- А, Ингард Храбрый, - говорил он. - Действительно был храбр, этого у него не отнять, и мечом владел отлично. Еще он был шумный, неопрятный и зачастую хамоватый. Все-таки он был воспитан волками, а это сказывается.
Или:
- Говорил я Валивару Девятому, что Зимбуре никогда не покорить Маурайнию, но он настойчиво продолжал свои набеги.
Или:
- О, я вижу, ты читаешь Бендулуса. Он никогда не умел просто излагать факты. Однажды он мне сказал с абсолютно честным лицом, что гадюка припадает ухом к земле, слушая шаги своей дичи, а другое ухо зажимает хвостом.
Очень трудно было представить себе, что этот радушный хозяин и собеседник вскоре предпримет попытку ее убить, если ока не встанет на его сторону. Это было, как думалось ей, вроде игры с полуприрученным зверем, который в любую минуту может выпустить когти. Не было никаких признаков, чтобы на него действовали ее аргументы, и Эйлия начала терять надежду. Время истекало, а еще она все сильнее тревожилась из-за Синдры Волхв. Хотя эту женщину она больше не видела - наверное, Мандрагор велел ей не попадаться Эйлии на глаза, - ей казалось, что Синдра все время где-то рядом, как ядовитые испарения в воздухе. Не может ли Синдра отравить ум Мандрагора неприязнью к ней, Эйлии?
- Ты проигрываешь, - заметил Мандрагор в тот вечер, когда они в сокровищнице играли в стратагему.
Эйлия подняла глаза, пытаясь понять, только ли об игре он говорит.
- Я проигрываю, потому что ты мошенничаешь, - ответила она тоном легкого упрека, глядя на золотые и серебряные фигуры на доске. - Конные рыцари не бьют слонов. Это против правил.
- Так ты все-таки следишь за игрой. А по правилам я никогда не играю, - ответил Мандрагор, не поднимая глаз от доски. - Те, что пытаются связать себя кодексом чести, обречены на поражение. В любом игре побеждает сильнейший - или хитрейший, но не честнейший. Твой ход. - Он выпрямился и откинулся на спинку кресла.
Не могло быть сомнений, что он говорит не о настольных играх.
- И все же лучше вести себя честно, - заявила она, минутку подумав. - И ты сам в это веришь, иначе бы ты не чтил договор, который заключил со мною.
- Ты сама веришь в то, что говоришь, принцесса, или же просто повторяешь уроки, которые в тебя вдолбили? Вспомни, ты здесь свободна, и твои мысли - тоже. Ты можешь делать, говорить и думать что только пожелаешь, и никто здесь тебя за это не осудит. То небольшое царство, что я создаю, будет уникальным. Никто и ничто не войдет сюда без моего разрешения, ни свет или тьма, ни добро или зло не будут здесь править. Буря, что бушует снаружи, пусть дует мимо моей двери - я не впущу ее. - Он оперся подбородком на руку, задумчиво разглядывая Эйлию. - Ты тоже жаждешь свободы, или ты бы не была здесь. Ты сбежала от своих опекунов.
- Сбежала? Я искала тебя для переговоров, чтобы установить перемирие!
- Так ты себе сказала. Но разве в самой глубине души ты не желала быть свободной? Не обрадовалась, когда вырвалась наружу одна, без цепей, без стражи?
Опять он требует от нее честности.
- Да, - ответила она тихо, вспомнив дикую радость, когда она взяла на себя управление летающим кораблем и послала его в Эфир.
- Ну вот, теперь, когда ты здесь, зачем тебе возвращаться?
- Потому что я не могу жить лишь для собственного удовольствия! Я нужна народу Арайнии.
- В самом деле? Хорошо, а ты сама? Что нужно самой Эйлии? Зачем приносить себя в жертву людям, которые ради тебя палец о палец не ударили? Ты воистину их любишь или тебя привязывает к ним лишь безрадостный долг? И род человеческий всегда был к тебе неизменно добр?
Она нехотя припомнила жестокость девушек в маурийском монастыре, дни, полные издевок и колкостей, превращавшие ее жизнь в мучение.
- Ты хочешь научить меня ненавидеть, - сказала она спокойно, выпрямляясь и глядя ему в глаза. Он знал, что ей пришлось пережить, и хотел этими воспоминаниями причинить ей боль и пустить мысли по кривой дорожке. Но разве для этого он не должен сам понимать, как ощущается такое страдание? - Они тебя действительно сильно обидели? - спросила она в неожиданном вдохновении.
- Что? - спросил застигнутый врасплох Мандрагор.
- Дети, что кидали в тебя камнями и обзывали тебя, когда ты был ребенком, в Зимбуре. Эти шрамы так и не зажили?
На миг, на краткий миг казалось, что он действительно застигнут врасплох. Но тут же золотые глаза превратились в закрытые ставнями окна. Он резко встал из-за стола, подошел к высокой арфе и стал подбирать на ее струнах дрожащий мотив.
Не зная, одержала она победу или потерпела поражение, Эйлия попыталась сменить тему на нейтральную.
- Я и не знала, что ты играешь на арфе, Мандрагор.
