхищаться. Мастер, мастер! Подавив желание зааплодировать, я продолжил слушать дальше, уже почти готовый признаться в любви этому шибздику с узкими, жадными до внимания глазами. Еще через пять минут я все свои силы положил на то, чтобы не сползти под стол, скрючившись от смеха; однако люди вокруг воспринимали речь карлика как некое откровение - и это была сила звуков, издаваемых его хрустальным, нежноголосым и сильным горлом. Мне стало интересно, все ли в таверне послушны этой маленькой флейте на ножках; и я стал осторожно скользить взглядом по посетителям, потно и чувственно внимавшим карлику. Пара проституток, их сутенер, матросы с кораблей, торговцы соленой рыбкой, воры и грабители… Все они вздымались грудью, когда его пятерня взлетала вверх, на пару с тоном; и шумно выдыхали спертый воздух, когда он понижал голос, страшно округляя глаза. И лишь в темноте угла, куда я поначалу не удосужился заглянуть, не было отклика на речь этого гения. Из тени высовывались сапоги с узкими носами, чуть задранными кверху. Оттуда же несся запах хорошего, дорогого табака, вина и беззвучный смех. Я подхватил свой кувшин с белой настойкой (жаль, не догадался заказать что-нибудь подороже, было немного стыдно подсаживаться с таким пойлом) и аккуратно, стараясь не потревожить толпу, пробрался к заинтересовавшему меня столику. Его хозяин даже не повернул в мою сторону головы - он смотрел на карлика. Лицо его скрывала шляпа с широкими и низко опущенными полями, но я услышал восхищенное причмокивание и понял, что не ошибся.
Умостившись на стул, я лукаво посмотрел на импровизированную сцену, где представление уже подходило к концу, и непринужденно заметил:
- Он великолепен.
Незнакомец за столиком двумя пальцами приподнял край шляпы, и, мелькнув озорной улыбкой на узком лице с холеной бородкой, произнес:
- Ш-ш-ш-ш…
И я был с ним полностью согласен. Этот номер следовало дослушать до конца. Зрители, загипнотизированные голосом карлика, кивали в такт его словам, а он нес уже совершеннейшую белиберду:
- Разверзлись, злись, и не трудись! Повернись, и впереди пусть! Ничего-о-о-о!
- О-о-о-о… - протянула за ним толпа.
Маленький засранец, как ни в чем не бывало, спрыгнул со стола и направился к столику, за которым я имел честь просиживать самое дорогое, что у меня осталось. Я не слишком удивился: что-то было общее у этих двоих, словно некая невидимая нить. Карлик, не обращая на меня ни малейшего внимания, резво вскочил на стул, уселся и придвинул к себе мой кувшин. Вблизи я разглядел его хорошо - умное, сморщенное лицо, черные бусинки глаз, как у птички, и обветренная кожа.
- Ган, продул ты пари. Я же говорил тебе, что смогу. Хочешь, они дышать перестанут?
Таверна тем временем, непривычно тихая, стала понемногу терять клиентов. Люди задумчиво и вдохновенно выливались на улицу, неся в лицах свет и отсутствие всякого сомнения в смысле жизни.
Карлик покосился на меня и подозрительно сощурился:
- Ган, а почему он не в рыбообразном состоянии? Он что, глухой? - и зачем-то помахал ладонью у моего лица.
Вместо ответа я побарабанил пальцами по столу и звучно пропел несколько строк из военного марша, сочиненного мной для одной патриотической пьесы много (а много ли?) лет назад. Результат не заставил себя ждать - последняя пара, протискивающаяся в двери - два моряка, обнявшиеся в пьяном угаре, - воодушевлено завопили: 'Да, вперед!' и ринулись во тьму и ночь, полные неуместной отваги. И это при том, что языка, на котором я декламировал, они не знали.
- Он не глухой! - Заорал карлик, размахивая кувшином чуть ли не больше себя самого. - Он - конкурент!
Я улыбнулся и развел руками.
- Ган! Ты решил меня подставить?
Незнакомец в шляпе засмеялся.
- Что ты, Шен, и в мыслях не было; этого человека я вижу первый раз в жизни. Кстати… - он приподнял поля, опять таки двумя пальцами, - мое имя - Ганвар Росса, капитан помойного суденышка под названием 'Ласточка'.
Я успел заметить татуировку на нижней губе капитана - три точки.
- А я - его кок! - встрял карлик, - а ты кто такой, горбатый незнакомец?
Я представился: вскочил и подмел пол воображаемыми перьями на воображаемой же шляпе.
- Джок Просперо. А вы, маленький (отнюдь не в духовном смысле) человек, именующий себя Коком, мой кумир навеки.