- Одно из преимуществ долгого срока жизни состоит в том, что можно стать мастером практически в чем угодно. Я в свое время делал многое - и был многими.
Он продолжал перебирать струны.
- Я знаю эту песню, - сказала она, пытаясь поддержать разговор. - Она написана на слова баллады Барда, которую я всегда любила.
- Правда? - Он состроил гримасу. - Она с жуткими длиннотами и до тошноты сентиментальна. Я не числю ее среди своих лучших достижений.
До нее дошло не сразу.
- Ты…
- Я, - мрачно ответил он. - Я и есть так называемый Бард из Блиссона. Прошел я через этот поэтический этап. Неужели твоим достопочтенным ученым не приходило в голову, что их безымянный бард слишком долго жил? Для любого человека написать такое объемное собрание сочинений за каких-то сорок лет - задача совершенно невыполнимая.
Эйлия стояла, остолбенев. Не может быть. Он лжет. Этот холодный циник - автор тех стихов, которые она так любит?
- Но ведь эти стихи так благородны, так чувственны! - возразила она, не думая.
- И столь подлый и черствый человек, как я, не мог создать таких шедевров. Что ж, такая точка зрения вполне солидна.
- Прости… я не хотела…
Но было поздно, слова уже сказаны. Он уронил руку со струн арфы.
- Что-то сегодня душно в этой комнате. Я думаю, можно выйти на башню подышать. Ты не составишь мне компанию?
Она поняла, что это - напоминание о незаконченной дуэли, которая вскоре произойдет, если она не сдастся или не убедит его. Сердце ее заколотилось, но вновь она смогла ответить небрежным тоном.
- Да, это будет приятно, - сказала она, вставая и выходя вслед за ним на вершину башни.
Внизу раскинулся пейзаж, покрытый множеством теней от трех малых лун Неморы. Эйлия встала у парапета, пытаясь собраться с мыслями. Мандрагор подошел и встал рядом, глядя на огни Лоананмара. Помолчав, он снова заговорил:
- Сколько там теперь огней! Я за этим городом и его обитателями не первый век наблюдаю. Это было по-своему интересно…
- Ты о них говоришь как о скопище муравьев, - заметила она.
- Муравьев! - фыркнул он. - У муравьев было бы больше порядка. С этой высоты человечество кажется размером с насекомых - и сильно им проигрывает в сравнении. Всегда одна и та же история, снова и снова: повстанцы поднимают бунт, чтобы свергнуть власть тиранов, но лишь только добьются успеха, сами занимают их место. Их теперешний Смотрящий - не более чем тиран.
- Это так, - признала Эйлия. - Хотя я верю, что сперва он хотел как лучше.
- Конечно. Люди этой породы всегда хотят как лучше - сперва. Прекрасная пора была у него и его подручных - когда они устанавливали законы и справедливость и убивали всех, кто с ними не соглашался.
Она вздохнула.
- Хотела бы я знать, что случилось с тем младенцем, что я видела. У которого мать была пьяна или опоена.
- Весьма вероятно, что он уже умер.
- Жаль, что я не могла его спасти.
- Зачем? Эта женщина только заведет следующего ребенка, и он тоже будет голодать. Эти люди плодятся и умирают как насекомые - да они и есть насекомые. Понимаешь, восприятие со временем тоже меняется. Мне трудно вызвать в себе сочувствие к этим человеческим подонкам. Если я начинаю кого-то из них жалеть, тут же до меня доходит бесполезность этого занятия - заботиться о чем-то столь скоротечном.
Эйлия отчаянно искала аргументы, которые могли бы его переубедить. Тогда был бы мир… мир, завоеванный без войны. Она не тешила себя иллюзиями насчет Мандрагора. Даже не знай она о прошлых его преступлениях, она не могла не замечать вопреки всем его усилиям его черствость, аморальность, себялюбие. Но эти недостатки, наверное, неизбежны в том, кто живет так долго: видя, как умирают поколение за поколением его собратьев, нельзя не отрешиться от эмоций, чтобы не сойти с ума, а века одинокой жизни способствуют эгоцентризму. И ока поймала себя на том, что замечает, как неосознанно царственна его осанка, какой мощный разум светится в острых, далеко зрящих глазах. Она видела в нем едва заметные следы того человека, которым был он когда-то, - королевский сын и храбрый рыцарь, следы, которые не стерли даже пять столетий. Уничтожить то создание, в которое он превратился, - значило бы лишить этого человека шанса на новую жизнь.
А он продолжал говорить негромко, глядя на город: - Когда архоны посетили впервые этот мир сто миллионов лет назад, он был населен почти одними рептилиями. Ты видела огромные длинношеие создания в джунглях - танатонов, потомков тех, что были завезены сюда архонами. Теперь они существуют только здесь: их род давно уже вымер. Когда архоны снова вернулись в этот мир, они обнаружили птиц и зверей с мехом, воцарившихся вместо них, и среди последних были предки человеческой расы. Никто не знает, кто теперь живет на исходной планете. Может быть, что люди так и не возникли на ней - или возникли и вымерли. Может быть, человечество - как гигантские рептилии, что жили до него: неудачный проект, построенный силой жизни.