- Слышишь, Ган, я все-таки и его уел. Кумир - ты слышал?
- Его зовут Шенба, и он действительно кок у меня на судне. Но кок - это не имя, а должность, означает - 'повар'. Выпьете с нами?
- С удовольствием, больше которого может быть только удовольствие от выступления вашего товарища. До сих пор в себя прийти не могу - блестяще!
Умиляющийся хозяин, тоже попавший под поток красноречия карлика, принес еще вина и кружку по первому же щелчку капитана.
- Выпьем за скорый развал этого мира, раскол вдребезги, кончину нескончаемого абсурда! - поднял кувшин карлик.
- Шен, ты не на столе, и вокруг не тупая толпа, выражайся без этих своих вывертов, - укорил его Ганвар.
- За жизнь! - заорал маленький кок зычным басом.
- О, это правильно!
И мы выпили.
А потом еще.
Под утро мы поняли, что пора покинуть гостеприимное заведение, которое, как выяснилось, называлось 'Шинт'Са', или 'Селедка' на моем языке. Обнявшись, мы втроем едва протиснулись в двери, что вызвало у нас приступ очередного веселья. Шенба, обозвав нас 'толстожопыми слонами', ободрал о косяк щеку и вывалился наружу, ругаясь на трех языках. Я восхитился, причем весьма бурно, и потребовал, чтобы меня научили всем этим чудесным, щелкающим словам.
- Хага тха унуас-са! - жизнерадостно поведал Шенба, - что значит: 'Дерьмовая жизнь имеет меня по всякому!'
- Восхитительно! Еще!
- Ха! - отозвался карлик, - за руганью прошу к этому верзиле, мнящему себя бороздетелем морских просторов; хотя я назвал бы его бороздетелем в несколько ином, более низменном - с этими словами Шенба указал себе на промежность, - смысле!
Ганвар только хмыкнул, не отрицая, но и не подтверждая сказанное другом.
- Куда? Направо? Неважно, - карлик фыркнул, - нет, ты скажи, как ты меня обычно называешь? А?
- В бордель, - решительно махнул рукой капитан и упал в ту сторону, куда махал. Мы с Шеном подняли его и понесли в указанном направлении. Но, несмотря на очевидную недееспособность друга, карлик все не отставал, дергая того по пути за ухо:
- Как ты меня называешь? Ну?
- Н'хагаш, - пробормотал Ган.
- А что это значит? - поинтересовался я, не оставивший надежды выучить все ругательства на свете.
- Подъедающий говно, приятель!
- Чей приятель?
- Да без 'приятеля', тупица. Подъедающий, сам, без друзей, в гордом одиночестве! - прыснул Шен.
Я глумливо захихикал:
- Один, без помощи друзей - ужасно! Как ты можешь, кэп?
- Я любя, - заявил Ганвар и свесил голову, отдавшись качке наших объятий. Мы несли его довольно криво, сказывалась разница в росте, да и пьяны были, как… как моряки и студент, демоны нас раздери!
И естественно, именно в этот момент и именно на нас решили напасть грабители. Трое идиотов против троих полудурков - ситуация, а? Смешнее некуда. Меня начала уже забавлять эта повторяемость событий в моей жизни; правда, они каждый раз выворачивались наизнанку. Вот теперь меня собирались грабить, а всего год назад…
Я прищурил глаза, внутренне содрогаясь. Оставь. Это - в прошлом, в безумии, прячущемся за новой маской.
В эту ночь, пропахшую опасностью и штормовым, зимним морем, меня ждало еще одно приключение, только и всего. Вдохни его поглубже, сказал я себе, и не рыпайся, когда судьба с жестокой и саркастической улыбкой сует тебе под нос обломки твоей прежней жизни.
Ганвар внезапно очнулся, выпрямился во весь рост и гаркнул прямо в лица этим 'лезвиям ночи', как их называли на трущобном полу диалекте:
- Гоните деньги, или смерть!
И почти одновременно, с секундным опозданием, прозвучало ошеломленно и с их стороны:
- Гоните деньги, или смерть!
Шенба зашелся в беззвучном смехе, корчась на земле, куда свалился после резкого рывка своего капитана. Я остолбенел, подавившись той же фразой, и готов был свалиться вместе с карликом в приступе хохота, как вдруг Ган повернулся к нам, хитро сощурился - в лицо ему плеснул свет луны, выбелив сединой брови, - и громко заявил:
- Ничего страшного, это всего лишь эхо. Не могу понять, чего вы так испугались.
- Буа-ха-ха! - выдавил Шен, свистя носом.